Серебряная рука

Глава 38. СЕРЕБРЯНАЯ РУКА

Итак, серебряная рука выросла из неподвижной черной воды, поднялась из мертвого озера, и теперь я видел, что это не одна рука, это часть тела!

— Гофаннон! — крикнул какой-то мужчина.

— Это Ллир! — воскликнула женщина, прижимая к себе младенца. Люди ахнули от изумления, когда над водой появились голова и плечи. Нет, это был не Гофаннон, и не Ллир; это был Лью, поднимающийся из воды.

Он всплыл с закрытыми глазами, и я подумал, что он мертв. Но глаза распахнулись: он мотнул головой, стряхивая с лица гнилую воду, и поплыл к берегу.

Толпа отпрянула. Люди слишком хорошо помнили, что случалось с теми, кто коснулся отравленной воды — за этим следовали агония и смерть. Но Ллев плыл и не думал умирать!

Мелдрин был поражен не меньше, чем любой другой, но быстро опомнился. Я услышал металлический лязг, когда он обнажил меч, и увидел, как солнечный свет дрожит на клинке. Он прыгнул на нос лодки и взмахнул мечом. С криком «Умри!» он нанес удар. Меч он держал двумя руками, лицо пылало ненавистью.

— Ллев! — простонал я.

Лью извернулся в воде. Может быть, услышал мой крик, а может быть, сработала приобретенная годами привычка воина реагировать на опасность. Он поднял руку, отражая смертельный удар Мелдрина. Все произошло мгновенно: удар меча, серебряная рука Лью, взметнувшаяся ему навстречу.

— Смотрите! — взревел Кинан с берега.

Мелдрин нанес удар. Серебряная рука поймала падающее лезвие. Раздался звук, словно молот ударил по наковальне. Клинок разлетелся вдребезги, обломки брызнули во все стороны, падая в воду. Но сломался не только меч, сломалась еще и рука Мелдрина. Треск кости слышали все. Мелдрон в ужасе смотрел на руку, согнутую самым неестественным образом между запястьем и локтем. Он издал мучительный крик боли, выпустил рукоять меча, и она канула в воду. Он прижал к себе сломанную руку, не обратив внимания на то, что уже потерял равновесие. Он падал!

— Прыгай! — завопил Сион Хай.

Куда? До берега Мелдрин бы точно не допрыгнул, да и опоры для прыжка у него не было. Лодка накренилась и Мелдрон рухнул в ядовитую воду. Его глаза расширились от ужаса, а рот открылся в отчаянном крике, когда он вывалился из лодки. Ну что же, он сполна заслужил свою награду, но предсмертные муки Мелдрина не принесли радости никому из тех, кто, открыв рот, смотрел с берега.

Он прилагал отчаянные усилия, чтобы остаться на поверхности, но черная жижа не желала отпускать жертву. Как и у многих несчастных до него, кожа на глазах начала морщиться и трескаться, а там, где яд коснулся тела, мгновенно образовались рубцы и кровавые язвы, обнажающие кости и сухожилия. Как он кричал, как метался в агонии, царапая собственное тело! И при этом нескончаемо выл, корчился, дергался, словно в него вонзались копья. Волосы гнилыми клочьями падали с черепа. Наверное, он собирался издать последний мучительный вопль, но мерзкая вода захлестнула рот, и он задохнулся. Голова несостоявшегося властелина мира дернулась, смерть наложила на него свою костлявую руку. Тело Мелдрина кануло в черную воду. Но уже очень скоро его труп всплыл на поверхность и закачался на мелких волнах, уставив мертвые глаза в пустое небо.

Лью тем временем доплыл до мелкого места и встал на ноги. Ни одежды, ни веревок на нем не осталось — едкий яд лишил его всего — и теперь он стоял перед нами в своем натуральном виде. Кожа осталась чистой и слегка светилась, руки и ноги были в порядке. Он поднял свою новую серебряную руку и с изумлением рассматривал ее. Потом шагнул вперед. Воины Мелдрина шарахнулись от него, как от призрака. Руки, державшие меня, ослабли, а потом и вовсе отпустили. Я вскочил на ноги и побежал, спотыкаясь, по каменистой гальке. На бегу я звал Лью.

