Князь мертвецов 2

Глава 18. Смеяться и презирать

Улицы сияли. Небо блеклое, все же осень, но так даже лучше, от красок и без того слепило глаза. Деревья — золотые, оранжевые, багровые — были насквозь пронизаны солнцем, а Екатерининский бульвар, по которому шагал Митя, устилал сплошной лиственный ковер. В первое мгновение он даже остановился, не осмеливаясь ступить. Облетевшие листья полностью скрыли булыжники, протянувшись дорожкой сплошного золота с редкими вкраплениями оранжевого и бордового. Сверху спланировал лист каштана — широкий, золотисто-зеленый, похожий на развернутый павлиний хвост. Митя поймал его в воздухе. Захотелось как в детстве, когда он гулял с няней в Александровском саду, собрать букет, жаль только, подарить некому. Ребенком он дарил их маме, а сейчас, разве что Ниночке. В ответ на коробочку. Барышне подобранные с земли листья не вручишь, барышням нужны букеты в хрустящей бумаге из цветочной лавки.

Один раз пришлось свернуть с дороги, обходя по широкой дуге развороченную мостовую — пара мастеровых устанавливали газовый фонарь. Человек пять зевак толпились вокруг, отпуская авторитетные замечания.

— А че так близко-то? — с умным видом тыкал в готовую ямину мужичок с плотницким рундуком на плече. — Пролетки ж краем цеплять будут!

— Ты плотник? Вот и иди себе, сострогай чего! — пропыхтел один из рабочих, вытирая пот со лба. — Как сказано ставить — так и ставим, паны, небось, лучше знают, где ентой штуке светить — на то у них образование имеется.

— Отакое у них, видать, образование! А я тебе говорю, будут цепляться! — разобиделся плотник.

Митя обошел их, оставив свару за спиной, и пошагал дальше по бульвару.

— Митья! Митья! — листья зашелестели под башмачками, Митя обернулся.

Торопливой ковыляющей походкой его нагоняла мисс Джексон.

— Как есть удачно, я встречать вас! О-о, какой красивый лист! — мисс уставилась на каштановый лист в руке Мити восторженным взглядом.

— Прошу!

Она взяла лист трепетно, кончиками пальцев и завороженно принялась разглядывать тонкие прожилки. Потом подняла его к небу и жмурясь, принялась глядеть как солнце пронзает лист насквозь, заставляя гореть золотом и изумрудом. И ее некрасивое обезьянье личико в этот момент… Митя даже хотел сказать, что преобразилось, стало почти красивым — было бы романтично и в духе этого золотого утра. Но нет, не стало, так и осталось довольно уродливым. Разве что глаза, обычно тусклые и невыразительные, распахнулись и словно бы вспыхнули отраженным светом солнца.

— Какой невозможный, прекрасный красота есть сегодня! — мисс глубоко вздохнула и прижала лист к груди. — Правда, Митя?

— Да, — он улыбнулся в ответ. — Никогда такого не видел.

— Потому что злой дворник каждое утро сметать до голый булыжник. Булыжник тоже есть красив, но лист лучше, — она нагнулась, подхватила листья в горсть и подкинула их в воздух, с восторгом глядя как те осыпаются, кружа в воздухе.

Мите показалось, что откуда-то вдруг потянуло ледяным сквозняком:

— Если обычно листья сметают дворники, то, почему они не сделали этого сегодня? — спросил он, настороженно оглядываясь. И впрямь — ни одного дворника! Обычно фигуры в фартуках и с метлами были такой же частью городских улиц, как пролетки, афишные тумбы, фонарные столбы. Но сегодня он не видел ни одного от самой Тюремной площади!

Митя вдруг понял, что на улицах и вовсе на удивление мало людей. По мостовой еще катили телеги и пролетки, но было их не в пример меньше, чем в любой иной день. Совершенно не видать фланирующей чистой публики, а обыватели попроще шагали торопливо, точно хотели скорее убраться с улиц, и старались ни с кем не встречаться глазами.

— О! Не знать! — мисс ухватила его под руку и заковыляла рядом. — Вдруг они наконец понять, что нельзя убивать такая красота своей метелка?

