Князь мертвецов 2

Глава 12 По следам преступления

Митя послал своего вороненого следом. Паро-телега с бултыхающимся в кузове и отчаянно хватающимся за борта городовым обогнала его, Свенельд Карлович поравнялся с отцом. Перекрывая стрекот паро-телеги, старший Штольц прокричал:

— Полагаете, все же набег? Виталийцы опять зашли с суши?

— Предпочитаю не рисковать! — отозвался отец.

— А если… — Штольц оглянулся, но или за паром не разглядел едущего следом Митю, или решил не скрывать своих сомнений. — Если Митя ошибся?

— Лучше над нами будут смеяться, чем всех перебьют! — отрезал отец. — Да и полицмейстер… — он опять не договорил, но лишь поддал пару, уносясь вперед на своем серебристом паро-коне.

Но его и так поняли. Паро-телега с городовыми, полицмейстером и четверкой арестантов, уехавшая в том же направлении, куда тянуло Митю темное, гнилостное, пахнущее кровью, разрытой землей и почему-то мокрой глиной ощущение смерти.

А в прошлый виталийский набег кто-то же указал командам паро-драккаров путь к городу, и о расположении и состоянии защитных башен уведомил, и порубежников из башен пытался убрать.

Лагеря уланского полка словно вынырнули из мрака. Качающийся фонарь освещал мокрые от пара бока отцовского паро-коня. Седло было уже пустым — отец обнаружился у караулки. Вытянувшийся в струнку часовой только судорожно кивал в ответ на короткие рубленные отцовские фразы, больше похожие на приказы.

Подбежавший Митя услышал, как часовой бормочет:

— Так нету никого, ваше высокоблагородие, все господа офицеры на квартирах ночевать изволят!

— Врешь! Где старший офицер?

— Так это, — взгляд солдата вильнул. — Будить не велели…

— Ррразбудить! Сюда! Немедля! — начальственный рык произвел должное впечатление на солдата — тот почти присел, но тут же вытянулся и проорал:

— Прошка! Мухой за кем из господ офицеров и сюда веди!

— Так кого ж я зараз… — откликнулись из караулки.

— Бегом!

Из караулки почти кубарем выскочил полуодетый солдат, и на ходу натягивая мундир, рванул в узкий проход между солдатскими бараками. Долго ждать не пришлось: Митя едва успел выпрыгнуть из седла и встать рядом с отцом, как из темноты послышались шаги, громкая ругань и плачущий голос солдата:

— Так шо ж я сделаю, ваш-бродь, ежели оруть и грозиться изволят: подать, говорят, сюды охвицера! Ежели мы им — не велено, так оне ж нам — по сусалам.

Жалобы оборвались звуком удара и жалобно-покорным солдатским:

— Вот и вы нам — по сусалам.

— Поглядим, что за высокоблагородие тут грозится, — в мундире, накинутом поверх мятой сорочки, из темноты шагнул Петр Шабельский. Первым делом взгляд его остановился на Мите, глаза Шабельского сперва расширились, потом угрожающе сузились, и он рявкнул. — Да вы преследуете наше семейство, что ли, Дмитрий?

— Я велел привесссти ссстаршего офицера! — сейчас голос отца походил не столько на рык, сколько на ши пение. — Где ваш ротмистр?

— А… э… Штабс-ротмистр Зарецкий отдыхает… — невольно натягивая мундир и торопливо застегивая пуговицы, забормотал Петр.

— По кабакам? — лицо отца словно застыло в гримасе леденящей ярости. — Что ж, поручик, считайте, ваш звездный час. Сколько человек вы можете вывести из казарм сейчас, сразу, быстро?

— Если совсем быстро, то с десяток… Э… Аркадий Валерьянович? О чем вы? Каких человек?

— Да уж не полковых маркитанток! — рявкнул отец. — Улан, верхом и при оружии! Поднимайте этот десяток, живо! Поедете со мной!

— Но… на каком основании? — возмутился пришедший в себя Шабельский.

— Петр Родионович, — явно сдерживаясь, процедил отец. — Если вы меня сейчас заставите терять время и добиваться приказа губернатора, я его, конечно, получу…

Мите пришлось призвать всю светскую выучку, чтобы удержать лицо. Если поручик заартачится, к губернатору они не поедут. Они помчаться к месту убийства вчетвером, если считать городового, и неизвестно, что там встретят!

— … но клянусь Мораной-Темной и Симарглом-покровителем сыскарей, я добьюсь, чтоб под трибунал отправились не только этот ваш Зарецкий, но и вы! — в лицо поручику процедил отец.

А тот попятился.

— Так что поторопитесь, если, конечно, сами хотите получить следующее звание!

Шабельский еще мгновение постоял, хлопая глазами, как разбуженная сова и опрометью кинулся обратно. Слышно было как там, за караулкой, по плацу уланского полка затопотали конские копыта, а в казармах началась суета.

— Жаль, Ингвара нет, он бы сказал… — начал Митя.

