Князь мертвецов 2

Глава 17. Навстречу восхитительному дню

Митя со вкусом потянулся и тут же зарылся в перину поглубже. После двух бессонных ночей подряд, спокойный сон вместо драк, гонок то на драккарах, то на автоматонах, перестрелок, големов и восставших мертвецов — и даже без ночных кошмаров! — дарил полнейшее и незамутненное счастье. Он перевернулся на спину, натянул перину до самого носа и уставился в потолок, на котором лениво играли солнечные блики. Даже не выглядывая в окно, он знал, что улица сейчас словно залита золотом — листья на деревьях переливаются всеми оттенками, от лимонно-желтого до густо-багряного, и сверкают на ярком и даже теплом осеннем солнце. А в Петербурге в это время уже дожди, промозглый холод, так что зуб на зуб не попадает, и ветер с Невы. В Петербурге он бы уже встал, вымылся и занимался ногтями: подрезать, почистить, отполировать специальной щеточкой. Ногтям приходилось уделять особенное внимание — у человека comme il faut идеальными должны быть ногти, манеры и французское произношение, но манеры и произношение не портятся от гребли, а ногти — весьма и весьма! Потом бы уложил волосы, оделся, тщательно продумывая каждую деталь дневного туалета, долго вывязывал шейный платок перед зеркалом, спустился вниз, трепеща от страха и возбуждения — пришли ли ему хоть какие приглашения, и если пришли — то куда, от кого, и достаточно ли они comme il faut?

А сейчас вот лежит и даже шевелиться не желает. Здешняя губерния действует на него расслабляюще. Неужели он сдался отупляющему влиянию провинции?

Митя резко откинул перину и уставился на собственные ногти — а ведь он дня четыре не то, что ими не занимался, даже не глядел на них! Ужас! Провинциальная распущенность! На четвереньках он шустро прополз по постели, хлопнулся на нее животом, чтоб дотянуться до ящика стола, вытащил несессер, уселся по-турецки внутри сооруженного из перины «гнезда», разложил перед собой блестящие инструменты и с чувством глубочайшего удовлетворения занялся своими ногтями.

В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, распахнули, и в комнату, шурша жесткой нижней юбкой, вплыла Леська с подносом. Неспешно прошествовала к столу, не обращая внимания на так и застывшего с щеточкой в руках Митю, опустила поднос прямо поверх разбросанных там тетрадей, повернулась, и благостно сложив руки на фартуке, молвила:

— Вы завтрак проспать изволили, паныч. Пан вас будить не велел, а я ось вам — принесла! А то вчерась не ужинали, так и заболеть не долго! — и принялась теребить кончик переброшенной на грудь косы, искоса поглядывая на затаившегося в глубинах перины Митю. Прикусила розовую губку и наконец с придыханием спросила. — А то правда, паныч, шо вы именинник нынче?

— Э-э… Ну… Да, — с трудом сглотнул Митя, соображая, что он и впрямь позабыл, какой сегодня день!

Исподлобья глядя смущающим взглядом, Леська медленно пошла на него. Митя и сам не понял, как начал также медленно отползать, заворачиваясь в перину. Леська наступила коленкой на край кровати и оперлась ладонями о Митины торчащие коленки — он замер сусликом, чувствуя, как часто-часто колотится в груди сердце. Свесившаяся Леськина коса щекотно скользнула по груди, и живот у него невольно поджался. Леськино лицо оказалось близко, так что видно было каждую веснушку на курносом носу и золотистые точки в зрачках. Она облизнула губы острым язычком и прошептала:

— А ось вам, паныч, от меня подарочек! — и ухватившись за плечи, прижалась грудью, а ее пухлые яркие губы приникли к его рту.

Митя замер, как одеревеневший, ощущая гибкий девичий стан даже сквозь перину и толстую шерсть платья горничной.

«Надо… наверное… ее обнять. Обнять надо… или нет?» — заметались испуганные мысли.

Леськины зубы легонько прикусили ему нижнюю губу и…

— Кхм, кхм! — у двери откашлялись.

