Лозоходец

Глава 25

От работы я не отказался и на лёгкий труд не перешёл, как предлагал Старый. Это было бы неправильно. И не потому, что во мне заговорило излишнее благородство. Но сидеть с сытой рожей, когда вокруг тебя все остальные едва живые от голода и непосильного труда… Неправильно это. Меня отец всегда учил, что должно вместе со всеми быть, хоть в семье, хоть в родной деревне. Горе – помогать всем миром, радость – делить тоже на всех. А ныне мои соседи по бараку навроде односельчан.

С утра мы снова шли на шахту, мороз крепчал, сегодня температура опустилась уже до минус сорока. Наш отряд взял ближе к лесу, там не так ярился ветер, норовящий сбить с ног, и шлось, хоть немного, но легче. Я впервые обратил внимание на природу этого сурового края. На вырубке было не до того. Деревья-исполины спали долгим зимним сном, я снял рукавицу и прикоснулся к задубелой коре, изрытой мелкими трещинками. Ствол, даже обледеневший, отозвался слабым теплом, будто напоминал, что живо дерево, только спит до весны. Под ногами хрустели палые листья, бывало, торчали из-под земли толстые корни с замёрзшим мхом, похожим на тёплое бархатное одеяло. Каждая иголочка была одета инеем, отчего лес напоминал владения Снежной королевы. Призрачный и великолепный. Он возвышался над нами, как напоминание о том, что тепло вернётся, давая дорогу новой жизни.

И снова хмурое ущелье. Мы шли, пригнувшись, но ветер то и дело отбрасывал нас назад, здесь он был злее, крепче, сшибая ослабленных людей с ног. Рядом со мной шёл конвоир преклонного возраста. Странно, таких обычно не ставят в охрану. Чёрный когда-то его волос посеребрился от седины, кожа потемнела и задубела, тёмные усы покрывали нити инея. Он, наплевав на инструкции, втыкал штык своего ружья в землю, чтобы противостоять ветру. В ствол забивался снег, но конвоиру было наплевать. Другие охранники не обращали на него внимания, борясь с порывами. Даже собаки жались к ногам солдат.

В шахте было тепло и тихо. Сюда ветер не доставал. И то время, что требовалось нагрузить телегу, было для нас почти отдыхом. Дальше мостки, с которых буря пыталась нас скинуть, страх и борьба со стихией.

Наверху не лучше. У промывочной стояли трясущиеся зеки, брызги воды, попадавшие на них, замерзали узорным кружевом на телогрейках, сковывали руки в непослушные клешни, повисли сосульками на головах и бородах. Лица арестантов стали синюшными, они не могли укрыться от непогоды даже в шахте, а стоять ещё долго, день только начался.

Старый охранник, что шёл рядом со мной, спустился в шахту, сел на большой камень, недалеко от входа, прислонил голову к стене, чуть в стороне от других конвойных. Трудно ему выдержать долгую смену, пусть и не приходится бегать с тележкой вверх и вниз. Потихоньку он разговорился с арестантами, что не чурались общения с ним.

– Кто это? – спросил я у Григория.

– Радченко Фёдор Филиппович, хороший человек.

– А говорили в конвоиры только убийцы да душегубы поставлены.

– Он и есть убийца, – невесело усмехнулся сосед.

– Как же? Говоришь, хороший…

– Дочь у него есть, Маруся. С фабрики завсегда поздно возвращалась, а он её встречать ходил. В Томске они жили. И вот однажды вечером шёл до дочери, а подле самой фабрики к ней пристала сволота местная, много её расплодилось. Снасильничать пытались девчонку. Фёдор Филиппович войну прошёл, потом остался при ГПУ служить. Не рассчитал со злости сил, схватил что под руку попалось, и отходил душевно поганцев, один возьми и помри. За то его сюда и отправили, вместе с Марусей.

– А её за что? – не понял я.

– Не за что, а почему. Никого из родни у них не осталось. Вдвоём на свете. Куда девчонке деваться, коли ни дома своего нет, ни близких. Пристроилась здесь. Медсестричкой в лечебных бараках. Так и живут.

– Убийцы тоже разные бывают, – присоединился к нашему разговору Миша, с интересом слушавший историю конвоира.

