Князь мертвецов 2

Глава 29. Наказание за преступление

— Ты глупец! Я даже не могу поверить, что ты такой глупец! Как, вот как ты мог себя настолько глупо повести? И ради чего?

— Потому что я их ненавижу! Я хотел, чтоб они оба страдали! И этот ублюдок Митя, который думал, что, если у него Кровная родня, так он выше меня! И его папаша, полицейский шпик, ради своей жалкой карьеры давший чужому ублюдку имя! Я видел, как Митька подыхает! И сделал так, чтоб он меня тоже видел! А еще я хотел, чтоб и наш бесценный сосед, прежде чем сдохнет, знал, что Митька — уже мертв! И что это сделал я!

Горячечную сумбурную речь оборвал звук звонкой пощечины.

— Что ж, ты своего добился — теперь он знает. Ты ему об этом сказал! — произнес презрительно-ледяной голос. — А еще тебя слышали городовые, казаки, княжич Урусов, и не удивлюсь, что даже сам губернатор, если он, конечно, уцелел в той бойне.

— Я в плаще был и шляпе!

Новый звук пощечины.

— Это только в романах героя под плащом никто не узнает!

— Пусть докажут! Митька меня в этом плаще на бабайковском подворье видел — и молчал, потому что доказательств никаких!

— Тебя все видят! Тебя везде видят! Боже, зачем ты послал мне сына-идиота! — и снова пощечина.

— Прекрати меня бить! Ты не лучше! Ты говорил, что все получится! И про Бабайко так говорил, и про варягов! Ты говорил — за нами сила! Обещал, тебя наместником сделают! Все рудники и заводы нашими будут! «Такой куш, такой куш!» И что? Удираем теперь?

— Да, удираем! — к звукам перебранки прибавился звук торопливых шагов — похоже, увлекшиеся взаимными упреками собеседники вспомнили, что они действительно удирают. — Скажем, что уехали в имение еще вчера. Анна подтвердит — куплю ей новую побрякушку. Слуги болтать не осмелятся. Против нас только фонари, которые мы поставили, но, если твердо стоять на своем… — шаги совсем приблизились, и из-за угла почти бегом выскочили двое. Первый остановился так резко, что торопящийся за ним следом второй с размаху врезался ему в спину, охнул, выглянул из-за плеча и закричал, содрогаясь от ненависти:

— Ты же был мертв! Он был мертв, отец, клянусь тебе, я видел, как он упал, я…

— Право же, не так громко. После битвы, знаете ли, хочется тишины, — не переставая в манере ротмистра Богинского разглядывать собственные ногти, Митя чуть поморщился — то ли шум раздражал, то ли состояние ногтей не нравилось. И правда, два, вон, вовсе ободрал — до живого мяса! И больно, и ужасный mauvais tоn. — Не сердитесь на Алексея, Иван Яковлевич, он и правда старался. У него даже почти получилось — не его вина, что некоторым смерть ничуть не мешает в жизни. Даже помогает.

— Если тебя городское быдло не добило, так я сейчас закончу! — взвизгнул Алешка Лаппо-Данилевский, выхватывая из-за пазухи паро-беллум. Палец его дернулся на курке…

Алешку прибило ведром. Оно грохнулось сверху, по касательной долбануло его по голове, отлетело и загремело по мостовой. Алешка пошатнулся, рука с паро-беллумом пошла вниз, пуля ударила в булыжник, со звонким клацаньем отрекошетив в сторону.

Двигаться Митя начал раньше, чем Алешка сунул руку за отворот сюртука. Нырок вниз, длинный шаг и появившийся в его руке пожарный топор черенком с силой толкнул Алешку в грудь, опрокидывая того на мостовую. Лезвие топора прижалось Алешке к горлу, а ногой Митя наступил ему на грудь, придавив к мостовой. Тот рванулся и замер, опасливо косясь на сверкающую у самых глаз сталь.

— Ничего не скажешь, удобств и выгод в таком оружии немало, — косясь на ведро, себе под нос пробормотал Митя — под его взглядом ведро исчезло. — Но все равно как-то по-плебейски, — и уже в полный голос бросил выхватившему паро-беллум Лаппо-Данилевскому. — Не стоит, Иван Яковлевич. Я, конечно, понимаю, что от такого, как вы выражаетесь, идиота-сына не грех и избавиться…

— Мразь! — прохрипел Алешка. — Поганый ублюдок!

— Но не рассчитываете же вы справиться там, где проиграли фоморы? — не обращая внимания, мягко продолжил Митя. — Да и сами вы недалеко ушли от сынка…

— Простите? — ледяным тоном переспросил Лаппо-Данилевский. Паро-беллум он не опускал, мечась глазами между топором у горла сына и стоящим над ним Митей.

