Князь мертвецов 2

Глава 1. Скандал перед складом

— Шмуэль Бенционович, ну как же! — мужчина в мундире инженера-путейца огорченно глядел на работу пятерки големов. Глиняным великанам было тесновато на слишком маленьком для них пятачке, но они все же разместились там, удивительно ловко притираясь друг к другу глиняными плечами. Даже наклонялись «волной» — сперва один, потом второй, за ним третий, четвертый. И так же «волной» распрямлялись, поднимая железные чушки, и аккуратно опуская их внутрь склада через полуразобранную крышу. Изнутри вырывались струйки пара — там суетилась парочка мелких паро-ботов, восседающие у тех на плечах кладовщики орудовали рычагами, перемещая болванки в штабеля и фиксируя крепления.

Пятый голем бродил под мостками — время от времени над ними появлялось мокрое глиняное лицо с пещерой открытого рта и ямами глаз. И глиняные ручищи водружали на причал выловленную со дна болванку. Обсевшие крыши соседних складов мальчишки восторженно свистели, а толпившиеся у причала бабы охали, когда голем с бульканьем уходил обратно под воду.

Казалось, у складов, побросав дела, собрался весь губернский город. Ткачихи с фабрики, легко узнаваемые по покрывающей их лица и одежду мелкой пыли, рабочие с заводов, шедшие со смены, да так и застрявшие, глазея. В толпе можно было увидать гимназическую форму, чиновничьи фуражки, цивильные котелки и цилиндры, и шляпки дам. В первом ряду, восторженно приоткрыв рот, застыл цирюльник в фартуке и с опасной бритвой в руках — на бритве присохла мыльная пена. Надо полагать, из-за бритвы этой он в первый ряд и смог пробиться. Толпа шумела, гудела, оживленно перекрикивалась, не отрывая жадных взглядов от постепенно уменьшающейся груды железных болванок. Позади толпы даже пара карет стояла — кучера сновали в толпе, собирая слухи, а шторки карет шевелились, знатные седоки тоже любопытствовали. Разбитная тетеха уже бойко приторговывала сбитнем и пирожками.

— По городу ходят дикие слухи, — понизил голос путеец. — Что виталийские драккары снова вошли в порт, только все мертвые — эдакие днепровские «Летучие Голландцы». Что не вошли, а вовсе даже всплыли — будто затонули они со всем грузом железа, — он кивнул на очередную болванку, выловленную големом и с шумом и плеском водруженную на причал. — Но Карпас нанял то ли двух, то ли трех раввинов. Они молились на причале всю ночь, а под утро из Днепра вылезли все до единой русалки, и матерясь, как торговки на Озерном рынке, выкинули утонувшее железо на берег, лишь бы те замолчали!

— Два раввина — это сила, три раввина — это мощь. Что нам те русалки… — меланхолично откликнулся приглядывающий за работой големов молодой каббалист.

— А еще — что иудеи, простите, зажрались…

— Так и говорят — «иудеи»?

— Нет, они говорят не так, но повторять это — уж увольте! Что, дескать, варяги ограбили весь город, но только вам вернули.

— Угу, дальше портовых складов не прошли, но ограбили, выходит, всех! — хмыкнул раввин. — Да не переживайте вы так, господин Пахомов. Слухи — что мухи. Пожужжат и сдохнут. Не наша печаль.

— Вот именно — не наша! Наше дело — чугунка, а вы на целый день големов забрали! А это — простой!

— Все договорено, — не отрывая взгляда от големов, покачал головой раввин.

— Второго левого на два шага назад переместите, а то зацепят, — рассеяно обронил путеец, раввин сосредоточено кивнул:

— Да, вижу, благодарю, — под его взглядом голем ловко попятился, и «волна» возобновила работу, а раввин вернулся к разговору. — Карпас отбил телеграмму самому Полякову, и Самуил Соломонович лично дал дозволение, чтоб мои «йоськи» отработали на погрузке. Все ж таки, главный клиент будет, грузы его Общества первыми по нашей ветке на Питер поедут.