Мы нагрузили тележки доверху и потопали на мостки, чуть задержись, мигом получишь тычок прикладом. День всё тянулся и тянулся. А я всё думал, хватит ли мне сил выдержать вечерний бой. Вдруг противник попадётся не из таких дураков, как «блатные». Смертный приговор в схватке может быть вынесен и мне…

К ночи ветер утих, и на землю опустилась тишина, словно баюкая этот суматошный мир. Луна печально взирала на нас с высоты. Вершины сопок, одетые снегом, выглядели хрустальными, озарённые синеватыми отблесками ночного светила. Тело уже давно ничего не чувствовало, работая машинально. Нагрузить, подняться, спуститься и заново… Мы двигались точно живой конвейер, безостановочно, бездумно, напоминая толпу зомби.

Металлический звон отрезвил всех, заставил ожить. Конец смены. Конец долгого дня.

Мы потянули за собой пустые тележки. Утихомирившийся было ветер опять расшалился, замёл позёмкой. Наверху и того пуще. Людей, что стояли на промывочной, трясло от холода, зеки дули на озябшие руки, да без толку. Конвоиры споро принимали тележки, не тратя время на осмотр. Всем охота в тепло.

На обратном пути позёмка обернулась пургой, что грозила разрастись снежным бураном. В глаза летели колючие снежинки, и без того сокращая малый обзор. Идти приходилось чуть ли не за руку, чтобы не потерять своих, не оступится на склоне, не сверзиться к студёному ручью. Охрана прильнула к зекам, собаки затесались между людьми, спасаясь от порывов ветра, их шкура обледенела, и сейчас они напоминали ледяных ежей-переростков.

Завиднелась наша сопка с мрачными строениями, что была похожа на грубую корону, увенчавшую голову великана. Мы подошли к ступенькам и мрачно взглянули наверх. Подниматься при таком ветре – самоубийство, не помогут и деревянные перила, протянувшиеся вдоль ступеней.

– Пошли, что ли, – сказал хмурый конвоир, шедший спереди. Охрана сегодня не лютовала, не до этого, живыми бы добраться.

Ступеньки прихватило ледком, оскользнуться легко, только потом косточки твои ветром и разметает.

– Идём через две ступени друг от друга, не толпимся, – крикнул Фёдор Филиппович и сам осторожно начал подъём, вгоняя штык в наледь, стараясь разбить её, чтобы остальные могли подняться.

Не спеша, люди пошли вверх, цепляясь, что есть силы в перила, которые начали прогибаться под тяжестью десятков рук. Вот уже половина пути пройдена, я поднял голову, не видать конца лестницы, завьюжило. Крепчавший ветер выл монотонно, то чуть затихая, то принимаясь терзать нас с удвоенной силой.

Люди, чувствуя, что подъём скоро закончится, расслабились. Передо мной, человека за три выше, вдруг поскользнулся один из зеков, страшно вскрикнув, он начал заваливаться на спину, пытаясь ухватиться за скользкие перила, точно в замедленной съёмке. К нему потянулся рядом идущий, стараясь удержать.

– Назад! – заорал, обернувшийся на крик, Радченко. – Всем в сторону!

Люди прижались к перилам, а оступившийся, опрокинувшись, заскользил сначала на спине, потом и вовсе покатился как-то боком по ступенькам. И никто не пытался его остановить. Нельзя. Иначе потянет за собой и остальных, в такой свалке мало кто выживет. Необходимость. Плохое слово. Но необходимо стоять и смотреть, как тащит человека вниз, в снежное марево, а злой ветер воет, будто хохочет.

И за какую-то секунду мелькнуло в моей голове, что снег – это та же вода, с той же памятью и силой. Я выбросил руку вперёд, призывая колючих малюток к себе. И… они послушались. На ближайшем пролёте собиралась снежная подушка, этакий порожек, что должен остановить падение, благо дотуда недалеко.

Зек, катившийся кривобоко, загребая руками и ногами, ткнулся в снежную насыпь и остановился. Поднялся на четвереньки, испуганно озираясь и не веря, что остался жив. Рядом стоящие, не решаясь отпустить перила, протянули руки, помогли ему подняться и вновь встать в строй.

Все облегчённо выдохнули. Может, и привык народ к смерти, идущей за ними ежедневно по пятам, но не смирился. Я же почувствовал себя совершенно обессиленным, вцепившись, как клещ в перила, чтобы не упасть самому. Ноги стали точно ватными, и каждый шаг давался с трудом. Оно и раньше работа с водой отнимала много сил, а в оголодавшем теле забрала последние. Хорош же с меня будет боец.

Замаячила площадка перед высоким забором, и все облегчённо вздохнули. Ворота начали открываться, створки, чтобы их не выломало ветром, держали несколько человек. Мы быстро вошли во двор, поспешая под укрытие стен бараков.