— Все же печально, что у нас должный порядок заменяется начальственным рыком, а подчиненные не знают толком не только прав своих, но и обязанностей, — обнаружившийся за спиной старший Штольц укоризненно покачал головой. — Ежели сейчас это и работает на нас, то в иной ситуации эдакая готовность исполнять приказы любого вышестоящего может обернуться истинной катастрофой!

— И без Ингвара обошлись, — вздохнул Митя, и по широкой дуге обойдя перевесившегося через бортик кузова городового, вернулся к своему автоматону.

Ждать пришлось недолго — ворота в заборе, отделяющие солдатские лагеря от остального города, распахнулись и наружу наметом вылетел Шабельский во главе десятка улан. Явно красуясь, осадил скакуна перед отцовским автоматоном. Митя уставился на коня во все глаза: это была вовсе не та непримечательная коняшка, что он видел у крыльца особняка Шабельских. Под седлом, по лебяжьи выгибая шею, перебирал точеными ногами великолепный гнедой.

«А у Лидии — платье альвийского шелка? Ну, Даринка…» — Митя дернул рычаг автоматона, выпуская коню в морду струю пара. Гнедой нервно заплясал, Шабельского нелепо мотнуло в седле, а Митя бросил паро-коня вперед, коротко скомандовав:

— За мной! — и рванул туда, куда его тянуло, манило, вело за собой омерзительное и одновременно завораживающе-привлекательное ощущение чудовищной смерти. Страшной. Мучительной. Смерти многих людей.

Ему казалось… Разное казалось. Будто перед ним по земле вьется черная лента — широкая, маслянистая, блестящая, отвратительная — и в то же время так и тянущая прикоснуться, схватить, смять в кулаке и позволить унести себя за угольно-черный ночной горизонт, в котором не мерцало ни единого огонька. Иногда эта лента будто сливалась в тонкий, вытянутый силуэт — и в свете глаз паро-коня словно мелькал хвост черной лисицы. Целиком, угольно-черной, какой обычно бывают только коты. Она бежала впереди, вроде бы неспешно, мелко перебирая лапками, но всегда оказывалась впереди мчащегося автоматонным галопом паро-коня. Иногда даже поворачивала острую морду с треугольниками настороженных ушей, словно поторапливая.

Паро-конь скакал вдоль центрального проспекта — булыжники мостовой тускло блестели, когда на них падал свет из глаз автоматона. Мостовую сменили дощатые мостки, а то и вовсе раскисшая от дождей земля. Под копытами густо и влажно зачавкало, Мите пришлось сбросить скорость, он пустил автоматон шагом, объезжая строящийся вокзал. От идущей позади паро-телеги слышались жалобные стоны болтающегося в кузове городового.

Митя вцепился в рычаги, обводя автоматон мимо строительных ям, набросанных в беспорядке балок и кирпичей. Приходилось все время глядеть, куда ступает паро-конь, так что Митя даже не сразу понял, что кажется ему таким непривычным в недостроенном вокзале. И лишь потом сообразил. Две почти законченные башенки, делавшие Екатеринославский вокзал похожим на боярский терем, черными стрелами возвышались на фоне темного неба, но рядом не было привычных фигур големов. И оттого казалось, что вокруг просторно и как-то дико.

Вокзал остался позади, перед Митей развернулась лента железнодорожной колеи. Недавно уложенные рельсы маслянисто поблескивали даже в слабом свете звезд, дорога уходила за горизонт — вдоль нее Митя и поехал. Земля у железнодорожной насыпи была изрядно перекопана и исковеркана, ход пришлось сбавить еще.

Послышался топот многочисленных копыт, и обозленный Петр Шабельский нагнал отцовского паро-коня, что словно привязанный следовал за Митей.

— Аркадий Валерьянович, я требую, наконец, объяснений! Куда мы скачем? Почем я должен гнать моих солдат за… странно ведущим себя мальчишкой? Если вы не поняли — я сына вашего имею в виду!

— Не беспокойтесь, поручик, я понял, — процедил отец, — можете возвращаться.

Шабельский даже икнул от неожиданности — или просто конь неловко ступил?

— Скажете своему полковнику, что просто выехали ночью прогуляться, потом заскучали и вернулись. — закончил отец.

— Но вы же сами! — раздался возмущенный вопль.

— Я — гражданское лицо, у меня даже приказа губернатора не было, — невинно сообщил отец.

Звуки их свары отдалились, Митя снова ускорил автоматон. Пожухшая трава в прорезанной железнодорожным полотном степи ложилась под паро-конские копыта, внутренности вдруг начало скручивать в узел от разлитого в воздухе ужаса.

— Все, с меня довольно, я возвращаюсь! — заорал чуть ли не над самым ухом Петр Шабельский.

— Туда! — одними губами шепнул Митя, выжимая рукоятку — и снова погнал автоматон в галоп.

— Митя, стой, ноги коню переломаешь! — закричал вслед отец.

— Вот именно! — выпалил Шабельский. — А у наших они даже и не железные!

