Князь мертвецов 2

Глава 25. Мертвый и живой

— Что же делать? Что делать, что… — Даринка и сама не замечала, как бормочет, волоча Митю в укрытие. Обмякшее тело было тяжелым, каблуки ботинок скребли по булыжникам и, так и норовили за что-нибудь зацепиться. Собственных рук она не чувствовала, но остановиться даже мысли не было! Еще рывок, она втащила Митю под прикрытие дворовой будочки, сама рухнула рядом на четвереньки, и выглянула из-за угла. Тут же метнулась обратно, одной рукой зажимая себе рот, а другой мелко крестясь:

«Господи-Боже, дева-Мария-жива-Мать, что же это?»

С грохотом рухнули выбитые ворота, и толпа погромщиков с ревом ринулась во двор.

— Бабах-баба-бабах! — загрохотали паро-беллумы из окон, и двор затянуло клубами пара.

— Бей-убивай! — толпа откликнулась совершенно звериным ревом, и в дверь дома принялись бить тяжелым.

Даринка почти свалилась Мите на грудь, ухватила его за лацканы сюртука и отчаянно затрясла:

— Очнись! Очнись, слышишь! Останови это, ты можешь, ты мертвяков упокаивал, и варягов убивал, я видела, ну что же ты лежишь, вставай!

Никогда еще ей не было так страшно. В степи она встречалась с бродячими мертвяками — они были хищные, быстрые, но мертвые, а от того безмозглые, не им тягаться с ведьмой. Под прикрытием морока бежала через захваченный варягами город — но они были грабителями, чужаками, чего и ждать от них. Но этих… этих людей она знала! Там, на улицах, за ней гнался хлопец — она лечила ему руку, и баба — она выхаживала ее младенца от лихорадки. И лица их были — не лица, морды: хмельные кровью и восторгом. Они улыбались, и страшнее этих пьяных улыбок она ничего в жизни не видала, а еще они узнавали ее! Все они ее узнавали, и ни один не захотел помочь. Все кричали: «Убить ведьму!»

И приходилось бежать и драться, но она хотя бы была не одна: когда все вокруг — враги, даже мерзкий соседский сынок кажется своим. А теперь он лежит и не двигается!

— Да очнись же ты! — Даринка размахнулась и залепила Мите по щеке.

Его голова безжизненно перекатилась, размазывая стекающую из-под волос кровь.

— Митя! — сдавленно всхлипнула Даринка, лихорадочно и бессмысленно дергая его шейный платок. Наконец, пальцы добрались до кожи на шее и зашарили в поисках бьющейся жилки. Пусть хоть слабенько, хоть чуть-чуть.

Грохнуло — выбитая дверь дома завалилась внутрь, и по ней полезли погромщики. Жилки не чувствовалось.

— Вы что же, — прижимая грязную ладонь ко рту, прошептала младшая барышня Шабельская. — Вы… умерли, Митя?

Изнутри донесся такой пронзительный многоголосый крик, что Даринка рухнула на колени, обеими руками зажимая уши.

— Аааааа!

Рев мужских глоток. Крики — женские и детские, жуткий, сверлящий уши, отчаянный визг. Вопли — ярости, боли, торжества. И снова выстрелы. Рыча, как дикие звери, противники вцеплялись друг другу в глотки, дрались чем попало — штакетинами из забора, досками и кирпичами, лупили разряженными паро-беллулами по головам или попросту сцеплялись в рукопашную. Схватка кипела во дворе и в доме, а с улицы лезли все новые и новые рожи — страшные, красные, распаренные, орущие…

— Ах ты фетюкъ, собачий выкормыш, как ты мог меня тут бросить! Вставай сейчас же! Вставай, говорю! — пыхтя от натуги, она принялась драть на Мите рубаху в поисках ран…

Грохот разлетевшеюся об булыжники цветочного горшка, новый крик, и взрыв ругани, густой, как деготь, и такой же черной — через подоконник верхнего этажа перевесились сцепившиеся противники. Ветер взметнул серебристые волосы альва, и прижавшись друг другу, как в самом страстном из объятий, они полетели следом за горшком. Хрясь! Захрустели кости, враги приложились об булыжники, и наконец, расцепились. Погромщик остался лежать, а альв, пошатываясь, приподнялся, чтобы тут же получить доской. Его швырнуло обратно наземь, он пополз, пытаясь убраться из-под ног сражающихся.