— А если мы в график укладки рельс не уложимся, его грузы на чём поедут? На перекладных, звеня бубенцами? — фыркнул Пахомов. — Думаю, господину Карпасу все равно, из-за чего он контракт с путиловцами вовремя не выполнит — из-за пропажи железа, или из-за срыва графика строительства.

— Знаете про контракт?

— Помилуйте, весь город знает!

— Всего-то придется пару ночных смен отработать, чтоб график нагнать, — отмахнулся раввин. — Разве впервой? В накладе не останемся.

— Не впервой, — кивнул Пахомов. — Ладно, поступайте как знаете, а я тогда оказией воспользуюсь и съезжу в Хацапетовку. От товарища моего, инженера Карташова, как раз телеграмма пришла, сегодня должен на тамошнюю станцию прибыть. Дорожный автоматон возьму, да за ним и съезжу, к вечеру как раз обернусь.

— Езжайте, сударь мой, милое дело! — покивал полями круглой шляпы каббалист. — Прямо на прокладку, к последней засечке его везите. Он ведь как, против ночной работы протестовать не станет?

— Мы же не рабочие, чтоб протестовать, мы инженеры. Надо ночью, будем работать ночью! — ухмыльнулся Пахомов. — А все же напрасно вы! — уже делая шаг в сторону, вздохнул он. — Артемий Николаевич приедет, мы с ним по очереди поспим, а вас-то подменить некому.

— Когда надо не спать, так один раввин двух инженеров стоит! — усмехнулся Шмуэль, — на седьмой день Песаха ночью исправно бодрствую, и тут уж как-нибудь продержусь.

— Ну так мы тоже на Пасху всенощную стояли, когда маменька еще жива была. Очень она это дело уважала, — усмехнулся в ответ Пахомов. — Так что поглядим, кто кого пере-не-спит! — и оба дружно захохотали.

— Что здесь происходит? — паро-телега вылетела к причалу на такой скорости, что Пахомов невольно шарахнулся. Юноша на облучке, выглядящий как благородный разбойник Рокамболь после кораблекрушения, перебросил рычаг, телегу окутало облако пара. Сидящий рядом щеголеватый господин средних лет воззрился на таскающих железо големов с такой яростью, будто застукал глиняных истуканов за кражей яблок из собственного сада.

— Это кто еще? — растерянно обернулся к каббалисту путеец.

— Господин Лаппо-Данилевский прибыть изволил. Акционер бельгийцев и прямой конкурент брянцев, — тот кивнул в сторону железа. — А также гласный Городской думы от дворянства, большой покровитель гимназий и даже сапожных училищ.

— Меценатствует? — наивно поинтересовался Пахомов.

— Неправильных учеников изгоняет. Недостойных, стало быть, образования. Если поболе учеников выгнать, так и денег много не потребуется, сплошная экономия, — ехидно-простодушным тоном пояснил каббалист и для большей наивности еще и глазами похлопал.

— Заткнись, морда жидовская! — сквозь зубы прошипел сидящий на кучерском месте Алешка.

— А это достойный наследник, Лаппо-Данилевский-младший. Добрый день, господа. Здравствуйте, Алексей, как удивительно видеть вас здесь! — раздался из толпы ласковый голос, и Митя в сопровождении Ингвара и Йоэля Альшванга пробились к каббалисту с путейцем.

Троица из широкоплечего юноши в автоматонном плаще, нечеловечески гибкого и такого же нечеловечески элегантного типичного альва с нетипичным носом, и ничем не примечательного паренька в припачканной металлической пылью форме реалиста производила странное впечатление. Может, поэтому толпа перед ними неохотно, но подалась, даже сильно проталкиваться не пришлось.

— И что же вас удивляет, Дмитрий? — подозрительно сузил глаза Алешка.

— Как вам сказать — я надеялся увидеть вас… не здесь. И теперь несколько разочарован, — туманно ответил Митя, а у Ингвара дрогнули губы в намеке на улыбку.

— А вы с господином Альшвангом-младшим все насчет шитья сговариваетесь, господин Меркулов-младший? — степенно осведомился каббалист.

