Глава 9 Что произошло в вигваме Кувигнаки

Я аккуратно тронул рукой маленькое мягкое плечо девушки, торчащее из-под укрывавшей ее шкуры, и дважды, аккуратно, тряхнул ее.

— Нет, — прошептала она сквозь сон, — нет. Еще не время, чтобы собираться в офис.

— Просыпайся, — позвал я.

Она открыла глаза, осмотрелась вокруг, и приглушенно засмеялась, лежа под шкурой.

— Я проснулась, голая, в ошейнике, на далекой планете, — проговорила она. — Нет, для меня сейчас точно не время, чтобы собираться в офис.

— Нет, — подтвердил я.

Тогда она перекатилась на живот и потянулась, не вылезая из-под своего мехового одеяла. Движения ее тела под шкурой выглядели возбуждающе.

— То скрытое рабство осталось позади, — сказал я. — Теперь природа твоего рабства стала более открытой.

— Да, — согласилась она.

Я сдернул с нее меховое одеяло, и бросил его обратно. Так можно поступать с рабыней. Изгибы ее тела, на мгновение мелькнувшие перед моими глазами были бесподобны.

Снаружи доносились звуки стойбища. Где-то слышался крик избиваемой женщины. Скорее всего, кто-то наказывал свою белую рабыню.

Я смотрел на Виньелу, лежащую передо мной на животе, на темных покрывалах.

Я мгновенно вспотел, мои кулаки, сжимавшие край шкуру, потянули ее ко мне, обнажая спину девушки до середины.

— Я могу быть открыта, — проговорила она. — Я — рабыня.

Я промолчал, из последних сил пытаясь удержать контроль над собой.

Она повернулась на бок и приподнялась, опираясь на локоть, из-за чего одеяло собралось к талии.

— Спасибо за то, что позволили мне поспать, — поблагодарила она. — Вы были очень добры ко мне.

— Это был пустяк, — прохрипел я.

— Я хотела бы поблагодарить Вас, — сказала она, потянулась своими губами к моим, но я отстранил ее от себя за плечи.

— Что-то не так? — удивилась девушка.

— Поцелуй рабыни может стать всего лишь прелюдией к ее изнасилованию, — объяснил я.

— О-о-о, — протянула она, улыбаясь, и отпрянув, перевернулась с бока на спину, и натянула одеяло по самую шею.

— Вставай быстрее, — велел я. — Подходит время возвратить тебя в вигвам Кэнки.

— А если я задержусь, Вы выпорете меня хлыстом? — спросила девушка.

— Я думаю, что если Ты будешь излишне тянуть с подъемом, то обязательно, — предупредил я.

— Вы могли бы сделать это, не так ли?

— Да, не сомневайся.

— Конечно, ведь я — всего лишь рабыня.

— Конечно.

— Иногда мне кажется странным, думать о самой себе как об объекте порки.

— В этом нет ничего странного, — усмехнулся я. — Ведь Ты — рабыня.

— Это верно, — вздохнула она, и вдруг добавила: — Господин.

— Да.

Меня, на мгновение удивило ее обращение ко мне «Господин», но я вспомнил, что ее отдали мне на этот день. Действительно, в течение этого дня, или как мне кажется, пока я не захочу по какой-либо причине вернуть ее в вигвам Кэнки, она являлась моей собственной рабыней для всех возможных практических целей.

— Вы обращались со мной с большой нежностью и добротой, — сказала она.

Я пожал плечами.

— Я мало знаю о рабстве, и для меня в новинку это состояние, но исходя из вашего отношения, могу я предположить, что и к рабыне может быть проявлена нежность и доброта? — с надеждой в голосе спросила меня Виньела.

— Конечно, к рабыне могут относиться с нежностью и добротой. Не разрешено, однако, ни в малейшей степени ставить под угрозу железную дисциплину, под которой она содержится.

— Это я уже поняла.

Я пристально посмотрел на нее.

— Я сама хочу находиться под железной дисциплиной, — прошептала она.

— Я знаю, — сказал я, с трудом сдерживаясь, чтобы не наброситься на эту рабыню, ведь довольно трудно было забыть, что под меховым одеялом она была абсолютно нага.

— Рабовладельцы когда-нибудь любят своих рабынь? — с надеждой спросила девушка.

— Часто, — успокоил я ее.