Леська замерла. Митя пару мгновений моргал, как разбуженный сыч, глядя в ее глаза. Она плавным движением поднялась, откинула косу на спину, и мимо отца скользнула к двери.

— Ле… — Митя хрипло закашлялся и сквозь пересохшее горло наконец выдавил. — Леся… С-спасибо…

— Да на здоровьечко, паныч! Пан… — она присела в книксене и исчезла за дверью.

— Совсем ты у меня взрослый стал, сын! — серьезно сказал отец, провожая горничную взглядом. — Еще бы дверь закрывать научился…

— Она… Я не ожидал, что… — пролепетал Митя, пряча от отца взгляд, и с усилием взяв себя в руки, выпрямился: хуже нет — оправдываться! Перина сползла, а с кровати на пол посыпались ножнички и щипчики.

И только тут он сообразил, что услышал! «Совсем… взрослый… сын…» Отец это сказал! Снова, как и каждый день рождения! И быстро, чтоб не дать себе передумать, Митя выпалил:

— Ты все-таки веришь, что я — твой сын?

— Почему мне в это не верить? — отец поискал взглядом стул, подтянул его к кровати и уселся, положив на колени что-то длинное, завернутое в хрустящую бумагу.

— Потому что все в городе намекают… Да что там, в открытую говорят, что я… что ты меня… — забормотал Митя, невольно с любопытством поглядывая на этот сверток. Вот вроде бы и важнейшие дела обсуждают, а все одно любопытно — что там? — Что ты дал мне свое имя, но мама родила меня вовсе не от тебя! — и требовательно спросил. — Ты же не веришь, что мама могла?

— Как тебе сказать… — протянул отец, а у Мити перехватило дыхание — он… верит? Все-таки верит мерзкой сплетне?

— Насколько я знал твою мать — весьма в этом сомневаюсь. Хотя… Я все же сыскарь, и также знаю, что всякое бывает. Мы понятия не имеем, что скрывается в уме и сердце другого, даже самого близкого, человека, — он испытывающе посмотрел на Митю, — да и для происходящих вокруг тебя странностей это, пожалуй, самое логичное объяснение.

Митя судорожно дернулся. Сердце стиснуло, будто чья-то рука пробила ему грудную клетку и сжала кулак.

— Но я готов выслушать и другое объяснение, если оно есть. В любом случае, я шестнадцать лет был твоим отцом, и не вижу, почему болтовня вовсе чужих нам людей должна что-то изменить в наших отношениях, — и положил сверток Мите на колени. — Поздравляю, мой мальчик! Ты совсем-совсем взрослый нынче!

— Я… — пробормотал Митя. В груди стало горячо, этот жар вдруг ударил в голову, и он почувствовал, как горячая дорожка ползет по щеке.

— Эй! Ты что, ревешь, юноша? — вроде бы весело, но тоже каким-то подрагивающим голосом спросил отец.

— И вовсе нет! — не поднимая взгляд на отца, вроде бы очень увлечен подарком, Митя принялся с хрустом обдирать с подарка оберточную бумагу. Наружу выглянул круглый набалдашник — Митя с интересом прижал его пальцем, тот слегка пружинил. Каучук? Он вскинул вопросительный взгляд на отца, тут же зашуршал бумагой быстрее — и выволок наружу уже знакомую трость черного дерева, плотно покрытую витками медной проволоки! Только теперь она была полностью закончена — витки лежали ровно и сверкали благородным красным отблеском, гармонируя с чернотой каучука и дерева, а на конце трости красовался изящный медный конус.

— Делаешь так! — отец перехватил трость, повернул ручку и из кончика вырвался пучок перуновных молний. Затрещало и остро запахло озоном, — ты ведь хотел трость, а с клинками ты не очень любишь…

«Ну почему же, клинок — элегантно и весьма загадочно. Хоть и не удобно» — подумал Митя.

— … а такая современная вещь тебе должна понравиться! Вот и попросил Ингвара помочь. Эскиз мы питерскому ювелиру заказали, всё, как ты любишь.

— Мне нравится! Очень! Спасибо, папа! — прижимая подарок к груди, выпалил Митя. — Это замечательно!