Ран на Мите не было, кроме глубокой ссадины на голове. Он просто — не дышал! Не дышал и все!

Даринка почти запрыгнула ему на живот, сунула пальцы в рот и со всей силы дернула за язык!

— Дыши же! Дыши!

— Ты что делаешь, ненормальная? — заорал над головой скрипучий голос и дохнуло запахом разрытой земли и тлена.

Даринка вскинула голову — над ней, вздернув вверх крылья, как атакующая птица, застыла мара! Крылатая, зубастая и со щегольской тростью в когтистых лапах!

— Искусственное дыхание, — пробормотала Даринка. — По методу Лаборда.

— Туда! Туда альв поганый пополз, я видел! Бей нелюдя, люди! — заверещал противный бабий голос.

Альв валялся тут же, рядом, сейчас он почти утыкался Мите в спину, а из-под среброволосой головы расползалась лужа мерцающей слабыми искорками крови. Раздался топот множества ног…

— Тут твари нелюдские! И ведьма с ними! Вона, паныча дохлого оседлала! Бей тварюку!

Во дворик верхом на автоматоне ворвался Ингвар, но обрадоваться Даринка не успела — его окружили со всех сторон, десятки рук потянулись выдернуть из седла…

Хлипкую будочку будто взрывом подбросило — она шатнулась под напором толпы, со страшным скрежетом покосилась и рухнула, рассыпаясь на доски. Толпа взвыла с азартом затравивших дичь псов… И ринулась на них!

Мара вскинула трость над головой и с воплем:

— Блиииин! — вонзила наконечник Мите в грудь!

Раздался пронзительный треск, и перуновы молнии брызнули во все стороны, пронзая разом и Митю, и Даринку, и мару, заплясали на луже крови и в волосах бесчувственного альва…

Даринка широко распахнула разом и глаза, и рот, не в силах вопить от пронзившей ее боли.

Лежащего под ней Митю выгнуло дугой.

Золотые молнии опутывали его сверкающей сетью, рассыпались искрами на коже, нестерпимо пылали в волосах и трепетали на ресницах. А потом он шумно вздохнул и открыл залитые сплошной, непроницаемой чернотой глаза.

Мир перед глазами тонул в золотом сиянии, и было бы оно поистине прекрасно, если бы не было так мучительно больно. В ушах бесконечно тянулся протяжный, и скрипучий как несмазанный ворот колодца, вопль:

— Блииииииииинннннн!

Сквозь золото и терзающий глаза блеск медленно проступали темные фигуры, а потом сияние разом погасло, и он — увидел!

Увидел Даринку, сидящую у него на груди и держащую его за язык!

— Ты-сто-делаес? — напрасно пытаясь освободиться от хватки неожиданно сильных пальцев, прошепелявил он.

Даринка взвизгнула и вихрем слетела с него.

Митя вскочил на ноги движением таким гибким и плавным, будто в теле его не было ни одной кости. Стряхнул с плеч изодранный сюртук — ну вот, еще один пропал! — а следом и жилет, оставшись лишь в штанах и сорочке, тоже драной, но нагими мы приходим в этот мир, нагими уходим из него, а раз он пока намерен тут задержаться, следует соблюдать приличия. Попытался пригладить торчащие дыбом волосы — пальцы больно ужалило искрой. Митя охнул, по-детски сунул обожжённые пальцы в рот и расплылся в глупейшей улыбке.

Болит!

Он — живой! Живой! Запрокинул голову к солнцу и сильно, глубоко вздохнул! Кричать не хотелось. Говорить не было сил.

Сколько он так стоял — и сам не знал, но потом что-то звякнуло. Митя вздрогнул и огляделся, скользя внимательным взглядом по лежащему альву. Замершей на четвереньках Даринке — та вдруг попыталась отползти. Маре с его собственной тростью в лапах — смертевестница торопливо прикрылась крыльями и склонилась в самом настоящем придворном реверансе. Как перед членом царского дома. Поглядел на Ингвара, которого уже наполовину выволокли из седла автоматона и на замершую толпу. Плотную, густую, распалённую — и неподвижную!

— Мертвяк! — слабо вякнул всклокоченный мужик и звучно икнул.