Действительно, из всех женщин легче всего любить именно рабыню. Конечно, ведь она является самой естественной всех женщин, просто созданной для того, чтобы любить. Рабыни находятся в равновесии с природой, особенно с такими понятиями как господство и подчинение. Для мужчины рабыня — это сбывшаяся мечта. Понятно, что свободная женщина, не может даже начать конкурировать с рабыней за любовь мужчины. Возможно, именно в этом кроется причина, почему свободные женщины ненавидят своих уязвимых и порабощенных сестер. Если свободная женщина убедилась в своей любви к мужчине, и хочет добиться взаимности, нет для нее лучшего способа, кроме как стать его рабыней. Если она почувствовала внутри себя истинные цепи любви, все что она может это умолять его, о церемонии порабощения, на которой она объявит себя, и станет его рабыней. После этого, в их скрытых от всех интимных отношениях она любит его и живет как его рабыня. Если женщина боится сделать это, то она может, в качестве эксперимента, служить мужчине на основе заключенного контракта, в этом случае в документе будет указана даты окончания. Таким образом, женщина сама, по доброй воле, на определенный срок, обычно от вечера до года, становится рабыней мужчины. Женщина вступает в эту договоренность добровольно, но до окончания срока контракта она уже не может, также легко изменить своего статуса. Причина этого ясна. Как только слова произнесены, или ее подпись помещена в соответствующий документ или документы, она больше не является свободным человеком. Теперь она всего лишь рабыня, домашнее животное, больше не имеющая каких-либо прав вообще. До окончания оговоренного срока она полностью является объектом желаний ее господина.

— И даже любя, держат их как рабынь? — изумилась девушка.

— Конечно.

— Значит, я могу быть любима, и по-прежнему полностью содержаться как рабыня, — сделала вывод Виньела.

— Конечно.

— И даже быть избитой?

— Да, — подтвердил я.

— Конечно, — вздохнула она, — ведь я так и останусь всего лишь рабыней.

— Конечно, — сказал я, и спросил, — как твоя спина?

— Болит, — поморщилась она.

— Ты почувствовала хлыст, — усмехнулся я. — Теперь Ты станешь лучшей рабыней, чем до этого.

— Как странно думать о себе в таких определениях, — размышляла она.

— В каких определениях?

— То, что я — рабыня, домашнее животное, собственность, — объяснила она, — что мной владеют, что я принадлежу мужчине.

— Возможно, это кажется для тебя странным, а иногда мучительным потому, что Ты с Земли. Но это не странно на Горе. Неволя для красавицы, такой как Ты, является привычным делом для гореан.

— Я уже поняла это.

— На Горе тысячи заклейменных красавиц в ошейниках, служащих и обязанных служить своим владельцам со всей полнотой их женского совершенства.

Она кивнула. Она уже видела рабынь. Она сама была продана в городе Кайилиауке около Иханке.

— И Ты, в Прериях, являешься именно такой женщиной.

— Я знаю, — согласилась она. Конечно, она видела немало рабынь, и в Прериях, в основном белых женщин, беспомощных и послушных рабынь в ошейниках завязанных краснокожими мужчинами.

— Теперь это — твоя действительность.

— Я знаю.

— Мне кажется, что самое время идти в вигвам Кэнки, — напомнил я.

— Да, Господин, — сказала она, и села на покрывалах, по-прежнему держа шкуру у своего горла.

Мне безумно хотелось сорвать с нее это одеяло, и набросившись на нее, с криком подмять под себя.

— Я люблю Кэнку, — призналась она. — Я люблю его, больше всего на свете.

Я кивнул.

— И я хочу, чтобы он любил меня, хотя бы немного — прошептала она, — даже притом, что я — всего лишь рабыня.

— Я понимаю, — улыбнулся я.

Это естественно для рабыни, беспомощно любящей своего господина надеяться, что он мог бы снизойти, до того чтобы подарить ей, всего лишь частицу или крошку своей привязанности. Хотя бы немного, хотя бы столько же, сколько достается его любимому гончему слину.

Она посмотрела на меня, и напомнила:

— Кэнка хотел меня наказать.

Я пожал плечами в ответ на это.

— Но Вы не сделали этого.

— Нет.

— Накажите меня, — попросила девушка.

— Нет.

— Очень хорошо.

Она слегка пошевелилась, при этом оставшись сидеть на том же месте, но позволив одеялу соскользнуть с бедра. Со стороны могло показаться, что это было случайностью.

— Давай-ка поспешим к вигваму Кэнки, — предложил я, не будучи уверен, что смогу сохранить контроль над собой.

— Пожалуйста, — попросила рабыня, — можно мне поправить мой ошейник?

Тогда она, тщательно, своими маленькими ручками, стала выравнивать украшенный бисером ошейник на своем горле. В определенный момент она провела пальцем вокруг и под ним, как бы регулируя его для удобства. Затем она, снова подровняла ошейник, устанавливая центральный узел точно под подбородком.

— Так-то лучше, и более удобно. Как он смотрится на мне? — спросила девушка, хитро посмотрев на меня.

— Прекрасно, — ответил я.

— Хорошо. Ведь для нас важно, чтобы наши ошейники хорошо выглядели и были удобными.