— Я рад, — слегка смущенно пробормотал отец. — Тут еще твоя бабушка мне кое-что для тебя передала — просила отдать в твои именины, — он положил Мите на колени небольшую шкатулку. Внутри, плотно свернутая, лежала пачка банкнот.

— Бабушка… — повторил Митя. А он еще обижался на невнимание!

— Я добавлю! — отец торопливо положил сверху еще несколько. — Теперь, думаю, тебе хватит полностью обновить гардероб у этого альва.

— Спасибо! Спасибо! — прерывистым голосом выпалил Митя. Очень хотелось, как в детстве броситься отцу на шею, но было немного стыдно. Вот если точно никто не видит… Он покосился на дверь, потянулся… Отец едва заметно шевельнул руками, кажется, тоже смущаясь, но уже готовый ответить на объятие. И…

— А то, что он вчера дерзко говорил с его превосходительством, и даже спорил — это ничего? Так и положено? — тетушка куталась в пуховой платок и голос ее звучал усталой безнадежностью.

— Митя очень нам помог. Если бы он не начал тот разговор, возможно, нам с княжичем Урусовым и не удалось убедить губернатора, и последствия могли быть весьма трагические. И, сестра, я вовсе не против твоих чаепитий с госпожой губернаторшей, но право же, хотелось бы, чтоб в ваших разговорах ты была на стороне своей семьи.

Тетушка постояла, кусая губы, завернулась в платок плотнее, будто ее била дрожь:

— Скажу кухарке, чтоб готовила именинный пирог на вечер. Не опаздывайте, — и вышла.

— Я постараюсь… — пробормотал ей вслед отец. — А ты развлекайся и старайся сегодня не находить больше трупов. Мне бы с этими как-то разобраться до вечера, — и тоже вышел.

— Нина, немедленно иди сюда! — послышался окрик тетушки.

— Сейчас! — ответили ей, и в комнату сперва всунулись две косички-рожки, а потом просочилась и вся Ниночка целиком, бочком подобралась к Мите и сунула что-то хрусткое ему в руки.

— Это… что? — удивился тот, поднимая на ладони примятую коробочку из картона с нарисованными на крышке цветочками.

— Коробочка, не видишь, что ли? Тебе на именины! Я сама склеила! — буркнула она и тут же отбежала к дверям. Обернулась и торопливо пробормотала. — Ты бери, у меня их много, везде валяются, прямо не знаю куда девать, — выскочила за дверь и уже оттуда крикнула. — И чтоб теперь остался — я тебе коробочку подарила! — и затопотала вниз по лестнице.

Митя хмыкнул, хотел бросить кривобокую коробочку на стол, но потом поставил довольно бережно. И тихонько рассмеялся — много у нее… везде валяются… Ха!

Он еще мгновение посидел, оглаживая трость и чувствуя, как губы растягиваются в широкой до неприличия, и наверняка глупой улыбке. Нет уж, сегодня он точно не желает находить трупы. И даже думать, станет ли он сам трупом, когда приедут Белозерские — не станет. И не будет ничего рассказывать отцу — сегодня. Все неприятные мысли и дела пусть остаются на завтра! Завтра он все расскажет, что сам знает, завтра он сгрузит на плечи отца груз решений и собственной судьбы, а сегодня… сегодня у него просто будут именины — и даже с пирогом вечером, и возможно, кофейней в городе днем! Но главное! Он дотронулся до скрученных в трубочки ассигнаций — он поедет и оплатит альву заказанные сюртуки, не дожидаясь, пока тот изыщет деньги под заклад ценных бумаг. Нет, не поедет, а пойдет! Трость идеально подходила к спасенному старым Альшвангом сюртуку.

Митя представил, как изящно смахивает тростью с мостовой порхающий листик и даже зажмурился от удовольствия. И сунул в рот еще теплый рогалик.

Хмурого Ингвара он встретил на лестнице и сам не ожидая от себя, выпалил:

— Спасибо! Она — великолепна!

— Это Аркадий Валерьянович заказал, я не при чем, — пробурчал в ответ тот.

