Лозоходец

Глава 33

Мои беззаботные дни в лечебном бараке пронеслись стремительной вспышкой. Яков Арнольдович выбил для меня один лишний день, но более увеличить моё пребывание был не в силах. Чигуров хотел золота, и он привык его получать любым способом, не считаясь с количеством загубленных жизней. В период, когда ни одна должность не защищала людей от доносов и ложных обвинений, никто не мог чувствовать себя спокойно. Выполнение плана по добыче золотой руды давало Андрею Ефимовичу чуть больше гарантий, что завтра он не вылетит со своего поста, как это случалось уже с его предшественниками.

И нас снова гнали в шахты, невзирая на то, что мороз так и держался на минус пятидесяти пяти, когда даже плевок замерзает на лету. Я не замечал этих будней, всеми мыслями погрузившись в продумывание плана побега. Выход один – бежать с прииска. Бои продолжались. Не чаще раза в неделю меня вызывал знакомый парнишка, и на потеху публике мы с очередным соперником мутузили друг друга. Заключённые давно знали, что надо от нас. Никому не хотелось умирать, и никому не нужны были чужие травмы, по молчаливой договорённости мы расквашивали друг другу носы, чтобы Чигуров мог насладиться видом чужой крови и наносили якобы смертельные удары, после чего мирно расходились по своим баракам.

Я хотел отложить в дорогу немного хлеба, но и это не удалось. Подсушивать сухари и прятать – мысль недурная, но надо было знать, насколько от голода у людей обострился нюх на подобного рода заначки. Мои припасы, несомненно, отыщут и тут же съедят. Не стоит из-за этого голодать. А носить хлеб в подкладке, он просто покроется плесенью. Лагерь держал нас железной хваткой, не давая ни единого шанса на побег.

Но видимо, кто-то сверху сжалился над моей семьёй, позволив мне привести свой план в исполнение самым невероятным образом.

Выйдя из столовой, я не спешил в барак, несмотря на усталость. Медленно шёл вслед за всеми, поотстав от толпы. Вдруг за последними бараками увидел странную возню. Уголовники нередко устраивали потасовки, определяя, кто чего стоит в их шакальем мирке. Но странная тишина, с которой действовали зеки заставила присмотреться к ним получше. Воздух прорезал тихий девичий писк, который тут же оборвался, и я бросился к толпе, что скрылась за углом.

Добежал до конца барака уголовников и приостановился, прислушиваясь, медленно приближаясь к зекам.

– Держи ей рот крепче, – голос Витька, – сейчас разложим цыпу, – гнусное хмыканье со всех сторон.

– Расстреляют, – мрачный ответ Кислого, – тебе что баб мало? Старый не обижает.

– Э, не скули, – это был Палач, – за неё никто не заступится, главное – не покалечить. Чуток позабавимся. Эти лагерные шмары ей и в подмётки не годятся.

Послышался шум возни. Я подошёл ближе и обомлел, зажатая со всех сторон уголовниками, билась Маруся, обхваченная тремя парами рук, рот её был зажат. Ещё двое зеков болтались рядышком, смотрели по сторонам. Девушка уже не могла вырываться, придушенная, еле трепыхалась.

Как она попала сюда? Или зекам удалось пробраться к лечебному бараку и подкараулить её там? Нет. Невозможно.

Раздумывать было некогда. Я, пригнувшись, подбежал со спины, прикрытый возвышающейся поленницей.

– Бу… – только и успел вякнуть первый мужик, получив мощный удар в челюсть. Зеки опешили, не ожидая, что кто-то посмеет прийти девушке на помощь.

Марусю толкнули к Кислому, он ловко перехватил медсестре руку, вывернув её, и зажал рот.

Меня в момент обступили кругом.

– Мы не торопимся, Бугай, – осклабился зек, – и на тебя времени хватит. Заступничек.

Кинулись все разом. Тело двигалось машинально. Блок, подсечка, удар, захват, бросок. В полной тишине. Я старался не выпускать из поля зрения Палача. Из всех он был самым опасным.

Витёк отвлёк моё внимание, бросившись ко мне. Развернувшись корпусом, я схватил его за тулуп, перебрасывая через себя. И в этот момент почувствовал удар туда, где была колотая рана. Тело пронзила острая боль, ощутил, как лопнули швы, стало тепло от брызнувшей крови. Извернувшись, пригнулся. Подсечка. В захват уйти нельзя, тотчас накинуться остальные. Отступил на пару шагов, выигрывая для себя немного времени. Зеки кружили, делая ложные выпады, отвлекая внимание друг на друга. И кинулись всем скопом, стоило мне чуть замешкаться. Будь они расчётливее и мне несдобровать, а в такой куче уголовники только мешали друг другу. Пригнулся, удар снизу в челюсть, в раззявленную харю. Кто-то схватил меня за ногу, стараясь опрокинуть. Зря. Я зажал шею противника между подмышкой и предплечьем в так называемую «гильотину», второй фиксируя хватку, и изо всех сил сдавил шею, секунда и тот отключился, я отпихнул от себя придушенного, выведенного из строя уголовника.

Перед глазами летали чёрные мушки, потеря крови при долгом голодании давала о себе знать. Дёрнувшись на чей-то бросок, пропустил удар в ухо. В глазах потемнело, я почти упал, в последний момент успев упереться руками в землю, и откатился в сторону от летящей на меня ноги.

– Живучий, с-с-сука, – оскалился Палач, – ничего, сегодня я тебя добью.