— Сомневаюсь, что им должно быть дело до красоты, когда у них имеются обязанности, — пробурчал Митя. Бесцеремонность мисс Джексон ему не понравилась. Возможно, ей тяжело идти, но могла бы подождать, пока он сам предложит руку. А он бы не предложил — последнее, чего ему хотелось, это прогуливаться под руку со своей домашней учительницей. Теперь и не сделаешь ничего, стряхивать даму с локтя, как прицепившийся репейник, все же неприлично.

— Все люди есть странные. Они бояться уродство, смеяться, презирать, значит, они должны любить красота, хотеть вокруг всё-всё быть красиво! Не разрешать строить некрасивый дом — сразу сносить и делать другой, красивый, не делать некрасивый завод. Женщины! — со свойственной ей бесцеремонностью она указала на крестьянку в уродливой кофте и латанной юбке, согнувшейся под тяжестью мешка. — Все делать, чтоб каждый женщина быть красив, не разрешать быть не красив. Но они не делать, совсем! — она остановилась и комически развела руками. — Они делать только «фу, уродина!» — и снова смеяться и презирать!

В этот момент, словно по заказу, крестьянка со стоном опустила свой мешок и выпрямилась, упираясь руками в поясницу. У нее оказались чеканные, как у античной статуи, черты лица, красиво очерченные губы и огромные серые глаза, но все это терялось за рыхлой, в оспинах, кожей и ранними морщинами. Крестьянка шумно выдохнула, снова взвалила мешок на спину, и потащилась дальше, шаркая ногами в старых латанных башмаках.

— Я иногда думать, людям нравиться смеяться и презирать! Совсем немножко людей над всеми смеяться и всех презирать, а остальные почему-то соглашаться! Им тоже нравится? — мисс озадаченно поглядела на Митю.

Слова мисс звучали… странно. С ними явно было что-то не так, но Митя никак не мог понять, что именно! Звучало-то логично, и от того крайне неприятно.

«Мы хоть за уродства не убиваем! В отличии от распрекрасных альвов». - раздраженно подумал он.

— Я полагаю, тон в обществе задают лучшие люди…

— А кто это есть? — немедленно заинтересовалась мисс.

Ответить Митя не успел. Раздались пронзительные свистки, и на улицу выскочили те самые, запропавшие, дворники, и принялись пинками и окриками разгонять телеги и повозки, заставляя сворачивать в боковые улочки. Издалека послышалось мерное буханье, и наконец из переулка строем, один за другим, вышли големы.

Были они изрядно побиты — грудь и спины в рытвинах и выщерблинах от пуль, у одного так вовсе был разворочен бок, у другого в животе красовалась изрядная ямина. Шли, неловко переваливаясь и подволакивая ноги, на плече переднего, скукожившись и поджав ноги, трясся незнакомый седобородый каббалист. Он то и дело с ужасом косился на ящик в руках голема. Виденный минувшей ночью ящик со взрывчаткой Митя узнал сразу же, так что страхи старика были ему понятны. Рядом на приписанном к чугунке автоматоне рысил незнакомый человек в промасленной ремесленной робе. Он тоже поглядывал на ящик, но не столь нервно, а скорее как-то по-хозяйски. Не иначе как из путейских мастерских мастера-взрывника вызвали.

По обеим сторонам шествия, затравленно озираясь, и то и дело хватаясь за шашки, шагали городовые, а сзади тащилась толпа. Там были и заводские рабочие, и дебелые бабы, приказчики, пьяницы, личности вовсе непонятные и неопределимые, и вполне прилично выглядящие гимназисты, и конечно, вездесущие мальчишки. И словно облаком над ними висела ненависть. Они двигались за големами так грозно и молчаливо, что те казались взятыми в бою пленниками — и право же, еще недавно пленных варягов-налетчиков провожали добродушней!

— Твари, твари! — выскочившая перед големами бабенка выглядела натуральной жертвой набега — расхристанная, всклокоченная, в изодранной юбке, и с длинной царапиной на щеке. Будто эти самые големы только что ее родной дом раскатали по камешку, а она чудом вырвалась. — Души христианские загубили!

Передний голем встал как вкопанный, не делая и шага, а баба металась у самых его ног, потрясая кулаками и изрыгая проклятия:

— Загубили, как есть загубили! — она подскочила к голему и пнула его. Тут же взвыла и запрыгала на одной ноге, поджимая ушибленную ступню.