— Да-да, мы сговорились, — весело покивал Митя. — Даже делом уж занялись — а тут такое! Ну как не поглазеть! Даже странно было бы, если б мы не поглазели.

Йоэль с Ингваром дружно дернулись и поглядели на Митю осуждающе.

— Я спрашиваю! — вытягивая шею, точно гусь, и поднимая голос почти до крика, повторил Лаппо-Данилевский. — Что. Здесь. Происходит? Откуда это все? — он брезгливо ткнул тростью в сторону железа и его явственно перекосило от бешенства.

«Слаб человек, — со злой веселостью подумал Митя. — И жестокосерден. Всегда готов насладиться страданием ближнего своего, а уж дальнего — так и вовсе вдвое. Ну, или втрое — Лаппо-Данилевские же, не кто-нибудь! От наслаждения аж голова кружится. У меня.»

— А кого вы спрашиваете, Иван Яковлевич? — Митя сделал большие «вопросительные» глаза.

За что немедленно получил тычок в спину от Ингвара и злобный шепот над ухом:

— Не зарывайтесь!

— Еще даже не начинал, — заверил германца Митя, но того обещание почему-то не успокоило.

Лаппо-Данилевский мазнул по нему бешенным взглядом и вдруг заорал:

— Ждан Геннадьевич! Ждан…

Толпа заколыхалась и под удивленным Митиным взглядом из нее выбрался полицмейстер в мундире, при погонах и всех регалиях, и с паро-беллумом на поясе.

— Извольте разобраться! — играя желваками на скулах, процедил Лаппо-Данилевский.

— Сей момент! — полицмейстер почтительно козырнул и тут же повернулся к каббалисту, грозно раздувая собственные усы, — ты что тут делаешь, ракалия!? — надсаживая горло заорал он.

— Полегче, господин полицмейстер! — нахмурился Пахомов. — У вас нет никаких оснований…

— Да и полицмейстера нынче нет… — меланхолично обронил Митя, не глядя, словно разговаривал с пустотой.

— А вот и ошибаетесь, юноша! — растягивая губы в неприятной улыбке, протянул полицмейстер. — Восстановлен в должности лично его превосходительством губернатором!

— Однако… — протянул неприятно пораженный Митя.

— Да-с! Ценят еще многолетнюю службу, верой и правдой! — и понизив голос почти до шепота, так что слышать его мог только Митя, полицмейстер многообещающе прошипел. — Можете не сомневаться, к вашим художествам мы еще вернемся. За папенькой не спрячетесь!

Алешка на облучке паро-телеги довольно осклабился. Хотя вроде бы, слышать не мог.

— Отвечай! Что делаешь! — пролаял полицмейстер, снова поворачиваясь к каббалисту.

Тот немедленно вытянулся во фрунт так старательно, что это отдавало издевкой, и пролаял в ответ:

— Грузим-железо-на-склад-ваше-благородие-господин-полицмейстер!

— Повыдуривайся мне тут! — под нос каббалисту немедленно был сунут кулак. — Я спрашиваю, откуда это железо взялось?

— К сожалению, я не могу ответить на этот вопрос, ваше благородие, — толпа снова колыхнулась и от склада к полицмейстеру протиснулся господин Kapпac в сопровождении секретаря. — Мы и сами в недоумении! — искренне сказал он и развел руками.

— Хотите сказать, что пропавший драккар с железом сам к вам приплыл, разгрузил железо и уплыл? — взвизгнул Алешка.

— Право же, я ничего не хочу сказать вам, юноша, — любезно улыбнулся Алешке Карпас. — Но это, несомненно, наше пропавшее железо, — он указал на клеймо на боку ближайшей болванки. — И мы безмерно рады его столь своевременному… — он многозначительно покосился на Лаппо-Данилевского. — … возвращению! — и видно, опасаясь, что тот не поймет намека, мечтательно вздохнул. — Сразу же, как запустят дорогу, отправим его в Петербург.

