Лозоходец

Глава 21

Ближе к ночи, когда на небо взобралась отчего-то маленькая и какая-то тусклая луна, мы подошли к подножию устремлённой ввысь лестницы. Она шла почти вертикально вверх, и непонятно было, как по ней забираться.

– Ну? Чего встали? – поторапливали нас конвоиры. – Шагай, шагай!

И первыми подали пример: один из солдат бодро стал взбираться на эту невозможную во всех смыслах лестницу. Мы полезли следом, неожиданно она оказалась не такой крутой – ступай себе по узким ступенькам, да и дело с концом. Дошли до первой площадки, глянули вверх, ещё топать и топать.

Побегов опасаются? Кто рискнёт выйти отсюда на пятидесятиградусный мороз даже добровольно? Бежать в эти стылые сопки, где ледяной ветер сбивает с ног и замёрзнуть там наверняка насмерть? Нашли дураков.

Мы шли дальше, воздух разреженный, дышать становилось трудно. Каждый вдох требовал неимоверных усилий, кружилась голова. Я с опаской оглянулся назад. Споткнись на такой лесенке, и катиться будешь до самого низа, потом и костей не соберут. Добрались до следующей площадки. Сколько там ещё ступеней? Дальнейший путь тонул в вечернем тумане.

– Поживей! – крикнули нам сзади. – Всю ночь так плестись будете?

Последних начали подгонять штыками в спину, отчего вся двигающаяся вверх, точно огромная гусеница, колонна, пришла в движение, заспешила, засуетилась и поползла поживее. Никто не обращал внимания на задыхающихся людей, согнувшихся пополам, пытавшихся сделать глоток воздуха и от натуги сравнявшиеся цветом со свёклой.

Последний пролёт шли на одном упрямстве, и вот она, небольшая площадка, за которой вздымались к небу массивные ворота.

– Мордор какой-то, – пробормотал я тихо, осматривая тёмные, сделанные из цельных огромных брёвен, створки.

– Что? – закрутил головой Пашка.

– Не обращай внимания, – просипел я, силясь отдышаться.

Нас кое-как построили перед воротами в шеренгу, створки распахнулись, обнажив широкий двор, за которым виднелись бараки, здания охраны и начальства, какие-то сараи.

Мы вошли внутрь, построились вдоль забора. Далее нас не пустили. Перед бараком в окружении конвойных появился человек. Ростом невысок, светлые волосы острижены коротким ёжиком, невнятные черты лица, точно смазанные. И почти бесцветные глаза, смотревшие странно, казалось бы, безучастно, однако с примесью злорадства и ненависти.

– Начальник лагеря, Чигуров, – шепотком пронеслось по рядам.

Народ присмирел под его взглядом. Мужчина смотрел на нас, прикрыв веки, точно его раздражал свет фонарей по периметру. Ему поднесли списки прибывших, вяло листая страницы, он пробежал их глазами. Далее стал оглашать фамилии. Названные пересекали двор, присоединяясь к стоявшим в стороне арестантам. Прошло уже более половины прибывших, когда после очередного оклика на площадь, еле шаркая обмороженными ногами, вышел старик. Он так и не мог отдышаться после долгого подъёма, держась трясущейся рукой за впалую грудь. Дедок семенил к зекам, когда Чигуров молниеносно выхватил из кобуры пистолет. Гром выстрела, многократно отражаясь от стен, пронёсся над толпой. Люди вздрогнули, отшатнулись прочь.

Старик дёрнулся, когда пуля попала в грудь, вскинул голову, ещё не понимая, что произошло. Схватился за тулуп, ставший мокрым от крови, поднёс к лицу окровавленную ладонь, медленно осел на землю. Он упал на спину, раскинув руки в стороны, точно хотел взлететь, глаза незряче смотрели в тёмное небо, седые отросшие волосы трепал злой ветер.

У начальника распахнулись глаза при виде крови, ещё немного и вылезут из орбит, на губах блуждала довольная улыбка садиста.

– Падаль, – процедил тихо Чигуров, но эти слова, брошенные в звенящей тишине, услышали все. Он убрал пистолет в кобуру и, точно ничего и не было, начал зачитывать список дальше. Следующим был толстый низенький мужичонка, с роскошными усами. Услышав свою фамилию, он мелко затрясся, не решаясь сделать и шага, пока конвоир не толкнул его штыком в спину, наподдав напоследок пинком. Мужик по инерции добежал мелкими шажками до середины площадки, зажмурился, смяв в руках шапку, и так, не глядя, засеменил дальше.

Чигуров смеялся, а у меня от этого безжизненного смеха, похолодели руки, волосы на голове встали дыбом. Пашка и вовсе нырнул ко мне за спину. Я видел, как передёрнуло мужика, стоявшего рядом. Начальник был похож на ожившего мертвеца: бледное лицо, прозрачные светлые глаза, даже улыбка какая-то… неживая. А смех и вовсе напоминал клёкот. Он стоял без шапки, и даже уши не покраснели от мороза.