— Ничего подобного, — с достоинством возразил Митя и прислушался к себе. — Разве что чуть-чуть… — все же где-то внутри, то ли в желудке, то ли в костях засело ощущение холода, и Митя совершенно точно знал, что теперь оно с ним навсегда. — Но чувствую себя живее всех живых! — то ли толпу убеждая, то ли себя, добавил он.

Мара вдруг скрипуче хихикнула.

Из толпы винтом выкрутился хорошо запомнившийся за сегодняшний день тощий экзальтированный юноша, что был с Алешкой Лаппо-Данилевским, а следом, раздвигая людей как крейсер — волну, двигался здоровенный мазурик.

— Как есть мертвяк! — надсаживая глотку, заорал он, тыча в Митю пальцем. — Жиды мертвяка подняли! Бей иии… — кликушечный вопль оборвался резким коротким стуком.

На крикуна упало ведро. Ярко окрашенное пожарное ведро, примерно на треть заполненное мерцающим — то непроницаемо черным, а то слепяще белым — песком. Крикун сложился пополам, как портновский аршин, и ткнулся носом в булыжники.

Митя протянул руку и вынул из пустоты пожарный топор с крюком на другом конце. Поглядел на него страдальческим взглядом: что будут думать о нем его потомки, все последующие поколения Кровных Князей Меркуловых, чьим родовым оружием, приходящим к члену рода везде и всегда, будут пожарный топор и ведро! Ведро! Какая вульгарность! И не изменишь ведь ничего! Он в расстройстве махнул топором…

Голова бугая мячом хлопнулась оземь, а из шеи вверх ударила кровавая струя. Митя поискал платок, не нашел, и обтер капли крови со щеки кончиками пальцев. Совсем так скоро опростится! И сказал брезгливо:

— Пошли вон отсюда!

Толпа не шевельнулась и тогда он — не закричал, а наоборот, понизил голос до шепота:

— Вон, я сказал!

В толпе глухо, протяжно застонали, а потом она вся, дружно, заорала. Каждый человек. И завывая от ужаса, ринулась вон с разгромленного двора!

— Шелк не топчите! — вот теперь уже заорал Митя. — Быдло… Вот как можно так?

Разжал пальцы, позволяя топору исчезнуть, повернулся на каблуках, ухватил лежащего альва за отвороты сюртука и вздернув в воздух, затряс на вытянутых руках:

— Контрабанда, значит? Нет больше шелка? Все вот ее сестричкам на платья пошло? А это что? А это? Это? — тряся альва как разыгравшийся пес подушку с дивана, орал Митя, указывая попеременно то на размотанные по двору рулоны шелка, то на перебирающих лапками пауков. — У вас есть пауки! Они вам плетут шелк! Не смейте подыхать, вы, остроухий мерзавец! — заорал Митя ему в лицо. — А ну пошла вон отсюда, нечего тут крутиться! — рявкнул он куда-то в пустоту над плечом альва.

Глядевшая неотрывно Даринка могла поклясться, что видела, как испуганно метнулась прочь от альва размытая фигура в черном балахоне и с крыльями.

— Вы мне за всё ответите! — с удвоенным напором тряся альва, продолжал орать Митя.

— Я вам даже всё отдам, — с трудом разлепив окровавленные губы, выдохнул альв. — До последнего лоскута… Только погром… Остановите… Прошу…

— На это не нужен первый Истинный Князь за полтысячи лет, — высокомерно глядя на альва, обронил Митя. А у самого аж сердце зашлось: он — Истинный Князь! Самый настоящий! Доподлинный! И ему даже не пришлось умирать насовсем! — Хватило бы и взвода казаков. Но если вы обещаете мне весь ваш запас альвийского шелка… пусть он и не настоящий…

— Он самый настоящий! — обиделся Йоэль. — Подлинней не бывает!

— Посмотрим… — все также высокомерно качнул головой Митя. — Ингвар, возьмите его в автоматон, а то он на ногах не стоит. И барышню Шабельскую туда же как-нибудь уместите, сделайте одолжение. И догоняйте! — он снова вынул из пустоты топор — и длинными хищными скачками ринулся прочь со двора с всё тем же боевым кличем. — А ну пошли вооооон!

В душе его царило ликование и реяли знамена из альвийского шелка!