— Ваш подарок тоже не подвел — мчался, как… как… как автоматон! — рассмеялся Митя, но Ингвар еще больше помрачнел. Митя вздохнул: ужасно не хотелось портить себе настроение, но, наверное, надо спросить, что не так? — Вы чем-то огорчены? Э, погодите! Разве вы не должны быть на занятиях в своем реальном училище?

— Я прогуливаю. — хмуро буркнул Ингвар.

Чтоооо? Прогуливает? А как же орднунг? И пресловутая германская добросовестность?

— Мне объявили бойкот, — с трудом выдавил Ингвар.

— П-почему? — растерялся Митя. Бойкот в обществе — это очень и очень серьезно. Глупо, конечно, со стороны Ингвара, неодобрение прыщавых реалистов воспринимать серьезно, но с другой стороны, на лучшее общество германец рассчитывать не может, вот и ценит, что имеет.

— Из-за участия в ночной вылазке, — отмахнулся Ингвар. — Говорят, что поддержал царскую сатрапию, угнетающую народности империи. Что полицмейстера обязательно выставят жертвой, а каббалиста повесят — и это я во всем виноват.

— Ваши приятели вам изрядно льстят, Ингвар! — возмутился Митя. — В следующий раз извольте объяснить им, что виноватым во всем здесь могу быть только я. И не присваивайте себе чужие лавры!

Ингвар грустно усмехнулся, почему-то приняв Митины слова за шутку.

— Во многом они правы: навряд арестанты могут рассчитывать на справедливый суд. Но чтоб вы знали, Митя, в этот раз я вас ни в чем не виню! — горячо выпалил он. — Я знаю, вы просто не могли поступить иначе, у вас это инстинкт…

— Как у животного? — недобро прищурился Митя. — Скажите вашим сотоварищам — если, конечно, они пожелают с вами разговаривать! — не мог не уколоть он Ингвара, и с удовольствием полюбовался, как дрогнуло лицо германца. — Что насчет суда речь пока вовсе не идет, а на справедливое расследование арестанты рассчитывать могут. Вчера на совещании у губернатора отец настоял.

«И я немного помог, но надеюсь, об этом акте человеколюбия никто не узнает! Не хотелось бы портить себе репутацию: светскому человеку не должно быть дела до столь тривиальных материй, как жизнь или смерть какого-то Пахомова и какого-то Шнеерсона.» Хотя лицезреть пристыженно-благодарный Ингваров взгляд было приятно.

— Я вас обидел? — пробормотал Ингвар.

— Немного. Но вы не волнуйтесь — при первой же возможности я вас тоже обижу, — успокоил его Митя.

— Да я еще предыдущие ваши разы… не покрыл, — буркнул Ингвар, и Митя воззрился на него в негодовании. — Уходите?

— Да! Нуждаюсь в утешении, знаете ли. После всех нынешних потрясений, — томно-страдальческим тоном отозвался Митя, взглядом давая понять, что главное из потрясений — это как раз Ингвар.

— О ком другом я бы подумал, что идет в церковь, но вы… вы направляетесь к альвийскому портному! — хмыкнул Ингвар, на что Митя одарил его негодующим взглядом и направился вон.

— С именинами барича! — браво пристукивая черенком метлы о мостовую, отрапортовал прибирающий у парадного входа Антипка и расплылся в щербатой улыбке.

— Благодарю. Вот, выпей за мое здоровье.

Брошенный Митей гривенник был с благодарностью пойман.

— Завтрева — всенепременно, — заверил Антипка, засовывая гривенник за пазуху.

— Что ж не сегодня? — рассеяно поинтересовался Митя, обдумывая, нужно ли одаривать горничных с кухаркой. Георгии так гривенник-то не кинешь — представив суровую статную кухарку, Митя даже плечами слегка повел от неловкости. Да и Леське…

— Дык… неспокойно нынче, говорят, в городе-то, — обнимая метлу, как родную, пробормотал мужик. — Слухи ходють дюже страшные. Бают люди — быть смертоубийствам!

— Так были уже… — обронил Митя. Про смертоубийства он знал побольше Антипки, и они его не слишком интересовали. Он кивнул мужику и пошагал к Екатерининскому проспекту — навстречу восхитительному дню.