Из груди Лаппо-Данилевского вырвался тихий рык, он метнул на Карпаса ненавидящий взгляд и тут же требовательно повернулся к полицмейстеру.

— Так-так-так! — подозрительно прищурился тот. — Это что ж выходит? Сперва виталийцы набегом приходят, да еще и с неположенной стороны…

— А есть положенная? — тихонько удивился Йоэль. — Парадный вход для набегов?

— И визитных карточек. А черный — для молочника и угольщика, — усмехнулся Митя.

— Тянет вас на дурную компанию, господин Меркулов-младший. То заговорщики, а то и вовсе — предатели, — полицмейстер одарил Йоэля многообещающим взглядом. — Потому как ничем, кроме предательского сговора с виталийцами я это вот объяснить не могу! — он пафосным взмахом руки указал на железо. — С чего бы иначе находникам вам добычу возвращать, коли вы, нехристи, с ними не в сговоре?

По толпе прошло волнение. Здоровяк в рабочей блузе, заляпанной мазутом, набычился и неприязненно глядя на Карпаса, прогудел:

— Ты гля, какие! Варягов на город навели? — и стиснул кулаки.

— Мужика мого с чугунки уволили! Все из-за истуканов их глиняных! — провизжал из задних рядов бабий голос.

— Мироеды! Лавке нашей, табачной, от них одни убытки! — подхватил тощий приказчик в обсыпанном махоркой сюртуке.

— Шо, всё скурили? — удивился веселый голос.

— Свою напротив открыли, — насупился приказчик.

Секретарь Карпаса вложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. На миг наступила тишина. Полицмейстер налился гневной красотой и уже открыл рот для ора…

Двери склада резко распахнулись и оттуда, явно получив пинка под зад, вылетел Гунькин Огляделся, щурясь на осеннее солнце и увидел полицмейстера. И ринулся к нему с распростертыми объятиями, пронзительно вопя:

— Ваше благородие, какое счастье, что вы здесь! Объясните же им, что это не я налетчикам про склад рассказал! А то они не верят, в Петербург писать грозятся, прямиком в Правление! А я тут вовсе не при чем — я же только вам! Больше никому, только вам! — и он с разбегу пал полицмейстеру на грудь. Увидел Лаппо-Данилевского и еще радостнее заорал. — И вам!

Иван Яковлевич торопливо отвернулся, делая вид, что не слышит.

— Отпустите меня, сударь! — полицмейстер отпихнул Гунькина. — Я вас знать не знаю!

— Что значит — не знаете? — Гунькин замер, растопырив разведенные для объятий руки и гневно воззрился на полицмейстера. — Я ж к вам вчера приходил? Приходил! Про ценные бумаги, которые у господина Карпаса ночью будут, говорил? Говорил! Просил, чтобы вы людей своих прислали? Просил! А больше я никому, ни полслова, только вам! Да скажите же им об этом! А то ведь меня и впрямь по их письму уволят! А я ни в чем не виноват! Только как лучше хотел!

— И что же, господин Kapпac? Пришли к вам люди от Ждана Геннадьевича? — сквозь вдруг наступившую тишину вкрадчиво поинтересовались за спиной.

Красный, как перезрелый помидор, полицмейстер обернулся. Позади, легко покачивая тростью, стоял самый ненавистный для него человек в городе. Наглый выскочка, плебей, пролезший в дворянство, ничтожный парвеню, возомнивший себя начальством! А позади него возвышалась объемистая фигура губернатора, и взгляд у того был весьма недобрым.

— Мое почтение, ваше превосходительство господин губернатор, ваше высокоблагородие господин начальник департамента! — Карпас солидно поклонился. — Посетили нас некие люди, да. Попытались у меня саквояж с ценными бумагами отобрать. Оружием угрожали. Двоих из них мои работники задержали, как я и имел честь сообщить в отправленной вам записке. Готовы передать их в ваши руки, в надежде на правосудие, — он кивнул, дверь склада снова распахнулась. За веревку, как водят купленную на рынке козу, охранник склада вывел двоих — тощего высокого мужика в драных портках и длинном, не по размеру, пиджаке, и его мелкого приятеля. Связанные общей верёвкой, они шли мелкими, семенящими шажками, мелкий плаксиво куксился, а тощий кидал по сторонам мрачные ненавидящие взгляды.