— Вряд ли в этой ситуации вам стоит надеяться на прощение, — вздохнул Митя.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — ледяным тоном бросил Лаппо-Данилевский.

— Это, знаете ли, пока вы против подданных отечества нашего злоумышляли, можно было рассчитывать на недостаточность улик или поддержку покровителей. А к делу о государственной измене подход иной будет. О ваших денежных затруднениях известно многим, так что причину предательства искать не придется. Неужто и впрямь надеялись, что фонари, выставленные руной призыва, и массовое кровавое жертвоприношение удастся выдать за случайность? Да и Алешку видели: в той самой пещере, где он сговаривался с лазутчицей фоморов. Собирались поставить там пару фоморьих фонарей и подготовить «засадный полк»? Ударили б на город не только изнутри, но и снаружи? Любопытно, кого в жертву готовили? — Митя поглядел на Алешку, на старшего Лаппо-Данилевского и устало покачал головой. — Впрочем, нет, не любопытно. Неплохой план, как и все иные ваши планы. Даже удивительно, что при такой предусмотрительности они всегда заканчиваются неудачей, — равнодушно добавил он.

— Это все ты! — корчась у Мити под ногой, прохрипел Алешка. — Я же говорил тебе, отец, что в пещере был варяжский драккар! Невидимый! Он сбежал, а потом стрелял по нам, а потом привез на склады железо. А ты все — болван, болван! А я не болван — это все он! И с Бабайко, и с варягами — да он на все способен!

— Благодарю. Даже лестно, — хмыкнул Митя. — Хотя я способен на большее, чем быть злым роком провинциального дворянского семейства.

— Надеетесь на Кровную родню? — хмыкнул Лаппо-Данилевский. — Не стоит так уж верить, что они по-прежнему будут держать в руках всю власть в империи — слишком уж многим они мешают!

— Фоморам? Варягам? Вам, Иван Яковлевич?

— Я не собираюсь обсуждать с мальчишкой придворную политику! — Лаппо-Данилевский высокомерно вскинул голову. — И напрасно вы с вашим батюшкой надеетесь выслужиться! Какие еще жертвоприношения? Всего лишь неумные фантазии полицейских. Еврейский погром — обычное дело, этой нации не впервой возбуждать против себя негодование честных христиан. В конце концов, они Христа распяли! Ваше свидетельство, что бы вы там ни видели, не стоит ничего: вы просто клевещете, желая помочь батюшке в карьере. Да и как вы могли что-то видеть или слышать — неужто с невидимого варяжского драккара? Любопытно, любопытно, откуда бы вам знать, где он, тот драккар? А не вы ли и привели находников в город? Или ваш батюшка? Все же он человек небогатый, из низов, а железо — изрядный куш и соблазн для вчерашнего мещанина. Да и с фоморами не все чисто. Верно ли я слышал, что их предводитель, с которым будто бы сговаривался мой сын — на самом деле гувернантка Шабельских?

При этих словах Алешка захрипел — Митя даже мельком глянул, не перерезал ли ему, невзначай, горло.

— Эта уродина?

— Так все фоморы отнюдь не красавцы, — пробормотал Митя. — По сравнению с иными мисс Джексон весьма мила.

— Значит — верно? Надо же, а мы и не знали! А вот вы-ы… она ведь вас навещала дважды в неделю, уединялась с вами под предлогом уроков — а каких уроков, кто может сказать? Да и сами Шабельские… зачем они нелюдь в доме столько лет держали, и какой имели умысел? Дочь их младшая и вовсе вызывает немалые подозрения: была замешана в деле Бабайко — как бы не сама лично мертвецов поднимала, о чем мы с Алешкой и будем свидетельствовать. Ах да, еще альв! Агент Туманного Альвиона, не иначе, и цель его — отвадить фоморов от островов, натравив на наши беззащитные земли. Вполне в духе альвийского коварства!

— Он наполовину еврей, — пробурчал Митя.

— И вовсе выродок, — согласился Лаппо-Данилевский, — личность, несомненно, гораздо более подозрительная, чем, как вы изволили выразиться, провинциальное дворянское семейство. А ведь вы его публично своим портным объявили — многие слышали! Есть еще бывший муж моей нынешней жены, а ваш управляющий Штольц. Его братец Ингвар, кажется, тоже присутствовал на тех уроках с фоморой-гувернанткой? Надо же, какой казус… И гимназисты, о которых вы проявили заботу, столь странную для себялюбивого мальчишки, каббалист, инженер. Поверьте, о них я тоже найду что рассказать подозрительного, так что целый заговор нарисуется. даже если нам с сыном не удастся оправдаться, и мы пойдем на дно… — губы Лаппо-Данилевского скривила злая усмешка, — за собой мы утянем и батюшку вашего, и вас, Дмитрий, и даже ваших Кровных родичей! Уж можете не сомневаться!