Толпа откликнулась глухим грозным рокотом. В седого каббалиста полетели огрызки. Пущенная рукой мальчишки дохлая крыса ударила старика точно в лоб, заставляя цепляться за шею голема. В толпе глумливо захохотали.

Угрюмый городовой оттолкнул бабенку в сторону — толпа немедленно грозно зароптала.

— Оставь бабенку, твое-бродь, она от нехристев пострадавшая! — заорали оттуда.

— Молчать! А ты что встал — гони своих истуканов шибче! — рявкнул городовой на каббалиста.

Големы немедленно перешли на гулкую раскачивающуюся рысь и помчались в сторону тюрьмы. За ними с руганью бегом припустили полицейские. Толпа сперва тоже ускорилась, потом поотстала, и только пронзительный свист провожал беглецов. Между людьми шустро сновали лотошники, совсем рядом с Митей один такой извлек из своего короба мутную бутыль и принялся разливать. Вокруг него сгрудились, невесть откуда взялись кружки, а кое кто просто подставлял сложенные ковшом ладони, да так и пил, будто воду из родника.

Выкрики стали бойчее и веселее, и длинная темная человеческая змея с гулом и рокотом поползла дальше. Проспект опустел, лишь редкие группки уже бегом догоняли остальную толпу. Из боковой улочки с треском и рокотом вылетела паро-телега. Вильнула на ходу, едва не сшибив кузовом высунувшуюся на проспект бабу — та с визгом отскочила. И с шиком остановилась как раз напротив Мити. Сидящий на облучке Алешка Лаппо-Данилевский отпустил рычаг и картинно повернулся к Мите:

— Здравствуйте, Дмитрий! Мое почтение, мисс Джексон! У вас, Дмитрий, особое пристрастие к дому Шабельских: барышни отказывают, так вы на гувернанток перешли? Вполне достойный вас выбор, — с двусмысленной улыбочкой протянул он.

Ресницы альвионки нервно затрепетали, она опустила глаза, видно, скрывая обиду.

— Я понимаю, отчего вы так спешили, Алексей, — элегантно покачивая тростью — все как мечталось! — лениво протянул Митя. — Ведь кроме вас здесь никого бы не нашлось, чтоб оскорбить даму.

В глазах Алешки вспыхнули острые злые огоньки, и он сквозь зубы процедил:

— N'exagère pas[7]! Вы же не обиделись, мисс? Я так и думал, — не дожидаясь ответа от мисс Джексон, он отвернулся и снова посмотрел на Митю с превосходством. — А тороплюсь я по делам, в которых участвую вместе с отцом. Счастливы вы, Дмитрий, в своем безделье, а мне вот приходится следить, чтоб фонари, которые наше семейство дарит городу, поставили на должные места. Мы уж и ограды на кладбищах подновили, чтоб мертвецы более не шастали. Нимало занимаемся нынче городским устроением, — явно важничая, объявил он.

— Погодите… Так это вы платите за тот кирпич, что город у меня закупает? — удивился Митя.

— У вас? — не меньше изумился Алешка. — Зачем бы нам закупать кирпич у вас, если у нас свой есть?

— Вам ли не знать, что бабайковский кирпич весьма. необычен, — почти промурлыкал Митя. У него аж дух перехватывало — да неужели? Нет, действительно? За кирпич, который закупает городская казна, потому что он рассказал губернаторше байку про защиту от мертвецов, платят Лаппо-Данилевские? Вот так афронт! Ему пришлось почти до боли напрячь мышцы, чтоб не позволить себе расплыться в издевательской ухмылке.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — отрывисто бросил Алешка. — С батюшкой говорил его превосходительство. Полагаю, он просто обманулся слухами о некоем вашем необыкновенном статусе… или наследии… господин Меркулов-младший.

— Какие удивительные вещи вы рассказываете! — сделал большие глаза Митя. — А не сочтите за труд, что за такой у меня статус… или наследие… которым изволил обмануться его превосходительство?