Он был еще в воде, мокрый и озадаченный тем, что с ним произошло. Увидел меня, остановился. Я встал на берегу напротив него и снова позвал.

— Ллев! Вылезай из воды.

Кинан с трудом поднялся на ноги, его тоже никто не держал. Кажется, от волнения он не мог говорить.

— Живой! — Гэвин подбежала ко мне. Понятия не имею, где она взяла нож, но пустила его в ход, не задумываясь. Путы с моих рук упали, перерезанные одним ударом. Она как-то дико смотрела на меня.

— Почему он не выходит?

— Не знаю, — ответил я.

Лью все так же стоял по колено в воде, подняв серебряную руку.

Кинан протянул руки Гэвин. Короткими резкими ударами она освободила и его. Он развернулся к озеру, сделал два коротких шага и крикнул:

— Смотрите! На воду смотрите!

Мой внутренний взгляд переместился вслед за его рукой. Лью по-прежнему не двигался. Но от его ног, подернутое волнистой рябью, стремительно растекалось кольцо чистой воды. Между берегом и Лью вода уже была прозрачная, и кольцо чистой воды расширялось с поразительной скоростью.

Мерзкая черная зараза отступала, исчезала, растворялась по мере того, как чистая вода, рождаясь у ног Лью, захватывала все большее пространство, как солнце, выйдя из-за туч, разгоняет остатки облаков, возвращая небу голубизну.

— В воде исцеление, — шептала Гэвин, сжимая руки на груди. В глазах у нее блестели слезы.

Ее слова все еще висели в воздухе, когда я бросился вперед, чтобы добраться до Лью.

— Тегид! — истошно закричал Кинан и попытался перехватить меня. Но я уже вбежал в воду, запнулся и свалился. Вода скрыла меня с головой. В глазах началось и почти тут же пропало нестерпимое жжение. Я поднялся, задыхаясь, отфыркиваясь, стряхивая воду обеими руками. Яркий свет мелькнул сквозь пальцы; я убрал руки и моргнул.

Все осталось почти таким, каким я видел внутренним взором, — но сделалось яснее, острее, свежее, чем прежде. Внутреннее и мое обычное человеческое зрение слились в одно, я мог видеть! Ослепительный, сверкающий, светящийся в своей ясности, свет лился в мои глаза. Я закрыл их, и свет погас. Это правда! Я прозрел!

Кинан бросился в озеро вслед за мной. С диким воплем, подняв фонтаны брызг, он добежал до Лью, и обнял, крепко прижав к себе. Гэвин оказалась рядом с ними. Она поцеловала Лью и прильнула к нему.

Я подбежал к Лью и положил руки ему на плечи.

— Ты жив! Мелдрин мертв, а ты жив, — больше я ничего не мог сказать от волнения.

— Кончилось! — орал Кинан. — Мелдрин сдох!

Они целовали и тискали Лью. Он отвечал, но как-то ошеломленно. Протянул свою серебряную руку. Я осторожно взял ее. Металл был холодным на ощупь, отполированным, как зеркало, и ярко блестел. Пальцы руки были слегка согнуты, а ладонь раскрыта. Гладкая серебряная поверхность была покрыта спиралями, завитками и узлами — тонкими линиями, прорезанными в металлической поверхности. На ладони был изображен Môr Cylch или Circle Dance, Хоровод, лабиринт жизни. Я моргнул, мне все еще не верилось, что глаза служат мне, как раньше, и провел концами пальцев по рисунку, изумляясь точности нанесения узора. Видимо, это была гравировка, а сами линии инкрустированы золотом. Великое творение, непревзойденное искусство, сказочное по замыслу, великолепное по исполнению — работа Высшего Мастера Кузнеца.

