Лозоходец

Глава 30

Стрелка термометра уверенно держалась на минус пятьдесят пять, однако короткие смены для нас закончились. Чигуров рвал и метал, что добыча золота уменьшилась почти вдвое. А потому мы снова работали в полную смену. Даже вечером, вернувшись в барак, не могли согреться, казалось, за день сама наша плоть промерзает до костного мозга. Руки не слушались, ноги превращались в стылые култышки. Мы спали в верхней одежде, стуча зубами как кастаньетами.

Те ветки, что удавалось притащить Пашке и Васе раньше, теперь подчистую забирали уголовники, не оставляя нам ничего. Крышу барака изнутри затягивало инеем. Днём он стекал на нары, и ложились мы в сырую постель.

У многих от недокорма по телу пошли чёрные пятна цинги, шатались зубы. Нам хоть и давали неприятную противоцинготную выжимку из стланика, только помогала она плохо. Если и вовсе была от неё хоть какая-то польза.

Обморожения тоже стали делом повседневным. Порою зек даже не чувствовал, пока вечером не снимал обувь, в которой остался отмёрзший палец. Санчасть у нас, конечно, была, точнее, лечебный барак. Но всё, что могли сделать медики – это обработать отмороженный участок, ну и ампутировать отмирающую конечность, нос или ухо, во избежание заражения крови.

Мы стали напоминать тени прежних себя: иссохшие от голода, обессилевшие. Не стало больше вечерних разговоров. Сил оставалось ровно настолько, чтобы добраться до нар и, даже не разуваясь, уснуть.

Рудник казался мне одним из кругов ада, который описывал когда-то Данте. Череда искалеченных зеков-призраков поднималась и спускалась по скользким мосткам, толкая перед собой, как Сизиф, неподъёмную ношу. А наверху, в облаке холодного водяного тумана, стояли промывающие, с обледневшими руками и лицами, волосы, бороды и усы их казались преждевременно поседевшими от инея.

Люди умирали каждый день, и это стало настолько привычным, как пожелание доброго утра после сна. Человек мог упасть рядом с гружёной тележкой и больше не подняться. Конвоиры оттаскивали тело с дороги, и работа продолжалась. Утром кто-то не поднимался с нар. На бедолагу не обращали внимания, знали, вечером тела уже не будет.

Зима ожесточилась, и поток заключённых временно иссяк, оседая в других лагерях, куда добраться было проще.

Зайдя в барак вечером, я совершенно не почувствовал разницу температур, было холодно почти как на улице.

Пашка и Вася сидели угрюмые, они занимались растопкой, так как чуть раньше возвращались с работы.

– Пахом, Василий, – удивлённо приподнял брови вошедший за мной Григорий, – что за холодина?

– Уголовники дрова отобрали, – злобно ответил Паша, вытирая расквашенный нос.

– Эге, – подошёл я к ним, разглядывая распухшие от побоев лица, – кто вас так?

– Прихвостни Старого, – сопел Васька, щупая разбитую губу.

– Пойдём-ка, – кивнул я Грише, – узнаем, что за привилегии у них такие.

С нами, молча поднявшись, пошли Миша и ещё один мужик, Кондрат, невысокий, но коренастый. Его этапировали откуда-то с Юга, и он постоянно мёрз, вечером почти бегом добираясь до барака. Остальные проводили нас измученным, равнодушным взглядом.

У поленницы дежурил Радченко, по такой погоде старика не гоняли на прииск, подыскивая работу в лагере.

– Фёдор Филиппович, – подошли мы к нему, – разреши дров набрать.

– Не положено, – нахмурился тот, – всем выдано по норме.

– Выдано да отобрано, – вмешался Григорий, – или никто не видел, как мальчишек наших избили?

Радченко покачал головой:

– Совсем озверели, скоты. Не могу я вам разрешить. Только стар стал, – оглянувшись и убедившись, что других конвоиров поблизости нет, – могу и недоглядеть сослепу. Пойду, отолью, – подмигнул нам охранник.

Как только он свернул за угол, мы набрали дров, кто сколько смог унести. Торопливо пошагали в барак, поглядывая, чтобы не нарваться на других охранников. Стоило нам завернуть к двери, что смотрела в сторону от ворот, как на пути выросли уже знакомые четыре фигуры.

– Витёк, ты глянь, – гоготнул один из них, – нам ещё дровишек подкинуть решили.

– Обломишься, – рявкнул я, бросая дрова на снег. Следом за мной свою поклажу бросили и остальные.

Лица уголовников вытянулись, за охапками деревяшек они не разглядели, кто идёт.

– Бугай, ты, что ли? – сглотнул Кислый.

– Никак Ваську ожидал увидеть или ещё кого послабже? С другими тягаться не с руки?

