Лозоходец

Глава 39

– Думаешь, я не распознаю твоих лагерных замашек? Или не ведаю, кто в деревни нагрянуть должен? Ты не смотри, что я в лесу живу, всё про вас беглых знаю. Мальчонка тебя дядькой Егором окликал, а по документам ты Артём. С кого бумаги снял, душегуб?

Пашка втянул голову в плечи, виновато поглядывая на меня. Но волна ярости просто захлестнула сознание. Надоело бояться каждого шороха, каждого косого взгляда, каждого оклика. Спим до сих пор и то вполглаза.

Я поднялся с табурета, невзирая на дуло, упёршееся мне в грудь, в упор глядя в немигающие, странные буркалы мужика.

– Думаешь, раскусил нас?! На чистую воду вывел?! Думаешь, перед тобой убийцы?! Да, мы сбежали из лагеря! Где он! – ткнул я пальцем в Пашку, – чуть не умер от голода! Где я каждый день шёл на шахту, не зная, увижу ли вечер. Дрался на потеху публике! На потеху начальнику-садисту, который собственное дитя придушил и велел закопать тело в сугробе. Мы мочились по приказу и спали по приказу! И месяцами ели помои, которых и тех для нас жалели. Ты вон – туша! Сколько в тебе? Килограмм сто, не меньше? И на пацана посмотри! Думаешь, ему десять? Все так считают! А ему скоро четырнадцать! И всё из-за таких доносчиков, как ты! Стреляй! Чего ждёшь! Лучше уж помереть, чем снова вернуться туда, где такие, как ты – мрази и убийцы, сделали из нас врагов и отщепенцев!

Мужик словно стал ниже ростом и отступил в сторону, убрав ружьё. Мы стояли молча друг напротив друга. Он, словно увидев меня впервые, внимательно рассматривал моё лицо, а я не отводил взгляда, стыдиться мне было нечего.

Пашка, точно взъерошенный птенец, стрелял глазами, не зная, что теперь делать.

– Садись уж, – спокойно сказал мужик, – меня Гаврилой зовут. Я местный лесничий. И не рыпайся на ружьё, ты не знаешь, кого в последние годы тут только не шастает. За всеми глаз нужен, и не каждому рассказу можно верить. Как твоему, например.

– Жизнь заставит, не так извернёшься, – зло ответил ему.

– Куда путь держишь? Только на этот раз честно.

– К семье иду, – выдохнул я, чувствуя, как остывает вскипевшая было злость, – в беде они.

Лесник подкинул дров в печку, покусывая усы и о чём-то задумавшись:

– Вот что. Расскажи, как вправду дело было. Из моих лесов ещё ни один слух не вышел. Что сказано здесь, туточки и останется. Я не враг людям.

Настал и мой черёд задуматься. Можно было просто развернуться и уйти, чуйка мне подсказывала: не станет Гаврила стрелять. Но куда идти. Заплутали мы основательно и без помощи можем сгинуть в этом лесу. Обидно выжить в лапах медведя и пропасть на полдороге к дому.

– Хорошо. Слушай, – начал я, – но всего не скажу, сам понимаешь, не одна жизнь со мной связана.

– Добро, – кивнул Гаврила, ставя перед Пашкой тарелку с варёной картохой и тонко нарезанное сало, – ты лопай пока, малец.

Больше не таясь, поведал я всё как было, начиная с доноса Тукая:

– А документы, действительно умершего человека, только не моих это рук дело, – закончил свой рассказ.

– Вон оно как, – почёсывая густую бороду, в которой застряла хвоя, пробасил Гаврила, – малец, ты поел? – обернулся он к Пахому.

Тот молча кивнул, дожёвывая последнюю картошку.

– Ну, беги в комнату, там на лавке устроишься. Мы же ещё потолкуем.

Пашка без слов нырнул в тёмный проём, немного повошкался там и притих.

В это время лесник накрыл на стол. Достал ещё чугунок с картошкой, сала. Я вытащил хлеб и консервы.

– Поясни толком, куда тебе надо, – после того, как мы поужинали, – спросил лесник. Я родился и вырос здесь, не знаю Степного края.

Достав карту, разложил её на столе, сдвинув грязную посуду, и показал примерный путь до дома.

Гаврила, наклонившись вплотную, долго елозил заскорузлым пальцем по карте, что-то бормоча себе под нос. Наконец, оторвался и выпрямился во весь свой немалый рост.