Я уже был наполовину выведен из себя, видя как ее маленькие ручки, столь осторожно и внимательно привлекали внимание к этому к этому круглому символу рабства — ошейнику рабыни.

— Пойдем уже, — велел я.

— А мои волосы, нравятся Господину, — спросила мерзавка.

Я смотрел, как она откинула назад голову, и совершенно не обращая на меня внимания, руками подняла свои длинные, прекрасные рыжие волосы. Это ее движение подняло линию ее совершенных грудей.

— Самым потрясающим и возбуждающим для земной девушки, доставленной на Гор, является то, что она находит себя объектом такого страстного желания, — заявила рыжеволосая, глядя на меня.

— Возможно, — не стал я спорить. Несомненно, на Земле у нее было мало возможностей, чтобы подготовиться к встрече с сексуальностью гореанских мужчин.

— А еще их невероятно потрясает то, как неограниченно и неистово, а иногда беспощадно, их эксплуатируют, — сказала она, не переставая демонстрировать свои волосы.

Я кивнул. Действительно, таким женщинам, редко предоставляется большой выбор в данном вопросе.

— И как безжалостно они принадлежат, дрессируются, принуждаются к повиновению, — добавила она, под аккомпанемент моего молчания.

— Но теперь, — тихо проговорила девушка, опуская голову, и все также держа руки в волосах, что делало ее грудь еще более возбуждающей, а ее поза, тонко намекала о полной ее покорности своей участи, — это им подобает и подходит, поскольку они — всего лишь рабыни.

— Да, — сказал я, сжимая кулаки что было сил.

— Как смотрятся мои волосы? — спросила она, опуская руки и поднимая голову.

— Прекрасно, — признал я.

Виньела повернулась, и сидя на правой ноге, подняв левое колено, отбросила в сторону одеяло, и улыбнулась мне. Она проделала все это совершенно бесстыдно, как настоящая рабыня. Конечно, тело невольницы всегда выставлено на всеобщее обозрение, что было бы невероятно для свободной женщины.

— Я думаю, что Вы находите меня привлекательным, — заключила она.

— Да, — согласился я.

Она снова встала на колени, опираясь бедрами на пятки, все еще держа руки в покрывалах, и повернула лицо ко мне.

— Увы, — она сказала с притворным сожалением, — насколько же слабы и уязвимы рабыни.

— Да.

— Насколько же мы беспомощны и бессильны.

— Да! — сердито сказал я.

Трудно было не заметить ее очарование и силу.

— Но возможно мы не абсолютно бессильны, — заключила рабыня. Она поместила руки за голову, распрямила спину, выпятила грудь и потянулась.

— Возможно, нет.

Виньела опустила руки и посмотрела на меня. Теперь она стояла на коленях, лицом ко мне, положив руки на бедра, держа колени вместе.

— Сейчас я гораздо сильнее, — заметила она, — чем была, когда-то та глупая малышка, Миллисент Обри-Уэллс, с Земли.

Когда-то этой глупышкой была именно она, пока не была доставлена на Гор и порабощена.

— Объясни, почему, — приказал я.

По малейшему желанию, кого-то такого же, как прежняя свободная женщина — мисс Миллисент Обри-Уэллс, из Пенсильвании, гореанская рабыня, такая как Виньела, должна пасть ниц перед ней, облизать ее ноги и исполнять все приказы и пожелания.

— Теперь я намного влиятельнее ее, — заявила она.

— И в чем же это проявляется?

— Я — рабыня.

— Ты говоришь загадками.

— Я влиятельнее, но конечно, только определенными способами.

Я улыбнулся. Я видел, что она действительно хотела быть выпоротой за дерзость. Рабыня, конечно, может быть выпорота по любой причине, или даже без всякой причины.

— И каким же образом, — поинтересовался я, — у рабыни могло бы оказаться больше власти, чем у свободной женщины?

Она улыбнулась, и скромно опустив голову, промурлыкала:

— Некоторые мужчины, находят нас привлекательными.

— Это верно, — признал я.

Как нескромно, но изящно она сделала этот вывод. Я не хотел, но, несмотря на свое не желание, вынужден был согласиться с ней. Как может свободная женщина сравниться с рабыней в способности вызывать желание мужчины? Рабыня, в ее беспомощности, ее уязвимости и красоте, является самой возбуждающей и желанной из всех женщин. Даже, просто вид невольницы может сделать мужчину обезумевшим от страсти.

— Как магнит, куда ни его положи, куда не спрячь, он сохраняет свою власть над железом, так и мы сохраняем свою притягательность для мужчин, — сравнила она.

— Да, — вынужден был согласиться я.

Как же меня восхищали и возбуждали, такие женщины! Насколько естественно получается так, что они оказываются столь возбуждающими мужское желание, возможно, к их собственному ужасу, но и к глубокому удовольствию. Кто сможет определить, или измерить привлекательность рабыни? Разве не кажется она объектом, созданным самой природой, чтобы быть у ног мужчины? Да многие войны начинались, ради обладания ими. Даже дань, наложенная на проигравшего в войне, наряду с золотом и зерном Са-Тарна, включает в себя женщин.