— Городовой! — не повышая голоса, окликнул Меркулов.

— Тута я, ваше высокоблагородие! — откликнулся торопливый голос с неприятным причмокиванием. — А ну, рррразойдись! — из всколыхнувшейся толпы, едва не спотыкаясь от усердия, вывалился городовой. И вытянулся во фрунт перед Меркуловым.

Тот окинул неодобрительным взглядом его несколько неуклюжую фигуру в плохо подогнанном мундире и махнул в сторону налетчиков:

— Обоих в участок! Там разберемся!

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! — раздувая грудь, рявкнул городовой и перехватив веревку из рук складского охранника, потянул налетчиков за собой. — Шевелись, канальи!

В толпе засвистели, в налетчиков полетели комья земли и огрызки. Мелкий захныкал, а тощий обернулся и прошелся запоминающим взглядом:

— Ничё, жидовня, еще встретимся! Я вас всех хорошооо запомнил!

— Городовой! — удивленно вздернул брови Меркулов, и тот, словно спохватившись, замахнулся на тощего кулаком:

— Поговори у меня!

— Учить их еще и учить, — устало вздохнул Меркулов, поворачиваясь к губернатору. — Ваше превосходительство, я со всем вниманием и почтением отношусь к вашим рекомендациям, но согласитесь — не могу же я оставить в полицмейстерах человека под эдакими подозрениями?

— Да как вы смеете! — задохнулся полицмейстер. — Этот господин лжет, я его не знаю!

— То есть, как это — не знаете? — заверещал Гунькин. — Я ж вас в ресторацию пригласил, стерляжье ухой угощал, лафитничек[1] поднес, всё честь по чести! Нас и прислуга тамошняя видела!

— Я уверен, все это огромное недоразумение, — губернатор продолжал буравить полицмейстера недобрым взглядом.

— Вполне возможно. Меня несколько беспокоит изобилие недоразумений вокруг Ждана Геннадьевича: то он к отражению набега опоздает, то к возвращению железа появится, наоборот, чересчур вовремя. Так что свое решение я оставляю в силе: от должности Ждан Геннадьевич отрешен до полного прояснения всех и всяческих недоразумений.

— Ваше превосходительство! — полицмейстер, красный, растерянный, повернулся к губернатору и уставился на него взглядом, одновременно требовательным и молящим. — Да как так-то? Вы ж обещались… — губернатор нахмурился, так что аж ласточкины хвосты его бороды встопорщились, и полицмейстер зачастил. — Я? С виталийцами? Да еще и с налетчиками? В сговоре? Да я вас… на дуэль! — заорал он, оборачиваясь к Меркулову, и дергая пальцами у пояса, будто норовя схватить эфес отсутствующей сабли.

— Вы, голубчик, не заговаривайтесь! — еще больше нахмурился губернатор. — Если каждый отставленный от должности чиновник будет своего начальника на дуэль вызвать — это ж полный разброд и шатание по всей империи начнется.

— Простите Ждану Геннадьевичу его волнение, ваше превосходительство, — рядом с полицмейстером вдруг встал Лаппо-Данилевский. — Тяжело честному служаке слушать, как его офицерскую честь втаптывают в грязь, а его слово дворянина ничего не стоит перед обвинением каких-то… — он презрительно скривился. — Иноверцев.

— Да я православный! — разгневанно заорал Гунькин.

— А мы и вовсе о господине полицмейстере и слова не сказали, — покачал головой Карпас.

— Вот-вот, — пробормотал каббалист. — Паны дерутся, а у бедных иудеев…

— Чубы трещат? — удивился Пахомов.

— Пейсы летят! Во все стороны!

— Ждан Геннадьевич, как честный служака, должен быть сам заинтересован в проведении тщательного расследования. Ради подтверждения его безупречной репутации и верности присяге. — Меркулов улыбнулся полицмейстеру с поистине акульей приветливостью. — Допросим налетчиков, опросим свидетелей, сличим показания, все чеки, векселя, бумаги тщательно проверим, — с явным удовольствием перечислял он.

