Лозоходец

Глава 31

Боль и холод ворвались одновременно в моё сознание, я сделал глубокий вдох и надрывно закашлялся от странного запаха, смеси хлорки и ещё какой-то дезинфекции или лекарств.

– Тише, тише, – прозвучал надо мной нежный девичий голос.

От неожиданности резко распахнул глаза, которые тотчас заслезились от света.

Надо мной стояла миловидная девушка с ласковым взглядом карих глаз.

– Тише, – повторила она, – не шевелитесь. Лежите смирно, иначе будет больно.

– Где я? – в голове ухало как от разрывающихся снарядов, немного мутило.

– В лечебном бараке. Подлатали мы вас, – улыбнулась она.

– Что со мной случилось? – вспомнилась резкая боль в подреберье.

– Палач вас порезал. Повезло, ни один орган не задело, – нахмурилась девушка, – врач наш, Яков Арнольдович, подлатал. Жить будете, а это главное. Ещё по затылку вам сильно досталось. Голова кружится, тошнит? – Тут же приступила она к расспросам.

– Есть такое, – подтвердил я.

– Ну так и думала, сотрясение, – девушка расстроено опустилась на кушетку.

Меня поразило её участие. Впервые в своей лагерной жизни я видел простую человеческую доброту, от которой мы уже успели отвыкнуть. И она казалась чем-то сверхъестественным, сказочным. Мерещилось, что сейчас моргну, и добрая фея в белом халате растает, а вместо неё покажется очередной охранник со злобной харей.

– Как вас зовут? – Мне хотелось разговаривать с ней, ещё раз услышать тепло её голоса.

– Маруся, – улыбнулась она, – Радченко.

– Дочка Фёдора Филипповича?

– Вы знаете моего отца?

– Познакомились на прииске, – кивнул я, – он хороший человек.

– Так и есть, – кивнула она, – как же вас величать?

– Егор.

– А по батюшке?

Я сначала удивился, а потом пригляделся к медсестричке. Ведь она очень юна, и правда, в дочери, пусть и с натяжкой, мне годится.

– Егор Иванович.

– Егор Иванович, даже не представляете, как вам повезло. Сантиметром ниже или выше, тогда, вряд ли бы мы сумели вам помочь.

– Чем он меня?

– Какая-то заточенная железка. Я толком сама не поняла. Он прятал её в поясе. Озверел, когда вы выиграли бой.

– Вы и о них знаете?

Маруся вздохнула:

– Все знают. Тут ведь развлечений немного. Кстати, ваш соперник тоже здесь. В дальней от вас палате. Мы с Яковом Арнольдовичем подумали, что так будет лучше. Вы ему связки порвали.

– Я знаю, – кивнул слегка, перед глазами всё плыло, – жаль, что ногу не сломал. Был бы цел.

– Вы как попали на бои?

Немного помолчал:

– Обстоятельства так сложились.

– Понятно. Вы ведь недавно в лагере, – не спрашивала, скорее, утверждала она, – никогда не поворачивайтесь к сопернику спиной. Из вас ещё не выбили совесть, не рассчитывайте, что она есть у другого.

– Как вам живётся здесь?

Я не спеша рассматривал девушку. Невысокая, хрупкая, лет семнадцати. Каштановые волосы подстрижены под каре. Округлая мордашка с забавным носом-пуговкой, розовые щёчки.

Маруся едва заметно улыбнулась:

– Притерпелась. Поначалу боялась очень, но одной без отца оставаться было страшнее. И потом лечебный барак, как и жильё работников лагеря, отгорожены от общей территории. Мне здесь ничего не угрожает.

– Это правильно, что огорожено. Куда вам с зеками.

Девушка хихикнула:

– Вы ведь тоже зек.

– Маруся, не сравнивайте тех, кто попал сюда по доносу, а кто за реальные преступления.

– Я знаю, – смутилась она, – только это забавно прозвучало от вас.

– Как тут наш пациент? – дверь открылась, и в палату вошёл мужчина в белом халате. Невысокого роста, полноватый. Круглое лицо, мясистый нос, седая короткая бородка. Он смотрел на нас поверх очков.

– Уже познакомились, вижу?

– Я рассказала Егору Ивановичу, что вчера произошло, – ответила Маруся, – он не помнит ничего.

– Немудрено, – кивнул врач, сложив пухлые руки на объёмном животе, – после такого удара. Мог заработать перелом основания черепа. А это нарушение речи, другие неприятные последствия или того хуже – паралич. Ну-с, голубчик, – он подошёл вплотную, – поворачивайтесь аккуратно на живот, осмотрю вашу рану.

Маруся ловко сняла повязку, когда я развернулся, и Яков Арнольдович приступил к осмотру. Руки у него были мягкими и тёплыми.