— Я это понимаю так, что, рабыня, благодаря своей красоте, может обладать, по крайней мере, если ей повезет, некоторой малой частицей власти, которой не может иметь свободная женщина.

— Я думаю именно так, — сказала она.

Этот вывод, основывался на фантастической желанности и привлекательности рабыни. Но не стоит позволять им становиться высокомерными. Лучше пусть они продолжают бояться плети.

— Но каким еще образом, кроме возможной привлекательности и желанности, у рабыни может быть больше власти, чем свободной женщины?

— Если кто-то может делать что-нибудь, что другой не может, и если с кем-то разрешают делать такое, чего с другим сделать нельзя, то я полагаю, у него появляется власть, которой другой не имеет, — объяснила девушка свое видение своих возможностей.

— Я понял, — сказал я. — Власть в смысле способностей и доступности.

— Да. Рабыня, например, может и должна вести себя, таким образом, и делать такие вещи, причем великолепно, с любовью и, не ставя условий, которые запрещены, или, просто невероятны для свободной женщины. Действительно, ожидаемое от рабыни поведение, и некоторые оказываемые ими своим рабовладельцам услуги, несомненно, даже не входят в кругозор наших неосведомленных свободных сестер. Не удивлюсь, если они даже не подозревают об их сущности.

— Они могут подозревать, — улыбнулся я.

Привилегии, если их можно так назвать, разрешенные рабыням, несомненно, являются еще одной причиной такой жуткой ненависти и зависти к ним свободных женщин. В некотором смысле, свободная женщина, являет собой парадокс. Она утверждает, что презирает рабыню, она утверждает, что ненавидит и держит ее в унижении, при этом совершенно очевидно, что она почти безумно ревнует к ней. И я не удивлюсь, если узнаю, что глубоко в ее душе спрятано желание раздеться, встать на колени перед мужчиной, позволить ему надеть ей ошейник, и стать полностью объектом его желаний.

— Но есть вещи, о которых они, вероятно, даже не представляют, — заметила она.

— Возможно, и так, — согласился я.

Это правда, что свободные женщины склонны быть несколько наивными и неосведомленными. Некоторые из них, во всяком случае, будучи порабощенными, казались совершенно пораженными, обнаружив природу некоторых из даже обычных действий и услуг, которые теперь ожидаются от них.

— А еще, мы лучше свободных женщин разбираемся в некоторых вещах, таких, как служение мужчине и доставление ему удовольствия.

— Это точно, — усмехнулся я.

Послушание, почтение и совершенство служения рабыни легендарны. Так и должно быть, ведь она — собственность. Интимное, фантастическое удовольствие, которое невольницы могут доставить известно, по крайней мере, среди свободных мужчин.

— Также, нам разрешают вести себя так, как, я думаю, было бы маловероятно ожидать от свободной женщины.

— И как же? — заинтересовался я.

— А вот так, — сказала она, и скользнула животом на покрывала, перекатилась, и затем замерев на спине, подняла ногу, потом обхватив ее руками, опустила стопу согнув ногу в колене. При этом она призывно смотрела на меня.

— Теперь я могу, — пояснила она, — позировать голой перед мужчинами так, как мне это нравится. Я могу извиваться перед ними в безмолвной мольбе девушки выпрашивающей толику внимания. Я могу, танцевать для них на спине и животе, никогда не поднимая головы выше колена стоящего мужчины. Я могу ползти к ним, умоляя, облизывая и целуя их ноги.

— Я всего лишь человек, — сердито напомнил я, расшалившейся рабыне. — Теперь вставай и пошли в вигвам Кэнки.

Она поднялась на руки и колени. Ее отвисшие при этом груди смотрелись просто умопомрачительно.

— Я взволновала Господина? — игриво спросила она.

— Нет, — холодно ответил я. — Конечно, нет.

— Это хорошо, — промурлыкала она, и подползла поближе, встав передо мной на колени.

— Это — поза башенной рабыни, — объяснил я.

— Ох, — только и сказала она.