— И чего вы хотите? — мрачно сказал Митя. Ни мгновения, ни единого мгновения он не сомневался, что Лаппо-Данилевский так и сделает. И если за себя и отца Митя не волновался — Истинный Князь неприкосновенен — то Ингвар, Йоэль, Даринка… Ему ли не знать, как подозрительны и пристрастны бывают господа из Петребурга!

— Для начала извольте отпустить моего сына! — фыркнул Лаппо-Данилевский.

Митя подумал — и убрал топор от горла Алешки.

Скалясь, как озлобленная крыса, Алешка вскочил, отпрыгнул назад, отступая за спину отца и торжествующе ухмыльнулся:

— Возомнили о себе невесть что? Как бы не так! Будете делать, что вам скажут!

— Алексей! Помолчи… Вы тоже будете молчать, Дмитрий, — придавил голосом Лаппо-Данилевский. — И батюшке вашему объясните, чем может для него обернуться излишняя настойчивость в расследовании этого дела. А теперь — прочь с дороги! — он махнул рукой, будто смахивал соринку.

— Не торопитесь так, Иван Яковлевич, — задумчиво проговорил Митя. — Все равно я в вашей паро-телеге шланг от парового котла выдернул. Не думал, что мы с вами договариваться станем, — теперь уже Митя криво улыбнулся. — Да, раз уж мы с вами так мило беседуем… Уж не сочтите за труд, Алексей, меня давно мучает вопрос… Это же вы каким-то образом оставили следы медведя на месте убийства Эсфирь Фарбер? Чтобы навести подозрения на младшего Потапенко?

— Вот и видно, что как не пыжься, а вы всего лишь парвеню![19] Иначе вас бы не беспокоила ни грязная жидовка, ни это животное, ее любовник!

— Алексей, я велел тебе молчать! Просто ничего не отвечай.

— Если он не ответит, разговора не будет, — хмыкнул Митя. — Я не сомневаюсь, что он это сделал. Меня, знаете ли, интересует — как? Не могли же вы таскать за собой некую печать… штамп… в форме медвежьей лапы? Из дерева или металла? Куда бы вы ее прятали — в панталоны?

— Представьте себе! — расхохотался Алешка. — Да! Не сообразили? Впрочем, куда вам… Эту самую печать не обязательно делать ни из дерева, ни из металла, хватит обыкновенного меха с нашитыми когтями! Достаточно пары мгновений, бросить ее на землю и придавить подошвами. И эти мгновения у меня были, пока вы в погоню кинулись, а остальные в доме квохтали да метались, как куры!

— Оригинально, — покивал головой Митя. — Даже — талантливо. Что ж, для таких талантливых господ у меня есть особое предложение. Вы поедете туда… — он махнул рукой и Лаппо-Данилевский настороженно спросил:

— И что — там?

— Мужской монастырь. Половину оставшегося после выплаты долгов состояния передадите городу, на восстановление, половину, так и быть, монастырю, чтоб вас приняли. И проживете там всю свою жизнь, оба. Труд. Молитва. Покаяние. Можете даже не каяться искренне — ваши отношения с Богом Людским и Сыном Человеческим суть ваше и его дело. Главное, чтоб вы никогда этот монастырь не покидали: ни вы, ни ваш сын. И пока вы там, я и мой отец ни делом, ни словом не коснемся вас.

Алешка расхохотался, Иван Яковлевич настороженно поглядел на Митю и напряженно спросил:

— А если нет?

— Нет так нет, — легко согласился Митя и шагнул в сторону, давая понять, что не собирается перекрывать им дорогу. — Ступайте себе… с Богом и Предками… Куда хотите. И делайте, что пожелаете. И пусть все, совершенное вами, падет на ваши головы.

— Какой-то подвох? — еще больше насторожился Лаппо-Данилевский.

— Безусловно, — снова согласился Митя. — Но выбор у вас есть. Или туда, — он махнул на улицу, уводящую к монастырю. — Или обратно, — показал в ту сторону, откуда прибежали Лаппо-Данилевские. — Или сюда, — и кивнул на улицу, ведущую мимо несчастного «Дома модъ» к припрятанной паро-телеге.

Лаппо-Данилевские, отец и сын, переглянулись.

— Я не хочу! Я не буду хоронить себя заживо в монастыре, потому что так велел возомнивший о себе ублюдок! Еще и имущество отдай! — возмутился Алешка.