– Повезло вам, повезло, – повторял врач, – ну, лягте поудобнее и выздоравливайте, – улыбнулся он под конец, – тем более что на это вам дано два дня.

Я удивлённо поднял брови.

– Да, да, – ответил на мой немой вопрос Яков Арнольдович, – вот если бы вас порезали основательно, тогда, глядишь, и на недельку бы положили. Хотя, – он с хитринкой посмотрел на меня, – Марусенька, пациент, я вижу, в кои веки приличный, запиши-ка, милая, что Егор Иванович не приходит в сознание. Очнётся только завтра утром, поняла?

– Всё сделаю, – улыбнулась девушка.

– Теперь у вас в запасе три дня, – хохотнул врач.

– У меня стойкое ощущение, что я в раю, – рассмеялся тихонько, стараясь не сильно напрягать мышцы живота.

Доктор сразу нахмурился:

– Как я вас понимаю. Народ здесь теряет всякий человеческий облик. И это они называют исправлением, – он осёкся и с опаской глянул на меня.

– Я не стану болтать, – понял его взгляд.

– Разные люди бывают, – вздохнул Яков Арнольдович, – хотя с высоты своего опыта, уже вижу, кто и что из себя представляет.

– Как вас занесло сюда? Неужели по доброй воле?

– Что вы, – махнул рукой доктор и опустился на кушетку, что стояла напротив, – мне просто не повезло. Дед мой был протоиереем, но батюшка в духовную семинарию не пошёл, избрав лекарское дело. Началось, – он витиевато махнул рукой в воздухе, – всё это. Нас пересылали с одного места на другое. Отец мой был непревзойдённым хирургом, что и спасло нас от смерти. Я пошёл по его стопам. И вроде ни в чём не виноват, да только жизни спокойной не дали. Отправили сюда. Вроде как и работу предоставили, а вроде и наказали. за происхождение, к коему причастным быть не могу.

Я молча кивнул. Ещё одна из тысяч историй, где безвинно страдают хорошие люди.

– Как же вас сюда занесло? – Доктору поболтать было явно в охотку.

– Я из Степного края, село Кривцово. Забрал мальчишек у одного… подонка. А он в отместку донос накатал.

– Простите, но вы непохожи…

– На деревенщину? – продолжил за него.

– М-да, – смущённо кивнул доктор.

– Не судите книгу по обложке. Мне тоже многое пришлось повидать и со всякими людьми пообщаться.

– Я становлюсь стар, а потому резок в суждениях, – развёл он руками, – не обессудьте.

– Маруся! – Раздался крик из коридора, – пить хочу!

Девушка взволнованно подскочила.

– Сиди, – остановил её Яков Арнольдович, – я сам. Наш пациент, – махнул он в сторону двери, – редкостная скотина. Который раз попадает сюда, и я только молюсь, чтобы убрался поскорее. Руки распускает, сволочь такая.

Маруся покраснела и опустила голову.

– Почему вы не скажете отцу? – Обернулся я к ней.

– Видите ли, – ответил за неё врач, уже на выходе, – увольнение для Фёдора Филипповича означает одно – тюрьму. Потому мы и справляемся сами. Не вмешиваем его, – он прикрыл плотно дверь за собой.

– Отец рассказывал о вас, – заполнила неловкую паузу Маруся, – как вы помогли им в шахте. Ведь у Чигурова во всём виновата охрана, чтобы ни случилось. И на наказания он скор.

– Нас бы тоже по головке не погладили за простой, – ответил я. Понятно теперь, почему ко мне сложилось такое отношение.

– Вы говорите, если что-нибудь понадобится, – девушка поправила на мне одеяло.

– Спасибо, только мне здесь и правда, как в раю.

– Завтрак вы проспали, – виновато ответила она, – но скоро обед.

– Кормят три раза в день? – удивился я.

– Не радуйтесь сильно, – улыбнулась Маруся, – пайка та же, только что супа чуть побольше.

– И то радость, – кивнул я.

Маруся вышла и у меня появилась возможность осмотреться. Ничего примечательного – обыкновенная палата: две кушетки напротив друг друга под окном, тумбочки, в углу рукомойник. Вот и весь небогатый антураж. Но здесь было чисто и тепло, хотя меня самого немного потряхивало от странного озноба. Рана давала о себе знать. Белёные стены, от которых ещё чувствовался запах извёстки, почти чистые, застиранные простыни. Никакой барачной сырости и печного угара.

Я потянулся, тут же пожалев об этом, бок прострелило болью. Поморщившись, принял положение поудобнее и, впервые за долгое время заснул. Не в вонючем бараке, не на сыром, пахнущем сыростью матрасе, не в окружении десятков таких же бедолаг. В тишине, тепле и покое.