Позиция башенной рабыни, в большинстве городов, очень похожа на позу рабыни для удовольствий. Существенное различие в том, что рабыня башни, в обязанности которой обычно входит, прежде всего, ведение домашнего хозяйства, становясь на колени, держит бедра плотно сжатыми. В то время как рабыня для удовольствий, в символическом признании более полной природы ее неволи, в ее самых существенных аспектах, становится на колени с широко разведенными ногами. Конечно башенная рабыня, как любая другая невольница, полностью в распоряжении рабовладельца для любого его желания. Различие между башенной рабыней и рабыней для удовольствий, лишь в том на невольничьем рынке каких-то девушек купили, прежде всего, в целях работ по дому, а других в основном для ублажения мужчин. Но на самом деле, это не является твердо закрепленной специализацией, все далеко не абсолютно. В действительности, обязанности могут легко быть изменены по желанию рабовладельца. Девушка, которой скомандовали раздвинуть ее колени, выполнив приказ, понимает, что теперь она стала рабыней для удовольствия. А кроме того, одна и та же девушка может выполнять разные обязанности, в зависимости от ситуации и желания ее хозяина.

Например, подавая ужин молодому человеку и его матери, девушка может казаться просто умелой и почтительной служанкой. Она становится на колени поблизости, держа ноги вместе. Однако стоит матери покинуть столовую, и рабыня может оказаться стоящей перед молодым человеком на коленях совсем по-другому, призывно раскинув свои колени.

Виньела переместила свои колени, разводя их как можно шире, откинувшись назад на пятки.

— Ты можешь оставаться в позиции башенной рабыни, — вспотев, предложил я.

— Пожалуйста, Господин, — сказала она. — Я — Рабыня для удовольствий. Для моей дрессировки будет лучше быть принужденной стоять на коленях в такой позе, наиболее откровенной и унизительной. Кроме того, в этом положении, я чувствую себя столь открытой и беззащитной, что может быть полезным напоминая мне, что у меня не должно возникать желания стать надменной, и гордиться моей униженностью, моими назначением и положением.

— Значит, Ты предпочитаешь стоять на коленях в позе рабыни для удовольствий, в позе унижения женщины, навязанной мужчинами некоторым женщинам, в позе чрезвычайной женской уязвимости, беспомощности и красоты? — спросил я.

— Да, Господин, — признала она. — Если приглядеться к природе моей неволи, эта поза является наиболее подходящей для меня. Принимая во внимание, к какому виду рабыни я принадлежу, это соответствует и подходит для меня.

— Тебе нравится так стоять, — заметил я.

— Мне удобно так стоять, — уклончиво сказала она.

— Нет, Тебе нравится так стоять, — поправил я рабыню.

— Да, Господин, — согласилась она. — Мне кажется это очень возбуждающим и захватывающим. Я люблю стоять на коленях именно так.

— Ты настолько гордишься, что стоишь на коленях таким образом, — поразился я.

— Да.

— Бесстыжая девка, — заметил я.

— Да, Господин, — улыбнулась она.

Я посмотрел на нее внимательно, и под моим взглядом, она села еще прямее.

— Да, действительно, тебе идет эта поза, — признал я.

— Она отлично мне подходит.

— И почему же?

— Я — рабыня для удовольствий, — гордо заявила Виньела.

Я выпрямился, и приготовился щелкнуть пальцами.

— Я люблю принадлежать мужчинам, — проговорила она. — Я не считаю это унизительным или отвратительным. Я считаю это естественным и возвышенным. Не презирайте меня за то, чем я стала.

— И кто же Ты теперь?

— Женщина, — просто ответила она.

— И рабыня, — напомнил я.

— Да, женщина и рабыня, — улыбнулась Виньела.

Я вытянул руку, щелкнул пальцами. По щелчку моих пальцев, она встала и приготовилась идти за мной, следуя за мной по пятам, как дрессированное домашнее животное, которым она, в общем-то, и была к вигваму ее хозяина. Одним из первых рабских умений, которое преподают девушке, состоит в том, чтобы следовать по пятам за мужчиной.

— Разве я не убедила Вас, Господин, — спросила она, — что у рабыни есть определенная власть.

— Возможно, некоторая жалкая и ограниченная власть имеется, — признал я, — такая же, которая характерна для любого находящегося в собственности домашнего животного.

— Конечно, — засмеялась девушка.

— Ты — действительно рабыня для удовольствий, не так ли?

— Да, — томно сказала она.

— Кажется, теперь Ты во многом отличаешься от мисс Миллисент Обри-Уэллс, девушки из высшего сословия, дебютантки, от Пенсильвании, — заметил я.

— Вы о той маленькой глупой девчонке? — рассмеялась Виньела. — Она, тоже была рабыней для удовольствий, и глубоко в душе знала это. Лучшим из того, что когда-либо происходило с ней, оказалось то, что она быть перенесена на Гор и закована в цепи.

— Возможно, — не стал я спорить.

— У меня нет сомнений в этом.

— Ты помнишь ее?

— Конечно, — улыбнулась она. — Но я больше не она. Я — теперь Виньела, всего лишь рабыня.

— Это верно, — согласился я.