— Вам лучше знать! — отрезал Алешка. и поджал губы, будто удерживая рвущиеся наружу слова. Пару мгновений они боролись — Алешка и его желание высказать Мите, что думается, потом на губах его вдруг расцвела исключительно пакостная усмешка, он поглядел с очевидным превосходством и бросил. — Вы ведь ради этого с легкостью втоптали в грязь если не честь вашего отца — о какой чести можно говорить у полицейского шпика! — так доброе имя вашей матушки-княжны. Так что в городе уже сомневаются, и впрямь ли она княжна или обыкновенная гулящая де…

Митя сделал короткий выпад тростью и… та застыла в дюйме от груди Алешки. И Митя замер в неподвижности. Из-под полы Алешкиного сюртука на него смотрело дуло паро-беллума.

— Вот только дернись, княжонок-сыскарёнок! — все с той же пакостной улыбочкой, процедил Алешка. — Я тебе пулю в живот влеплю! В собственном дерьме подыхать будешь.

— Прошу прощения, мисс Джексон, он плохо воспитан! — бросил Митя. Что угодно говорить, что угодно делать, лишь бы прикрыть этот позор — он замер, будто его заморозили, как тогда во сне! Замер под прицелом у Алешки! Митя аккуратно скосил глаза — прикрытая полой сюртука рука Лаппо-Данилевского не дрожала. — А вы не боитесь, Алексей? — угрожающе поинтересовался он.

— Много чести — и вам, и папаше вашему — чтоб вас тут еще боялись! Время ваших Кровных родственничков уходит, а вы оба как были ничем, так ничем и останетесь! — по-змеиному процедил Алешка, одной рукой продолжая удерживать паро-беллум, а второй дергая рычаг паро-телеги. Пыхнуло паром, дернуло…

Митя почувствовал, как мышцы живота невольно поджимаются — он совершенно точно знал, что сейчас будет. Паро-телега дернется, рука Лаппо-Данилевского на курке дрогнет, и маленькая и горячая пуля вонзится в живот. Наверное, больно станет не сразу, только будто толкнет сильно, а потом ноги подогнутся, он рухнет навзничь и умрет. Как Алешка и обещал, в грязи и вывороченных кишках. Глупо, нелепо, от шальной пули избалованного маленького дворянчика, для которого нет разницы — что петушиная жизнь, что людская.

Мара будет довольна.

«Зато потом можно будет встать и свернуть, наконец, этому хлюсту шею» — холодно подумал Митя.

— Отойдите… с вашей палкой. — презрительно процедил Алешка.

Митя медленно шагнул назад и вбок, уходя из-под прицела.

— Трость-то самодельная? Ингвар расстарался? Рачительно. Совершенно в духе вашей тетушки. Приятно, когда все семейство поддерживает жизненные принципы друг друга, — передергивая рычаги, бросил Алешка. — А ты, обезьяна альвионская, помалкивай, что видела, а то вылетишь вон из города, и ни Шабельские, ни вот он… — Алешка скривился в сторону Мити, — … тебе не помогут! — паро-телега дернулась и помчалась прочь. Выстрел так и не прозвучал.

Митя шумно, с облечением выдохнул. И тут же накатило омерзительное ощущение стыда и бешенства одновременно. Он стоял! Под дулом! Покорно отступил, когда ему велели! Алешка велел! Алешка оскорбил его мать! И ничего ему за это не было! Он попросту нахально уехал! Хоть ты камень вслед кидай, будто уличный мальчишка!

— Это есть лучший людь? — вдруг негромко сказала мисс Джексон.

Митя стремительно повернулся к ней. Пальцы сомкнулись на набалдашнике трости, рука дернулась, и он торопливо прижал локоть к боку, понимая, что едва не обрушил трость мисс на голову. Постыдная потеря самообладания, даже более позорная, чем проигрыш Алешке!

— Давайте я вас провожу домой, мисс Джексон, — глухо сказал Митя.

— Давайте… — прошептала мисс, в голосе ее дрожали слезы.