– Ну ты, – набычился Витёк, – дерзкий стал? Думаешь, Старый защитит?

– А мне его защита не нужна, – подошёл ближе к четвёрке. Уголовники переглядывались между собой, не решаясь напасть. Однако и отступать было не в их принципах.

– Вы себя тут привилегированным классом почувствовали, раз у детей дрова отобрали? – подошёл ближе Гриша. Уголовники как-то странно отшатнулись от него. Я давно заметил, что в споры и драки с моим соседом никто лезть не отваживается, хотя причины понять не мог.

– Детей здесь нет, – огрызнулся кто-то, – одни зеки.

– Ещё раз сунетесь к Пашке или Ваське, с землёй сравняю, – я буравил взглядом Кислого, непризнанного лидера шайки.

– Смотри, как бы сам в неё не слёг, Бугай, – скрипнул он зубами от злости, – ещё встретимся, – отбрехался мужик, разворачиваясь, – пошли, – кинул своим.

– Вот ведь пакость человеческая, – покачал головой Миша, подбирая дрова, – не стойте, заметит кто.

Мы споро собрали наш ценный груз, занесли в барак. Скоро воздух потеплел, но все уже спали, прямо в тулупах, укутавшись в дырявые, оделяла.

С утра в столовой ко мне подошёл мальчишка от Старого:

– Бой сегодня, не спи.

Я молча кивнул, прикидывая, смогу ли подняться после драки. Но отказаться нельзя, дед слово своё держал, пайку Васе и Пашке давали, как договорились.

В шахте всё мерцало и переливалось от инея, намёрзшего за ночь. Будто мы очутились не на золотом прииске, а среди россыпи бриллиантов. Пар изо рта вырывался белыми клубками, казалось, они замерзали в воздухе мгновенно, что можно было взять руками.

Сегодня ставили новые подпорки из лиственницы, рудник становился глубже, и свод мог обрушиться. Мы были рады такой работе. Здесь не было сурового стылого ветра, мигом сковывающего все движения.

Но возить руду всё так же продолжали, мимо нас сновали люди с тележками, поднимая добытую землю и спуская в шахту тяжёлые стволы по шатким мосткам, держа их на весу, так, чтобы бревно не утянуло за собой.

Вечером после ужина я не торопился ложиться. Тело ныло, особенно руки. Сел возле печки, стараясь хоть немного разогнать по венам стылую кровь.

Кого сегодня поставят против меня? Повезёт, если такого же задохлика, в которого превратился с голодухи. Я уже не обращал внимания на постоянные рези в желудке и сведённый почти до судорог живот. По ночам меня преследовал запах домашнего хлеба, который только вытащили из печи. Ноздри щекотал его духмяный аромат: нежный, манящий, что мог утолить чувство голода одним своим духом.

Стащив тулуп, я вывернул его и притулил возле печки, хоть немного подсушить. Почти все спали, в бараке разносилось мерное сопение, храп, стоны и причмокивание. Всем снилась еда. Она стала мечтой, недостижимой, как когда-то белоснежная яхта, пришвартованная на лазурном берегу.

Задумавшись, не заметил, как возле меня появился знакомый малец, тихонько тронул за плечо:

– Пора.

Накинув так и не просохший тулуп, вышел вслед за ним из барака. На крыльце меня поджидал Старый:

– Здорово, Бугай. Сегодня не устраивай танцев, – перешёл он сразу к делу, – покажи настоящий бой.

– Против кого поставите?

– Не боись, – ухмыльнулся дед, – боец суровый, тёртый калач. Не один ты такой… И ещё. В живых он не оставляет.

Молча кивнул.

Знакомое здание, коридор и снова я стою посреди зала, окружённый возбуждённой толпой. Народ тихо перешёптывался, делая свои ставки. Скинул тулуп и валенки, отнёс их к стене.

На «сцену» вышел уже знакомый мне охранник-«конферансье».

– Мы с вами видели, чего стоит Бугай! – Проорал он, обращаясь к публике, – но сегодня противник не уступит ему в умении, тактике и сноровке. Итак! Палач!

О, как, подумал я, такую кличку надо заслужить. Дверь напротив распахнулась и в неё вошёл невысокий мужик поперёк себя шире, почти квадратный. Низкий покатый лоб, как у первобытного человека, ярко выраженные надбровные дуги. Голова по форме больше напоминала дыню. Длинные руки свисали почти до колен. Двигался он резко и порывисто. Не боец, но закалён в тюремных драках. А это тоже немало.

Я встал в стойку, соперник не спешил нападать, оценивая меня. Мы кружили друг напротив друга.

– Покажем им хороший бой, – вдруг сказал он, почти не размыкая тонких губ, – начальнику кровь нужна.