Связки на его лодыжке ещё не зажили, только это помешало ему двигаться с обычной скоростью. Он выхватил заточку, блеснувшую отражением лунного света в его руке.

Я поднялся на ноги, отскочил от стены. Нельзя дать им зажать меня. Позади послышался шум, лай собак и крики охраны. Нашу драку кто-то заметил. В один миг нас окружили конвоиры.

– Стой! – тоненько закричала Маруся, которую выпустил Кислый.

В следующий момент на мой затылок приземлился с оглушающей силой приклад, в мозгах взорвался салют огненными вспышками и сознание померкло.

Очнулся, отстукивая дробь зубами. Вокруг темно, тихо и дьявольски холодно. Где я? Встав на четвереньки, мотнул головой. Тело свело от мороза, мышцы не слушались. Раскачивался туда-сюда, разгоняя по жилам кровь, пытаясь согреться. Нащупал стену, поднялся на ноги. Я в какой-то каморке. Крохотной настолько, что от одной стены до другой было два шага, не более. Дерево, покрытое инеем, окон нет. Карцер. Я слышал о нём, но видеть не приходилось. БУР – барак усиленного режима, стоял в отдалении от наших жилищ, ближе к дому командного состава. Несколько крохотных каморок, к которым примыкала стена морга. Их не топили, и зеки замерзали иной раз насмерть. Не каждому удавалось продержаться здесь несколько суток.

Постепенно зрение адаптировалось к темноте, хотя рассматривать было попросту нечего. Голые стены, покрытые плотным слоем изморози, точно бархатом, мерцавшей во тьме.

Время тянулось просроченной жвачкой. Непонятно день или ночь и сколько часов или дней я провёл здесь. Мне казалось – бесконечно долго. Я сидел, скорчившись в уголке. Прыгал, растирал руки и ноги, хоть на короткое время возвращая конечностям подвижность. Спать было нельзя, замёрзну. Когда глаза начали закрываться сами собой, садиться я уже не решился. Дремал стоя, чтобы не погрузится в крепкий сон, для меня означавший смерть.

– Егор Иванович, – донеслось до моего обострившегося в полной тишине слуха, – вы меня слышите? Вы живы?

– Кто это, – ответил я осипшим за время вынужденного молчания горлом.

– Это я, Радченко.

– Фёдор Филиппович?!

– Слава богу, вы живы, – в голосе охранника звучала искренняя радость.

– Долго я здесь?

– Второй день. Держитесь. Завтра вас отпустят. Не вздумайте спать! Я загляну к вам ночью.

Послышался скрип снега под сапогами конвоира, и шаги стихли. Второй день… Готов был поклясться, что прошло гораздо больше. Ещё сутки. Я не чувствовал пальцы ног, боясь, что они отморожены. Прислонился к стене, уже не ощущая исходящий от неё холод, мысли путались, сознание чудом держалось на грани яви и сна. Мне казалось, я превращаюсь в ледяную скульптуру. Чувствовал, как стылый воздух наполняет мою грудь, вымораживая изнутри. Кости казались сосульками. Я пытался в темноте разглядеть пальцы рук, есть обморожение или нет. Но грязь въелась в кожу, и ничего рассмотреть не удавалось. Засовывал руки под тулуп, однако холодное тело не давало тепла, а сырая одежда давно промёрзла.

– Егор Иванович! Егор Иванович!

Я встрепенулся, отгоняя от себя сонную одурь.

– Фёдор Филиппович?

– Ближе к рассвету, я приду за вами. Не спите! Ни в коем случае! Не спите!

Шаги удалились. В недоумении я смотрел на стену. Что это значит? Зачем он придёт? Отвести меня в барак? Тогда к чему предупреждать об этом? Убедился, что я ещё жив?

Как бы то ни было, странное воодушевление овладело мной. Превозмогая слабость и головокружение от голода, я разминался, махал рукам и ногами, прыгал, отжимался от стены, пространства каморки не хватало, чтобы вытянуться в полный рост. Постепенно сознание прояснилось. Холод уберёг меня от обильной кровопотери, рана под рёбрами затянулась, но я всё равно старался лишний раз поберечь её.

Из-за стены послышался неясный шум, будто что-то тяжёлое волокли по снегу. Невнятный шёпот.

Звук отодвигаемого засова и в проёме распахнувшейся двери появился Радченко:

– Скорее, Егор Иванович, выходите!

Выбравшись на улицу, увидел Якова Арнольдовича, а рядом с ним лежащее на земле тело.

– Быстрее, – подскочил ко мне врач, – снимайте тулуп и валенки.

Плохо понимая, что происходит, подчинился. Руки не слушались. Доктор споро расстегнул пуговицы, стащил с меня одежду. Затем усадил на землю, кряхтя, стянул валенки. Вместе с Радченко они одели труп в мои пожитки, затащили его в карцер, бросили и, выйдя наружу, закрыли засов.

– Вставайте, – Яков Арнольдович помог мне подняться, – надо спешить. Ну же!

Короткими перебежками, укрываясь в тени стен, мы достигли ворот, за которым был лечебный барак и дом комсостава. Радченко зашёл первый, огляделся, затем махнул нам рукой. Безмолвно, словно тени, одолели мы пространство до больнички, доктор впихнул меня внутрь, тихо перекинувшись парой слов с Фёдором Филипповичем.

Я опёрся о стену, сполз по ней вниз, ровным счётом ничего не понимая. Тепло обволакивало меня, по телу побежали мурашки, а перед глазами поплыли разноцветные круги.