Дальше всё пошло быстрее: фамилии назывались без какого-либо промедления, в сторону зэков потянулась цепочка вновь прибывших, люди прятались за спинами друг друга, с ужасом поглядывая в сторону Чигурова. Пашка пристроился аккурат за мной и старался не отходить ни на шаг, боясь, что нас поселят в разные бараки.

Женщин собрали отдельной группой и увели куда-то. Нас же направили в столовую.

– Повезло, – сказал мне один из каторжников, худой мужик с впалыми щеками, покрытыми чёрной щетиной, – к ужину успели, а то ходили бы до завтра голодными.

В столовой рядами стояли деревянные длинные столы, за которые все и уселись, взяв по тарелке жидкого, точно вода, супа, где плавала какая-то крупа.

– А хлеб? – спросил кто-то.

В ответ заключённые рассмеялись.

– Утром дадут, – откликнулись зеки, – на весь день. Сколько ещё пайку выделят.

Мы выпили суп и пошли к баракам, где новеньких уже ждал конвой. Нас разделили на уголовников и политических. Как оказалось, вместе не селят. Больно много воли берут «блатные».

В бараке, куда нас заселили, было холодно, стуженный влажный воздух пробирал до костей. В углу раскраснелась железная печка, слишком маленькая для такого помещения. В несколько рядов стояли двухъярусные нары, вплотную друг к другу. Под потолком слабо светила зарешеченная, засиженная мухами лампочка, едва освещающая пятачок снизу. Арестанты казались тенями, что прячутся в сумерках.

Я отыскал свободные нары, уселся, озираясь по сторонам. Пашка забрался наверх, выглядывая оттуда, точно галчонок из гнезда. Рядом со мной пристроился тот самый, усатый, что шёл после убитого старика.

– Тебя как зовут? – робко спросил он.

– Егор, – ответил я, не прекращая осмотр барака.

– А я Михаил, Миша, стало быть, – со вздохом он опустился на кровать, пощупал тонкий, набитый комковатой соломой матрац, такую же плоскую подушку и худое дырявое одеяло.

К нам подошёл мужик непонятного возраста, вроде и не старый, но спина его была скрючена, как от радикулита, на пальцах бугрились узловатые суставы, лицо изъедено морщинами, точно ранами.

– Спите, – произнёс он неожиданно мягко, – побудка рано, с непривычки тяжко будет.

– Что же это творится у вас? – скосился на него Миша. – Живого человека взял и застрелил.

– Вас как величать? – спросил он.

Мы представились.

– А я Григорий Усатов, второй год здесь обретаюсь. Ходит, – начал мужик без всякого предисловия, – между зеками байка одна… Знаешь ли ты, как попадает сюда наша охрана? – смотрел он на меня полузакрытыми от усталости глазами.

Я отрицательно мотнул головой.

– Это все чекисты бывшие, военные… Те, кто убил кого из штатских или забил до смерти, или изувечил. Не по приказу, по собственному почину. Куда их? Садить в тюрьмы к зекам нельзя. Наказать тех, кто служил исправно Родине, тоже не годится. Вот и отправляют в лагеря. Вроде и наказали, и погон не лишили. А Чигуров… Сказывают, любил он народец пытать люто, с выдумкой. Так, что потом врачи собрать не могли. И попался ему мужичок один, «побеседовал» с ним начальник… У мужичка ноги-то и отнялись, какие-то сухожилия перерезал Чигуров, а вышло, что сродственник арестованного немалую должность занимал, и когда прознал о допросе, сильно обиделся. Так сильно, что Чигурова сюда на следующий же день увезли. Вот и отыгрывается он теперь на нас.

– Жуть какая, – поёжился Миша.

– А ты думал, на курорт попал? – горько усмехнулся Григорий. – Спите, завтра рано вставать, – сказал он, кутаясь в драное одеяло, как был в одежде, – и тулупы не снимайте, покрадут, – добавил он.

Мы переглянулись, в таком холоде раздеваться я и не собирался, Миша же вовсе затянул потуже верёвку, которой была подвязана его одежда, ушанку завязал под подбородком и только тогда лёг, опасливо озираясь по сторонам.

Несмотря на усталость, спать я не мог. О зверствах, творящихся в лагерях, были наслышаны все в XXI веке, но такого… Думается мне, в нашем времени о многом ещё не знают или не говорят. Выходит, для охраны лагеря свезли сюда со всей страны садистов и убийц. Я глянул вверх, где, свесив во сне руку, сопел Пашка. Выживет ли малец здесь? И моё время поджимает. До весны мне надо вернуться домой. Пока же это всё выглядело бредовой затеей. Как справиться? Повсюду часовые, вышки, забор с наскока не одолеешь, подкоп не сделаешь. Придётся ждать, когда появится хоть малейший шанс.