— Вы испугались? Простите…

— Я — ньет! Я совсем ньет…

А ведь действительно — не вскрикнула, не шарахнулась, замерла на месте, и кажется, даже не дышала. Странно…

— Злой мальчишка со стрелялка — совсем не есть страшно. Страшно — это взрослый альвийски лорд, который тебя искать, когда ты сама есть — маленькая-маленькая. Ты сидеть тихо-тихо — но его уши все равно тебя слышать. Ты идти по воде — но он все равно чуять твой запах, ты прятаться в траве — но трава принадлежать ему, и она подвинуться, открыть ему твоя нора. Ты бежать — корни хватать тебя за ноги, потому что он приказать. Но ты все равно убегать, и ты быть счастлива, и быть горда, ты визжать от восторг. Но проходить немножко время, и ты понимать: он тебя отпустить. И пометить. Он вернется, когда ты не быть ребенок. В такой день как сегодня быть дикая Охота и ты будешь умирать. Вы знаете, Митя, что такое ждать, когда тебя забирать умирать? — она вскинула на него глаза, ставшие вдруг огромными и страшными, как провалы в бездну.

— Да. Я знаю, — прошептал Митя.

— В самом деле? — мисс поглядела искоса, в голосе ее слышался изрядный скепсис.

— Вы ведь тоже есть странный, да, Митя? Не такой есть, как другие есть. Но знать, что? — она вдруг схватила его за руки. Ладошки у нее оказались холодные и влажные, как лягушачья кожа. — Если вам есть плохо здесь, всегда можно найти — там.

— Где — там? — растерялся Митя.

— Где-то, — мисс сделала легкомысленный жест. — Место, где тебе есть хорошо. У каждый есть свой — там. Мой там — тут! — она притопнула ногой по мостовой и засмеялась. — Я тут сильнее всех!

Митя посмотрел на нее изумленно.

— Вы про тот злой мальчишка? Или про большой бородатый его превосходительство губернатор? — засмеялась мисс, — они думать, что сильны, потому что жить спокойно, благо-по-лучно! — она справилась с длинным словом и победно улыбнулась. — На самом деле они есть слабые. Я — сильнее всех, я знать, как жить плохо, и всё равно находить свой путь побеждать! Вы тоже — искать. Свой путь, свой место, свой сила и свой — «там». Где вам быть хорошо.

— В Туманном Альвионе разве что?

А что? Там все сорочки — из альвийского шелка.

— Как знать! — мисс сморщила нос — и все ее лицо собралось в складки, как шкурка залежавшегося яблока. — Мы с вами говорить — туман много скрывать.

— Вряд ли я могу вот просто так отправиться искать свое «там». Тогда начнут искать меня, — слабо усмехнулся Митя. Его уже одновременно и тяготил, и завораживал этот разговор. По-крайности, от встречи с Алешкой отвлек изрядно.

— Ваш папа? Или знатный родственники? Ничего! Мне надо было убегать, искать место для таких, как я есть. Вам можно искать прямо здесь, — она приложила руку к сердцу. — Найти? Я не знать! Но вы можете пробовать.

— Вот уже дом Шабельских, мисс Джексон! Дальше я не пойду, не хочу новых ссор с Петром, — радостно выпалил Митя — больше всего ему сейчас хотелось избавиться от мисс. В конце концов, странных людей в его жизни хватало и без альвионки!

— Ясно. Я вам надоедать свои разговор. Вы меня как это говорить… спроваживать, — хмыкнула она. — Даже не просить что-то передать Зинаида?

— Нет, благодарю…

— Лидия? Ох, неужели Ада?

— Никому ничего передавать не нужно, — начал откровенно злиться Митя.

— Как интересны… Но вы понимать, что не мочь устраивать с Алексей никакой дуэль? — вдруг строго сказала она. — Вы есть дети, не взрослый, не офицер. Если вас ловить живой — оба сильно стыдно наказать! Если один убивать другой, один умирать, второй портить себя вся жизнь, даже если вас не отправлять каторга.

— Я понимаю, — выдохнул окончательно вымотанный Митя.

— Тогда до свиданья!

— Буду с нетерпением ждать нашего занятия!

— О! — она прижала руку в перчатке к губам. — Я совсем забывать! Я же вас для это догонять! Чтоб сказать: завтра у нас не быть урок!

— Что-то случилось? — Митя не то, чтоб расстроился, но все же уроки синдарин его привлекали. Зато Ингвар точно не огорчится, а Ниночка так счастлива будет.

— Вы не смочь, я быть занята, — отрезала мисс, так что осталось лишь покивать в ответ, коснуться шляпы набалдашником обсмеянной Алешкой трости, и пошагать дальше в совершенно изгаженном настроении.