Она была возбуждающе красивой, и она была предметом собственности. «Она — всего лишь рабыня», — с сочувствием думал про себя, — «всего лишь — рабыня!» Это было все, что я мог сделать, дабы удержаться и не схватить ее, чтобы беспощадно использовать ее для своего удовольствия. Казалось таким естественным делом, что мужчины Гора должны держать этих женщин в клетках и цепях, и плетями принуждать их ублажать себя.

— Безусловно, я вижу, что у тебя есть власть, которой не имела малышка Миллисент, — отметил я.

— Да. У меня теперь есть сила рабыни.

Это было верно, и этого невозможно было опровергнуть.

— Мы должны идти в вигвам Кэнки, — сказал я рабыне.

— Но Вы так и не наказали меня, — напомнила она.

— Нет.

— Вы же знаете, что Кэнка хотел, чтобы я была наказана.

— Я не уверен в том, хотел ли он действительно тебя наказать или нет.

— Конечно же, он желал этого, — возмутилась моими сомнениями Виньела. — Он — краснокожий господин!

— Кажется, что Ты права, — наконец, сказал я. Я помнил, что Кувигнака и Грант, оба имели такое же мнение.

— Но Вы этого не сделали.

— Нет.

— Я осталась безнаказанной, — огорчилась она.

— Да.

— Накажите меня, — попросила рабыня.

— Нет.

— Мой господин хотел, чтобы я был наказана. Я готова быть наказанной. Я хочу быть наказанной.

— Это правильно.

— Накажите меня, — вновь запросила девушка.

— Нет.

— Неужели, у Вас нет никакого желания, наказать меня? — изумилась она.

— Нет.

— Кэнка хотел, чтобы Вы использовали меня. Разве я кажусь недостаточно привлекательной для вас? У разве меня нет, хотя бы незначительного очарования рабыни? — не могла понять Виньела.

— Ты привлекательна, и красива. Но, на мой взгляд, Ты через чур сильно выставляешь свое очарование.

— Девушка в ошейнике может выставлять себя напоказ, — сказала она.

Я кивнул, соглашаясь с ее мнением. Ошейник интересно влияет на женскую сексуальность. Он освобождает девушку от комплексов, позволяет ей быть собой.

— Разве Вы не подарите мне, хотя бы один поцелуй? — обиженно надула губы рабыня.

— Нет. Всем известно, к чему должен привести поцелуй рабыни для удовольствий.

— К чему же? — невинно поинтересовалась она.

— К обладанию ей, господству над ней, и в конечном итоге ее изнасилованию, — напомнил я.

— О-о-о.

Я щелкнул пальцами, и девушка, немедленно, вскочила на ноги.

— Ты видишь, красотка Виньела, в конечном итоге Ты бессильна. Я щелкаю пальцами, и Ты обязана встать, и быть готовой следовать за мной к вигваму Вашего владельца, и твое желание не имеет никакого значения. И никакие твои хитрости теперь тебе не помогут.

Она опустила голову, а я победно рассмеялся, видя ее, стоящую передо мной с опущенной вниз головой.

— Ты видишь, Ты, в конечном счете, беспомощна.

Она подняла свою голову, улыбнулась, и сказала:

— И все же я не абсолютно беспомощна.

— Что Ты имеешь в виду? — озадаченно спросил я.

— Я покажу Вам, как рабыня может обольстить мужчину.

Внезапно она протянула и заключила мою шею в кольцо ее прекрасных обнаженных рук, и прижала свои губы к моим.

— Ах, Ты ж! — только и успел крикнуть я в гневе и ярости. Но, в то мгновение я не смог, освободиться из ее рук. Она была рабыней. Для мужчины нелегко капитулировать перед рабыней даже оказавшись в объятиях, поэтому я развел ее руки и отстранил девку от себя. Ее поцелуй, поцелуй рабыни, горел на моих губах. Я дрожал от переполнявших меня эмоций. Я был взбешен. Поцелуй, слишком краткий, восхитительный, потрясающий, горячий и нежный, бушевал в моем теле. Это походило на химическую реакцию, катализатор которой, неожиданно попал в мою кровь. Реакции и преобразования, мучительные и захватывающие, неотразимые и неистовые, казалось, подобно вулкану взорвались в каждой клетке и ткани моего тела. Она снова потянулась ко мне губами и предложила:

— Попробуйте на вкус губы рабыни еще раз, Господин.

Я сдавил ее тело в моих рука руках, сокрушил его. В моих руках по-прежнему была всего лишь она, и одновременно это были громы и молнии, бушевавшие в моей крови. Я поднял ее на вытянутых руках, ее вес для меня ничего не значил.

— Посмотрите на мой ошейник? — смеясь, предложила рабыня.

— Я вижу его, — зло отозвался я.

— Я — рабыня! — воскликнула она.

— Да.

— Вам понравился вкус рабыни, Господин? — спросила она, и вновь протянулась ко мне, обхватив рукам шею, и пытаясь добраться до моих губ. Теперь я уже был окончательно разъярен, и швырнул Виньелу к своим ногам.