Прикоснувшись к вписанному в ладонь лабиринту, я вспомнил слова обещания: моя награда найдет вас в свое время. И в моем сознании возник образ того, кто произнес эти слова: Гофаннон, повелитель рощи и Мастер Кузнец. Я подарил ему песню, а он взамен подарил мне мое внутреннее зрение. Лью нарубил для него дрова, но в ту ночь не получил никакого подарка от великого лорда. «Я подарю тебе силу твоей песни», — пообещал Гофаннон, и теперь он выполнил обещание, данное Лью. Потому что песня, которую я пел в тот вечер, называлась «Бладудд-калека». Ой! Каким же тупоголовым болваном я был! Наверняка я пел для самой Быстрой Руки.

— Славься, Серебряная Рука! — сказал я, прикоснувшись тыльной стороной ладони ко лбу в знак приветствия. — Твой слуга приветствует тебя!

Жители Динас Дура забыли страх и посыпались в озеро, как горох, поднимая при этом кучу брызг. Озеро оставалось чистым и прозрачным. Они черпали живительную воду и пили, пили без конца, напитывая иссохшую утробу. Они окунулись с головой раз, и еще раз, омыли утомленные солнцем головы и успокоились; омыли тела и снова очистились. Дети плескались и резвились, как ягнята.

Подгоняемые жаждой и пораженные таким количеством пресной воды, враги побросали оружие и присоединились ко всеобщему веселью. Щиты, шлемы, мечи и копья с грохотом падали на прибрежную гальку. Вражеские воины — а на самом деле никакие не воины, а простые крестьяне — избавлялись от навязанного оружия. Освободившись от жестокой тирании Мелдрина, они припали к воде и плакали от благодарности за освобождение. Они не боялись возмездия; им самим пришлось пережить жестокие гонения, так станут ли наказывать еще больше? Они никогда не были нашими врагами.

Вороны и люди Калбхи зря времени не теряли. Они окружили военачальников Мелдрина и его волчью стаю, согнав их на берег. Пятьдесят воинов мрачно стояли у воды в ожидании суда.

Бран потряс копьем и стал звать нас.

— Ллев! Тегид! Вы тут нужны!

Калбха и Бран стояли рядом, их воины, ощетинившись копьями, зорко следили за волчьей стаей. Когда мы подошли, Бран и Калбха расступились, показывая своего главного пленника: Сиона Хай. Он стоял с опущенной головой, как будто изучал свои связанные веревкой руки. При нашем приближении Сион поднял голову и посмотрел на нас из-подлобья. На правом виске темнел здоровенный синяк.

— Идиоты! — прошипел он. — Думаете, выиграли? Ничего не изменилось. У тебя как ничего не было, так ничего и нет!

— А ну, молчать! — прикрикнул на него Бран. — Помни, что ты говоришь с королем.

— Все кончено, Саймон, — сказал Лью.

От упоминания своего прежнего имени Сион вздрогнул и плюнул в сторону Лью. Бран неуловимо быстро ударил Сиона. Кровь брызнула из разбитой губы главного советника Мелдрина. Бран хотел добавить, но Лью остановил его, покачав головой.

— Все кончено, — повторил Лью. — Мелдрин мертв.

— Тогда и меня убей, — угрюмо пробормотал Сион. — Тебе я никогда не подчинюсь.

— Где Паладир? — спросил я и получил в ответ лишь презрительную усмешку.

Калбха поднял меч и указал на Сиона и остальную часть волчьей стаи.

— Что с ними делать? — спросил он безжалостным голосом.

— Отведи их на склад и поставь охрану, — приказал Лью. — С ними мы разберемся позже. — Алан Трингад и Гаранау взяли Сиона под локти и увели; остальная часть волчьей стаи последовала за ними под охраной Калбхи.