– Знаю, как тебе помочь. На дорогу вам выходить не стоит, я проведу вас вниз по речке, там выйдете к полустанку. Сам с вами не пойду, весна, в лесу мой догляд нужен. Но дам вам с собой записку, тамошнему смотрителю передашь, он вас на поезд и посадит. Должок за ним, упираться не станет.

– Спасибо, – кивнул ему коротко, – но почему ты так разъярился, встретив нас? Обидели тебя беглые когда?

– Разный люд по лесам шастает, – нахмурился Гаврила, – всякого дерьма хватает. И зэки, бывало, тут бедокурили, и эти, мать их, ГПУ-шники. И не знаешь, порой, кто страшнее. Деревни в страхе живут, кого ожидать следующего? Только у людей и защита, что лес этот.

– Как это? – не понял я.

– Ну-у, – развёл руками Гаврила с самым лукавым выражением лица, – вишь, зверьё тут. Всякое… Волки лютуют, медведи озоруют. Продотряды как-то обобрали народец местный, а люди с голодухи и подъели всю живность по лесу. Разве ж я один за всеми услежу? А волкам есть нечего совсем стало, они и напали на следующий продотряд. Даже костей не осталось. Ну и вашего брата, зека, полегло тоже. Кто пытается меня из дома собственного выжить, думают, не найдут их здесь, кто зверей начинает бить почём зря. И выходит, что лес – защита всех наших деревень и кормилец.

– Занятно тут у вас, – улыбнулся я ему..

Гаврила занялся обустройством постелей на ночь, мне уступил место на печи, сам же улёгся на лавке возле стола. Изба протопилась быстро, и мы сняли лишнюю одежду. Лесник согрел во дворе самовар и занёс его, пыхтящий кипятком, в дом, заварил душистый чай с травами. От ароматного духа закружилась голова, вспомнилась степь весной. Словно наяву привиделись мне родные просторы.

Зима ещё лютует в конце февраля, но стоит только показаться солнышку, и на проталинах поднимают свои нежные венчики подснежники, проглядывает первая травка, тонкая и почти прозрачная. Степь наливается силой день ото дня, согревается земля, одевается живым зелёным ковром. Лиловые кукушкины слёзки задумчиво качают бутонами на ветру, а потом распускаются маки, алым заливая весь простор, куда хватает взгляда. Быстро истекает их время, уносят порывы ветра красные лепестки, и на смену им приходят весёлые одуванчики, устремившие свои жёлтые глазки к небу, наливаются цветом свечки шалфея, распускаются звёзды расторопши и ковыль, точно невеста на выданье, развеивает по ветру свою вуаль. Выйдешь из дома, и аромат разнотравья обнимает тебя, лаская, точно руки матери.

Я сморгнул. Видение пропало, только по родной земле тоска защемила сердце. Гаврила молчал, наблюдая за мной.

– Подумал тут, – мужчина пятернёй пригладил буйную шевелюру, – оставь мальчонку со мной, куда ты его потащишь без документов? А мне сыном родным станет, бумаги я ему справлю. Бобылём я век свой коротаю. Коли доверишь пацана на меня, будет у меня преемник.

Я растерялся от внезапного предложения, да и кто такой лесник? Мы его не знаем, как оставить Пашку с ним, к которому прикипел точно к родному.

– Обдумай, не торопись с ответом, – продолжил Гаврила, – опасно его через всю страну везти. Дознается кто и оба опять в лагеря вернётесь.

Не нашёлся что ему ответить. Риск и правда был большой. Пока нам везло, но это до того, как попадём в приграничные города. Там документы проверяют куда как строже.

Более не поднимая эту тему, обсудили приготовления. Лесник рассказал приметы, по которым можно отыскать путь к станции. Засиживаться допоздна не стали, легли спать.

В лесу было ещё темно, когда Гаврила разбудил нас:

– Пора.

Я удивлённо взглянул в окно, за которым царила непроглядная темень.

– Рассвет уже, – ответил на мой немой вопрос хозяин, – в лесу-то оно позже солнышко проглянет.

Из комнаты, потирая сонные глаза, вышел зевающий Пашка.

Пока Гаврила возился у печи, собирая завтрак, я вкратце рассказал мальчишке о предложении лесника.

Пахом сначала опешил, а потом… к моему удивлению обрадовался.

– Дядь Егор, я всегда мечтал так жить. У меня дед-пасечник, на лето ульи ставил среди лесных лугов, и я ему помогал. До сих пор помню, как хорошо там было. Я настоящим лесником стану, вот увидишь.