Но Митя уже не слушал, да толком и не слышал — он мчался навстречу густому, тяжелому, забивающему ноздри запаху крови. Автоматон забуксовал, взлетая на железнодорожную насыпь — закачался, балансируя на трех ногах, но снова пыхнул паром, выправился и таки вскарабкался. Митя выскочил из седла и припал на одно колено, коснувшись пальцем темных брызг на деревянных шпалах.

— Ну, что там? — гнать паро-коня на насыпь отец не стал, оставил внизу и поднялся пешком. За ним следовал Свенельд Карлович и угрюмо пыхтел поручик.

— Кровь тут… — принюхиваясь к пальцам, хмуро ответил Митя.

— Пятна вот эти? — поручик повозил по шпалам подошвой кавалерийского сапога, — да с чего вы взяли? А даже если кровь — мало ли что могло статься? Стройка все же…

— Стройка, — согласился Митя. Вскочил и огляделся. — Где големы? Тут должны быть големы.

— Каббалисты Полякова мне доклады не шлют! Откуда мне знать, куда эти… инородцы… — судя по паузе, поручик хотел употребить совсем иное слово. — … своих глиняных кукол гоняют? Вы не находите, что это уже слишком, господин Меркулов? Не знаю, что вашему сыну мерещится в нервических припадках, но гоняться за его миражами — с уланами?

— Нога, ваше-бродь, тут нога! — вдруг пронзительно заорали из-под насыпи. — Нога скачет!

— Какая еще… — поручик обернулся.

Из тьмы прямо на него выскочила нога. Огромная, глиняная, она проскакала вверх по насыпи и ринулась прямиком на поручика. Шабельский заорал и рухнул с насыпи, кубарем покатившись вниз. Нога с грохотом обрушилась как раз на то место, где он только что стоял, оставив вмятину в шпалах и только чудом разминувшись с Митиным автоматоном. Снова подпрыгнула, поскакала вниз по насыпи и скрылась во мраке.

Над насыпью поднялась голова Шабельского с расширенными и выпученными, как у жабы, глазами:

— А что… — прохрипел он.

— Бух-бух-бух! — нога выскочила из мрака с другой стороны, перемахнула насыпь и снова скрылась в темноте. С воплем Шабельский сорвался с насыпи и опять покатился вниз.

— Ваши благородия, а тут еще и рука есть! — закричали внизу.

— Тоже прыгает? — рупором сложив ладони у рта, отозвался отец.

— Не-ее… — голос отчетливо дребезжал. — Тихо лежит… Оторванная… Человечья…

Отец кинулся на голос, гибким движением разминувшись со скачущей глиняной ногой. Когда Митя, наконец, спустился, то увидел только спины, кружком сомкнувшиеся вокруг чего-то на земле. С высоты автоматонного седла глянул поверх голов — на земле лежала рука. Бледная, совершенно обескровленная мужская рука в недавно белом, а теперь грязным от земли и крови рукаве мундира городового. Пальцы глубоко ушли в землю, будто она отчаянно пыталась удержаться, а потом тело оторвалось от нее, а рука так и осталась цепляться за землю.

— Митя? — отец поднял на него глаза.

Митя в очередной раз вылез из седла, шагнул между расступившимися уланами, присел на корточки и аккуратно, почти бережно зажал уже одеревеневшую мертвую ладонь между своими.

За его спиной одного из уланов стошнило.

— Ну, что ж ты, Гончаренко, прям как баба… — пробормотал подошедший Шабельский, и тут же с хлопком запечатал себе рот ладонью и нырнул обратно во тьму.

Митя сильнее сжал ладони. Последние ошметки угасшей жизни толкнулись ему в пальцы — он увидел квартирку на верхнем этаже новенького доходного дома, с новенькой, блестящей лаковой мебелью, круглым обеденным столом, и креслом-качалкой у окна. Начищенный до блеска самовар напоследок сверкнул перед мысленным взором как сияющее в зените солнце, Митя потянулся вслед за мертвой рукой дальше, дальше, дальше… цепенящий холод охватил его тело и сознание, и он медленно открыл тяжелые, как валуны веки. Не свои веки.

Мучительный холод терзал внутренности — глядеть чужими глазами было тяжело, как если бы натянуть на себя чужую, слишком тугую и жесткую одежду, каждый шов которой врезался в тело. Повернуть чужие глазные яблоки стоило ему изрядных усилий, все заволокла темная пелена, а когда она рассеялась, он увидел плечо. Мерно покачивающееся громадное глиняное плечо. Он медленно, с хрустом повернул голову в тут сторону, где ему чудилось живое и дышащее. Оно пахло теплом, пробивающимся даже сквозь леденящий холод.

Из степи донесся едва слышный отголосок отчаянного, полного ужаса вопля.

Митя выпустил мертвую руку и плюхнулся прямиком на землю.

— Нам туда! — он ткнул в темноту рукой и растянул губы в улыбке, от которой уланы шарахнулись в стороны, а потом дружно заторопились к коням. Не оглядываясь.