Дастун и Найл отправились вылавливать труп Мелдрина. Они подняли тело из воды и закатили в лодку, как размокший мешок с зерном. Затем, отбуксировав лодку, они утащили тело, чтобы быстро похоронить его и забыть.

Ската, наблюдая за всем этим, скрестив руки на груди, холодно улыбаясь.

— Я надеялась увидеть его голову на своем копье, но и так хорошо.

Лью кивнул и пошел за пленниками. Не успел он пройти и десяти шагов, как Кинан поднял меч и крикнул:

— Славься, Серебряная Рука! Славься!

Бран шагнул вперед и подбросил копье в воздух.

— Славься, Серебряная Рука! — крикнул и он, размахивая копьем.

И внезапно ему отозвалось все озеро. Люди Динас Дура и бывшего войска Мелдрина перестали дурачиться в воде и обернулись как один, чтобы приветствовать проходящего Лью.

— Серебряная рука! — кричали они, — славься, Серебряная Рука!

Их крики взмывали все выше, словно сотрясая сияющее небо ликующим громом. И Лью, идя вдоль берега, остановился, повернулся к людям и высоко поднял свою серебряную руку.

Мы не могли праздновать победу, пока наши мертвецы лежат непогребенными. Как можно радоваться со слезами на глазах? Как можно пировать, когда тела наших сородичей остаются пищей для падальщиков?

Отдохнув, поев и вволю напившись сладкой воды, мы снова вернулись на поле битвы к нашим мертвым — а их было много: почти половина из тех, кто ушел сражаться. Отряд лорда Калбхи понес самые значительные потери; отряд Круин был уничтожен почти полностью. Воины Галаны также заплатили ужасную цену: Кинфарха это потрясло до глубины души. Лью и Ската потеряли меньше, чем остальные, но даже один мертвый воин значил для них слишком много. Оба огорчались. Только Вороны не потеряли никого.

Именно Бран с Воронами шли во главе других на поле битвы, чтобы начать прибирать мертвых. Каждый из наших павших братьев по мечу был удостоен погребения героя. Поскольку они умерли вместе, их положили вместе в одну большую могилу — плечом к плечу, с копьями в руках и щитами в ногах. Их тела покрыли плащами, а потом возвели над ними курган.

Пока мы занимались этим, люди принесли с хребта огромные каменные плиты. Когда курган был готов, мы построили над ним достойный дольмен, чтобы обозначить скорбное место.

Мы довольно поздно справились с нашей задачей. Настал черед врагов. Солнце село, на темнеющем небе зажглись звезды.

— Пусть подождут, — предложил Кинан. — Они так рьяно шли завоевывать эту землю; пусть теперь наслаждаются плодами своих трудов.

Лью задумчиво смотрел на тела врагов.

— Нет, Кинан, — сказал он наконец. — Это неправильно. Большинство из них не были воинами Мелдрина…

— Да, но сражались за него. Умерли за него. Вот пусть сам о них и заботится, — горько ответил Кинан.

— Брат, — проникновенно сказал ему Лью, — погляди вокруг. Они были фермерами; это необученная молодежь, пахари, лесорубы и пастухи. Это не их война. Бешеный Пес жестоко распорядился их жизнями и забыл о них. Нам выпало немало страданий, но и им досталось от его жестокости. Самое меньшее, что мы можем сделать, — это выразить им уважение после смерти.

Кинан с неохотой согласился. Он потер шею, глядя на быстро темнеющую равнину. Его голубые глаза мерцали в угасающем свете.

— Ну и что ты посоветуешь?

— Похороним их, как своих павших, — сказал Лью.

— Вот уж этого они не заслужили, точно! — категорически ответил Кинан.

— Возможно, не заслужили, — согласился Лью. — И все-таки мы сделаем так, как я сказал.

— Почему? — возмутился Кинан.

— Потому что мы живы и у нас есть выбор, а у них — нет! — Лью отвечал с неожиданной страстью. — То, что мы сделаем для них, мы делаем для себя.