— Шлюха! Животное! Рабыня! — накричал я на нее.

— Да, Господин, — смеясь, признала она.

Она поднялась на руки и колени, и радостно посмотрев на меня, смеясь, проговорила:

— Я не думаю, что теперь Вы сможете мне сопротивляться.

— Рабыня! — сердито, крикнул я.

— Да, Господин, — смеялась довольная девка, вот только ее смех мгновенно сменился ужасом, когда я, шагнув к стене вигвама, поднял кайиловый хлыст, дожидавшийся там своего времени.

— Пожалуйста, нет! — испуганно взмолилась она. — Не надо меня пороть!

Но я хорошенько приложил ей хлыстом. Пять раз. Первым ударом, сбив ее с рук и коленей на одеяла, а остальные, всыпав уже, когда она беспомощно извивалась и каталась по полу, пытаясь избежать жалящих ударов.

— Кажется, Ты просила наказать тебя, — напомнил я.

— Но я не хотела наказания хлыстом! — плакала она, размазывая слезы.

— Ты должна принимать, то наказание, которое твой хозяин решает назначить.

— Да, Господин, — всхлипнула сжавшаяся у моих ног рабыня с исполосованным телом.

— На спину, — скомандовал я, щелкнув пальцами. — Губы рабыни. Ноги широко!

Девушка со слезами на глазах, стремительно выполнила мои команды. Теперь она лежала передо мной, с губами вытянутыми как для поцелуя, и широко раскинутыми ногами.

Я грозно смотрел на нее сверху вниз, а она на меня, заплаканными глазами.

Девушка, которой приказывают показать губы рабыни, или просто получает команду — «Губы рабыни», должна придать рту форму поцелуя. При этом ей обычно, не позволено изменить положение губ, пока она не поцелует или будет поцелована. Само собой разумеется, девушка не может говорить, не нарушив форму поцелуя. Чаще всего вслед за командой «Губы рабыни», звучит приказ «Ублажай меня».

Я бросил хлыст подле девушки. Она посмотрела туда с облегчением, от того, что это орудие боли больше не находилось в моей руке. Конечно, при необходимости я мог бы легко взять хлыст снова.

Затем я присел рядом с ней и приподнял в полусидящее положение, легко поцеловал ее, что разрешало ей изменить положение губ рабыни. Она немного свела ноги.

— Я не думаю, что теперь Вы будете колебаться овладеть мной.

— Я тоже так не думаю, — усмехнулся я.

— Оказаться в вашей власти, было большим унижением и суровым наказанием для меня, — проговорила она, — ведь Вы всего лишь раб.

— Несомненно, — согласился я.

— Следуя распоряжениям моего хозяина, Кэнки, я должна отдаться вам полностью и безоговорочно, как рабыня отдается своему господину.

— Правильно, — поддержал ее я.

— Меня ничто не должно сдерживать.

— Верно.

— Но я знаю, что даже без всякой команды, не смогу не отдаться Вам. Я чувствовала ваши руки прежде. Я отлично знаю, что Вы, если на то будет ваше желание, сможете заставить меня кричать от наслаждения как, если бы я была вашей собственной рабыней.

— Возможно, — улыбнулся я, вспомнив, чем занимался с этой рабыней прежде. Мы оба знали, что я мог с ней сделать.

— Я готова, — прошептала она. — Пожалуйста, будьте моим наказанием.

— Превосходно, — дал я, наконец, свое согласие, и она аккуратно откинулась назад в моих руках.

— Это было роскошным наказанием, Господин, — вздохнула Виньела.

Я ничего не ответил. Безусловно, я наслаждался, управляя ею. Было приятно взять женщину и довести ее до состояния умоляющей, выпоротой получающей и доставляющей удовольствие рабыни.

— Я ваша в течение этого дня, — напомнила девушка.

— Это верно.

— Сейчас, все еще рано, — намекнула она.

Честно говоря, я в этом сомневался, но, тем не менее, костры для приготовления ужина еще не разожгли.

— Господин, — позвала она.

— Говори, — разрешил я.

— Накажите меня снова, — она извернулась и, опираясь на мое плечо, поцеловала меня, — пожалуйста.

— Ты просишь меня об этом? — уточнил я.

— Да, я умоляю наказать меня снова.

— Отлично, — сказал я, и взял ее снова, подмяв под себя. Она вскрикнула с радостью и наслаждением.

— Я люблю своего господина, Кэнку, — сказала она, когда все закончилось.

— Я знаю.

— Я хочу удовлетворять его полностью.

— Ты уже стала лучше.

— Это верно, — засмеялась она и добавила: — Но это кажется странным.

— Что именно?

— Я — рабыня Кэнки, я люблю его так, что даже если бы я не была его рабыней, то хотела бы ей стать.