– А тебе смерть, – ответил я тем же тоном

Палач нахмурился:

– У каждого здесь свой интерес. Ты тоже не за спасибо дерёшься.

Он сделал молниеносный выпад, попытавшись провести удар. Я резко отпрянул. Быстр, и сноровка чувствуется. Плохо. Моя усталость и слабость от голода замедляли реакцию, как и сказывались на силе.

Палач резко сменил тактику, пытаясь достать меня. Серия коротких выпадов. Действую на рефлексах. Интуитивно реагирую на движение, подмечаю боковым зрением, откуда ожидать удара, резко уклоняюсь.

Зек допустил промашку, слишком увлёкся. Мягко пружиню ногами, присед, короткий замах. Кулак бьёт точно в челюсть, слышно, как клацнули зубы. Соперник по инерции отступает, коротко встряхивает головой и злобно оскаливается. В нём нет «лагерной» худобы, которой страдаем мы все. Тело лоснится, мускулы играют под кожей.

А я чувствую, что предел уже близок. Рука травмирована, тупая боль поднимается от кисти к предплечью. Совсем расклеился. На красивый бой меня не хватит. Надо заканчивать схватку быстро, если хочу жить.

Палач втянул голову, примериваясь к удару. Замах, и я успеваю увернуться за долю секунды. Сказывается профессиональная наблюдательность, противник перед ударом слегка смещает корпус. Пригибаюсь и не давая Палачу опомниться, левой рукой бью снизу. Снова в челюсть. Этого хватит, чтобы дезориентировать его.

Сработало. Соперник теряет бдительность, пытаясь прийти в себя. Провожу серию коротких, точных, жёстких ударов по корпусу.

Народ подскакивает с мест. Кто-то вступает в перепалку, обсуждая поединок.

Эхом отражается от стен гул десятков глоток.

Кидаю взгляд на место начальника, Чигуров сильно подался вперёд, едва удерживается на самом краю сиденья. Он весь – ожидание крови и боли.

Я отвлёкся лишь на миг, но этого хватило Палачу, чтобы достать меня. Краем глаза замечаю движение, пытаюсь уйти. Мне прилетает по касательной в нос, слышен противный хруст переносицы. Кровь заливает лицо, стекая по подбородку, расползаясь по рубахе кляксами.

Закрываюсь, чтобы не пропустить удар снова, отступаю. Тело Палача блестит от пота. Он сытый и отдохнувший.

И за этот его вид такая ненависть в душе взметнулась, огнём алым опалила нутро! И что-то изменилось, р-раз и в руках сила расцвела – я должен выжить не ради себя, ради тех, кто ждёт…

Не давая противнику собраться, одним плавным движением перетекаю ближе. Захват, бросок. Соперник ещё не успевает коснуться пола, когда я оказываюсь рядом, словно змея оплетаю его. Фиксирую ногами бедро, складываю кисти в замок, зажимая стопу под бицепсом. Скручивающим движением выворачиваю пятку. Будь я на ринге и этого было бы достаточно, но тут останавливаться нельзя. Продолжаю движение дальше, выворачивая коленный сустав и мышцы бедра.

Палач кричит, надрывно. Я ощущаю, как хрустят под руками связки голеностопа. Моментально выхожу из захвата и возвращаю Палачу его удар в нос. Он воет, зажав ногу руками. Кровавая гримаса исказила лицо. Грязный бой. Но зрители беснуются. Слышно, как падают стулья, когда кто-то подскакивает на эмоциях.

К Палачу подбегает наш «рефери», наклоняется к нему, что-то спрашивает. Я натыкаюсь на злобный, полный ненависти взгляд Старого. Его губы превратились в узкую полоску, черты лица заострились, желваки ходили по скулам. Понятно, падла, на кого ты ставил. Прогадал.

Чигуров поднялся, вдыхая, втягивая ноздрями резкий, отдающий железом запах крови. Пальцы его шевелились, точно он пытался дотянуться до тех капель, что теперь украшали пол.

Охранник поднялся:

– И снова наш победитель – Бугай!

Зал грохнул.

– Вставай, Палач! Не дури! Поднимайся! Убей его! – неслось со всех сторон.

Искажённые азартом лица, разинутые рты. Затравленно озираясь, отступил к стене. Мне казалось, ещё миг, и они все рванут ко мне, руками разорвут на части.

Подхватил валенки и телогрейку, развернувшись и, стараясь не вздрагивать от воплей, несущихся в спину, пошёл к двери.

Вдруг толпа как-то странно притихла. Не успев обернуться, почувствовал, как кожу подреберья вспарывает сталь и короткий удар в основание шеи. Вспышка боли и темнота, баюкающая меня в своих объятьях.