Я не знал,, то ли радоваться, то ли печалиться. Вроде и к лучшему, – решилась судьба Пашки, мы с семьёй, скорее всего, окажемся вне закона, когда я вернусь. И всё же беспокойство за судьбу парнишки не отпускало меня.

– Вы подумайте оба, – сказал Гаврила, – пригласив нас за стол. В этих краях моя семья испокон веков живёт, ещё со времён императора Павла Петровича, все лесничими подвизались. Чуть далече в чаще изба моя, где вырос, а здесь на заимке я обитаю, потому как бобылю там и делать нечего. Одному мне много ли надо? А мы с Пашкой хозяйство поправим, а подрастёт, жёнку ему отыщем, которая не побоится в лесу остаться, как до этого матушка моя.

Меня удивил такой уклад жизни, но мало ли, что на свете бывает.

Гаврила карандашом черканул пару строк на клочке бумаги и подал мне:

– Отыщешь Петра, он поможет.

Мы сложили наши пожитки, Пашка особенно тщательно упаковал свои вещи отдельно в узел. Не буду я отговаривать его, может, правда, судьба сама его сюда привела.

Едва приметная тропа вела нас мимо деревьев-великанов, один лишь Гаврила и мог отыскать её в ещё тёмном лесу. Поначалу стёжка шла по крепкому насту, но стоило выйти на открытые места, где солнышко уже вовсю хозяйничало, заливая лес золотом лучей, снег стал рыхлым, ноздреватым и грязным. Прошлогодняя листва прилипала к подошвам, выбиваясь из-под наста. Удивительный лесной мир, не такой, как у нас. В Степном крае кедры не теснятся вплотную, и деревья, точно уступая друг другу место, растут не так близко. Даже у болот не бывает той сумрачности и отрешённости от мира, как тут. Здешний лес напомнил мне гордого воина, жестокого и справедливого. Он и накормит, и укроет, но нарушишь его закон, и убьёт, не пожалеет.

Погружённый в свои мысли, не заметил, как мы вышли к не очень широкой, но глубокой реке и пошли вниз по течению.

– Что это за речка? – спросил Пашка

– Калшира, – ответил Гаврила, – не смотри, что невелика, по ней раньше даже небольшие суда ходили.

Мы с Пахомом переглянулись, услышав знакомое название из древней легенды.

– Ручей Звонкий здесь есть? – не унимался парнишка.

Гаврила глянул на него удивлённо:

– А ты откуда знаешь?

– В лагере сосед наш был из этих мест, – ответил я, опережая Пашку.

Мальчишка понял, что не стоит говорить об услышанном от Григория, хотя почему мне не хотелось рассказывать леснику о легенде и сам не понял.

– Звонкий, – продолжил Гаврила, – ниже по течению. Там мы и расстанемся. Дальше лесок редкий, зверьё не тронет.

Шли почти весь день, и лишь когда начало смеркаться, оказались на обрывистом берегу, что клином врезался в водную гладь.

– Пашка? – обернулся я, не озвучивая дальше вопрос весь день на дающий мне покоя.

– Я останусь, дядь Егор. Не сердишься?

– Что ты, – потрепал его по голове, – только рад буду, если у тебя всё сложится. Гаврила неплохой мужик.

Лесник подошёл к нам ближе и улыбнулся:

– Не пропадёт со мной твой воспитанник. Пойдём мы.

– Куда на ночь глядя? – удивился я.

– Хех, – хмыкнул Гаврила, – в лесу везде для меня и стол, и кров. Не боись. Сам заночуй вон у тех деревьев, они срослись стволами, не хуже кровати получилось. Дровишек я тебе собрал, пока вы разговаривали. Спи спокойно, сегодня зверь сюда не пойдёт. А поутру двигай дальше, к вечеру выйдешь прямиком к станции.

Мы обнялись на прощанье с Пашкой, я чувствовал, как бьётся мальчишеское сердце от радости и волнения, с Гаврилой пожали друг другу руки.

Я долго смотрел вслед двум удаляющимся фигурам, видел, как расспрашивает Пашка обо всём лесника, подпрыгивая от нетерпения, и улыбаясь. Странными тропами ведёт меня судьба в этом мире. Отвернувшись, поглядел туда, где по легенде юноша-лозоходец превратился в духа вод. Ручей Звонкий был передо мной, стоило только спуститься с крутого бережка и чуток пройти. Место неприметное, и не скажешь, что овеяно тайнами.

Завтра погляжу, насколько сказочной является та легенда, поведанная мне старым арестантом Григорием.