Кинан почесал голову.

— Да им-то без разницы.

— И все же мы это сделаем, — твердо сказал Лью.

— Сделаем, конечно, — быстро вмешался я. — Только дневной свет угас, и мы устали. Отдохнем и утром продолжим. — Лью не хотел слушать; он покачал головой, и я добавил: — Завтра поставим дольмен и над их могилой. Когда будем смотреть на него, вспомним, каким ужасным господином бывает страх и как легко он может покорить душу.

Лью повернулся и посмотрел на темное поле битвы, сам он тоже был не более чем темным силуэтом на фоне поздних сумерек.

— Ладно. Идите, отдыхайте. Но я не успокоюсь, пока не исчезнут все следы правления Мелдрина.

Он повернулся и ушел. Кинан посмотрел ему вслед и сказал:

— Долго же ему не спать. Во всем Альбионе нет очага или холма, на которых бы не оставил пятно своей тени Мелдрин. — Он повернулся ко мне. — Clanna na cú, Тегид. Ты когда-нибудь слышал подобное?

— Нет, — признался я, — никогда такого не было. Но приходит новый порядок. Я думаю, нам всем придется учиться новым путям. — Я положил руку на плечо Кинана. — Прикажи принести факелы и еду. Нам предстоит работать всю ночь.

Мы и правда трудились всю ночь и весь следующий долгий жаркий день. Жители Динас Дура и их бывшие враги работали бок о бок, подгонять их не приходилось. И в конце концов на равнине появились два кургана: один у подножия Друим Вран, где были похоронены наши братья по мечу, а другой у реки, где пало большинство людей Мелдрина. Люди понимали, что это благородное дело, хотя и не видели в отличие от Лью особой срочности. Он же просто сказал, что не сможет успокоиться, пока работа не будет закончена, и я думаю, что говорил он от всего сердца. Действительно, как может начаться новое, если не похоронить старое?

Когда люди вложили замковый камень на дольмене, солнце уже давно село, заливая долину медовым светом. Тень дольмена протянулась по равнине. Я послал Гвиона за арфой и собрал народ, чтобы спеть «Плач по храбрым».

Давно уже никто не слышал волнующую музыку арфы и высокие слова песни, и люди плакали, слушая их — да, то были слезы печали, но также и слезы исцеления. Мы пели, и души наши оплакивали погибших.

Когда мы допели «Плач», они попросили еще. Я играл на арфе и думал, что бы мне спеть, что бы они восприняли как подарок. Было приятно осознавать арфу на плече, и вскоре мои пальцы отыскали нужную мелодию. Я запел, и слова вызвали к жизни видение, которое, я уверен, будет жить в мире людей.

Я пел о долине в густом лесу, о высоких соснах, тянущихся к небу… Воспел трон из оленьих рогов на поросшем травой холме, украшенный белоснежной бычьей шкурой… Я пел о полированном щите, на краю которого сидел черный ворон с распростертыми крыльями, наполняя долину своей суровой песней… Я пел о свете костра, горящего в ночном небе, его сигнал передавался с вершины на вершину… пел о всаднике на бледно-желтом коне, скачущем среди серого тумана, копыта коня высекали искры из камней… Я пел о великих воинах, купающихся в горном озере, и холодная вода краснела от крови, текущей из их ран… Я пел о женщине в белом, стоящей в зеленой беседке, и о том, как солнечный свет горит в ее волосах золотым огнем… Я пел о пирамиде из камней, о могильном кургане героя…

Заходящее солнце окрасило небеса красным золотом. Розовые облака длинными полосами растекались по небу. Это было время между временами, а я стоял перед дольменом, священным местом; слова, сказанные в такое время, становятся искрами, воспламеняющими сердца людей.

И в глубине моей души таилось знание о том, что песня моя — предсказание, что все это еще будет, может быть, не скоро, но будет.