Только своим удовольствием — потому как полицмейстер заметно побелел, да и Лаппо-Данилевскому было явственно не по себе.

— Будет ли это расследование беспристрастным? — вдруг высунулся вперед Алешка. — Ведь это вашего сына Ждан Геннадьевич изобличил в связи с противуправительственными элементами и всяческими инородцами, — и Алешка, ничуть не стесняясь, кивнул на Йоэля и Ингвара рядом с Митей.

— Слышь, чё говорят! Наш само-главный полицмейстер жидам продался! — ахнули в жадно прислушивающейся толпе.

— И не жидам вовсе, а варягам — вона, один у него в доме живет!

— Я не варяг, я германец! — запротестовал как всегда легко поддающийся на провокации Ингвар.

— Один Пек: что те — бандиты, что эти! Пока панов из Петербурху тута не було — и набегов не було. А как понаехали, так сразу и понабежали!

Толпа глухо, неприязненно заворчала.

— Извольте замолчать, юноша! — наливаясь дурной кровью, рявкнул губернатор. — Берите пример с ровесников, которые не встревают в разговоры взрослых, чиновных людей! — губернатор мотнул раздвоенной бородой в сторону Мити, увидел рядом с ним Йоэля, помрачнел еще больше и накинулся на Алешку. — Подстрекательствами не занимаются!

— Простите Алешу, ваше превосходительство, он повел себя неподобающе, но исключительно из обиды и волнения за Ждана Геннадьевича — моего давнего приятеля и своего крестного отца, которого он уважает и почитает почти как родного! — вмешался Лаппо-Данилевский.

— Если мне не доверяют, единственное, что я могу предложить, это пригласить сыскаря из петербургского департамента, — мягко сказал Меркулов.

— Нет уж! — как колоколом бухнул губернатор. — Чтоб говорили потом, будто у меня в губернии ни заводы от виталийских набегов защитить не могут, ни промышленников от городских налетчиков, ни даже предателя изобличить! Сам буду смотреть, чтоб никаких поклепов и наветов! А вы, Ждан Геннадьевич, тоже… не устраивайте тут… Не в тюрьму же вас тащат! Посидите у себя на квартире, отдохнете, еще и жалование потом получите за все время. Как оправдают вас, конечно!

— Я не буду сидеть! — глухо выдохнул полицмейстер, поднимая взгляд на губернатора. — Если уж для вас, ваше превосходительство, слово дворянина, много лет верой и правдой… значит меньше наветов всяких… сомнительных приезжих… — нового взгляда удостоились и Гунькин, и сам Меркулов. — То я поеду в Петербург! И поглядим еще, кого там выслушают!

— Я вам решительно запрещаю! — рявкнул губернатор.

— Это когда я на службе, мне запретить можно, а как теперь я от службы отстранен, так лицо частное, и никто мне ничего запретить не может! — вовсе закусил удила полицмейстер. Козырнул издевательски. — Честь имею! — и решительно отмахивая рукой — будто бил кого-то — пошагал прочь.

— Уймите вашего приятеля, Иван Яковлевич, — совсем насупился губернатор. — Потому что если вы этого не сделаете, я не стану протестовать, коли Аркадий Валерьянович отправит его дожидаться окончания расследования в тюрьме.

Лаппо-Данилевский молча поклонился — обуревающую его ярость выдавали лишь некрасивые багровые пятна на скулах. Алешка попытался что-то сказать, но под бешенным отцовским взглядом смолк, будто подавился. Только рванул рычаги паро-телеги с такой силой, что его отец схватился за едва не улетевшую шляпу. Паро-телега пыхнула во все стороны. Какая-то баба, получив горячую струю пара прямиком под зад, с визгом подхватив юбку, порскнула в сторону. Паро-телега подпрыгнула на колдобине, и расшвыривая грязь и навоз из-под колес, приняла с места, как норовистый конь.