Иван Яковлевич мгновение подумал. Бросил настороженный взгляд на Митю, на сына, еще подумал и медленно, как подбирающийся к сметане кот, двинулся в освобождённый Митей проход. К припрятанной в закрытом дворике паро-телеге. Митя не шевельнулся.

Лаппо-Данилевские пробежали мимо и припустили прочь по улице.

Они уже проскочили мимо Мити, когда Алешка оглянулся и прокричал:

— И советую держать язык за зубами! Иначе хуже будет!

— Уж на этот счет будьте покойны. — им вслед пробормотал Митя. — Ни за что не проговорюсь. Тем более, что кому надо, та все слышала…

Лаппо-Данилевские скрылись в проулке, ведущем мимо заднего двора «Дома модъ», мгновение было тихо — даже топот их сапог смолк. А потом со стороны, куда убежали отец и сын, донесся пронзительный, полный нечеловеческого ужаса двойной крик.

Митя задумчиво склонил голову к плечу. Крики длились, длились, длились… Смолкли.

— Что ж, я давал им шанс, — прошептал он. — А она — в своем праве.

Воздух всколыхнулся и перед ним возник призрак Фиры Фарбер. У нее был слегка осоловелый сытый взгляд, а на губах играл жуткая улыбочка абсолютного довольства.

— Ты получила, что хотела, а теперь тебе пора, — строго сказал Митя и тонкий серебряный нож скользнул из манжета к нему в ладонь.

Но призрак не стал сопротивляться — она только умоляюще сложила ладони и посмотрела на Митю просительно. Он в ответ лишь покачал головой:

— Нет. Навряд хорунжий обрадуется, узнав, что все это время ты за ним наблюдала. Позволь ему жить свою жизнь. А твое время истекло.

Она вздохнула, так что расплывчатый образ колыхнулся, вспыхнул свет и узкий тонкий луч унесся к небесам.

Митя устало выдохнул, вернул нож в перевязь и побрел прочь, к оставленному в соседнем переулке автоматону. И только пo пути вспомнил, что так и не выполнил данного самому себе обещания: объяснить Алешке, что у того никогда не будет шитых альвом сюртуков.

Звучало как-то глупо. Алешка и его отец повинны в смерти множества людей. Разных людей: молодых, старых, ни в чем не повинных, и виновных во всяческих непотребствах. Но имеющих несомненное, Богом и Матерью-Живой данное право — жить. Которое никто не смел у них отнимать, кроме закона людского или… воли князя Мораныча. А осмелившиеся присвоить себе это, не принадлежащее им, право, были разоблачены, осуждены и отправлены на смерть.

Рассуждения о сюртуках были в тот момент несколько неуместны. А чувство уместности и своевременности — следующее за умением правильно одеваться достоинство светского человека. И только потому Митя и промолчал, а вовсе не потому, что — забыл!

— Недоставало еще, чтоб я начал забывать о по-настоящему важных вещах! — Митя с трудом залез в седло паро-коня. К дому решил добираться не торопясь и в объезд — отец жив, точнее, отец не умер, это он чувствовал со всей определенностью, потому и не беспокоился. А попадаться другим участникам нынешней баталии и терпеть их расспросы у него попросту не было сил. Мерно цокая стальными копытами, автоматон выбрался из еврейского района прямиком к кладбищу и вот тут Митя остановился.

За оградой бродили мертвецы. Все могильные камни были сворочены на сторону, оградки разломаны, а могилы зияли разверстыми ямами. Мертвецы кружили по тропкам, то и дело подбираясь к воротам и кладбищенскому забору, тыкались в них, содрогались, как от Перуновых молний и вновь начинали кружить.

Кладбищенская ограда гордо сияла новехонькой кирпичной кладкой. В самом деле сияла — на каждом кирпиче тусклым светом болотных огоньков светился символ полумесяца, именуемого также Мораниным серпом.

— Но… как же это… — растерянно глядя на мертвецов, пробормотал Митя, — я же… я же всего лишь придумал, будто наш кирпич не пропускает мертвецов…

«Я тебе подарок…» — будто наяву он услышал голос Мораны… мамы… там, в безвременье, в комнате с окном в сад и ковром с рисунком асфоделей.

— Так вот вы почему на мой зов не явились! — сжимая кулаки, процедил Митя и посмотрел на мертвых так недобро… ну вот настолько недобро, что ковыляющий неподалеку дедок судорожно дернулся и рухнул, не подавая больше признаков не-жизни. Следом, один за другим, начали падать и остальные мертвецы. Пылающие отметины серпов на кирпичах еще разок вспыхнули и погасли. — Вот так-то лучше… А вам, маменька, надо бы почаще разговаривать с сыном! Тогда ваши подарки не будут столь неуместны и несвоевременны!