— Интересно.

— Я — всего лишь его влюбленная рабыня.

— Я знаю.

— Вы хотели бы знать что-то еще?

— Конечно.

— Любовь, превращает любую женщины в невольницу, и чем глубже она любит, тем глубже она погружается в неволю, — сказала Виньела.

— Возможно.

— Я думаю, что так оно и есть.

— Возможно, Ты и права, — сказал я. — Я не знаю.

— Но если это, правда, то может показаться, что из этого следует, что никакая женщина не может по-настоящему любить, не будучи рабыней, — предположила девушка.

— Я думаю, что из этого можно сделать вывод, что любая женщина глубоко и по-настоящему любящая в действительности является рабыней, того кого она любит, — ответил я.

— Теперь, представьте себе, — тяжело дыша, заговорила Виньела, — что чувствует любящая настоящая рабыня, женщина фактически принадлежащая, к своему господину. Как беспомощна она в его власти!

— Неволя, — постарался объяснить я, — с ее правом собственности на женщину и господством над ней, является естественной почвой, на которой расцветает любовь.

— Я знаю, что это правда, — согласилась она.

— И за неволей цепей, весьма часто, следует неволя любви, — добавил я.

— Вот и представьте, как глубока неволя рабыни, чья судьба — двойная неволя цепей и любви.

— Да. Ее рабство действительно глубочайшее, из всего того, что женщина могла испытать на себе, будучи безоговорочной собственностью ее любимого мужчины.

— Могу я сказать вам кое-что еще? — осторожно спросила девушка.

— Что? — заинтересовался я.

— Вы — мой друг, — сказала она.

— Осторожней, если не хочешь получить еще сто ударов хлыстом, — предупредил я.

— Вы — мой друг, — повторила она. — Я знаю, что это правда.

Я не потрудился отвечать на эту чушь. Насколько же нелепым было предположение девушки. Разве она забыла, что была ничем, всего лишь никчемной рабыней?

— Владельцы и их рабыни могут быть друзьями? — поинтересовалась она.

— Да. Но девушка при этом, конечно, должна всегда держать себя безукоризненно, полностью соответствуя своему статусу рабыни.

— Конечно, Господин.

— Запомни это, рабыня.

— Я люблю Кэнку. Но я вызвала его недовольство. Что, если он больше не захочет меня? Что, если он продаст или подарит меня?

— Я не думаю, что он сделает это, — успокоил я Виньелу.

— Что я должна сделать, возвратившись в его вигвам? — спросила она. — Что мне делать?

— Ты — рабыня, — подсказал я. — Люби, слушайся и ублажай — полностью.

— Я попробую, — прошептала девушка.

И тогда я объяснил ей еще раз, что именно она могла бы сделать по возвращении, в вигваме своего господина, Кэнки.

— О-о-а-а, да-а-а! — страстно вскрикивала Виньела, корчась в любовных судорогах подо мной. — Да!

Для нее было бы важно убедить хозяина, что она хорошо изучила свои уроки этого тяжелого для нее дня.

— Я чувствую запах дыма вечерних костров, — сказала она, счастливо, и попыталась подняться, но я резко толкнул ее обратно на покрывала.

— Господин? — удивилась рабыня.

— Ты торопишься возвратиться в вигвам своего господина? — спросил я у девушки, внимательно наблюдая за ее реакцией.

— Да, Господин.

— Пока я решаю, по причине тебе известной, когда Ты сможешь уйти, — снизошел я до объяснений. — Ты все еще служишь мне, как моя рабыня, не так ли?

— Да, Господин, — отозвалась она.

— Хорошо, в данный момент я не собираюсь, отдавать тебя.

— Пожалуйста, Господин, — заканючила рабыня.

— Вы раздета и привлекательна. Сейчас я собираюсь взять тебя снова, пока у меня есть свободное время.

— Пожалуйста, Господин! — попыталась протестовать она.

— Ты, возражаешь? — деланно удивился я.

— Нет, Господин, — испуганно отозвалась Виньела.

— И как Ты собираешься отдаваться мне?

— С совершенством, как мне приказал мой господин, — она посмотрела на меня, и засмеявшись сказала: — Вы — грубое животное. Вы же отлично знаете, что легко заставите меня отдаться с совершенством, желаю ли я того или нет!

— Возможно, — скромно сказал я.

— Скромный тарск! — смеялась она, но через мгновение ее смех сменился стонами и криками страсти.

— О! — кричала Виньела. — О! О-о-о-о!

— Пожалуй, Ты права, — усмехнулся я.

— Да, — простонала она, задыхаясь. — Да!

— В дальнейшем, Ты всегда будешь издавать подобные звуки, говорящие о твоем возбуждении, — велел я.

— Да, — согласилась она. — Да.

У этой уловки, вынуждения рабыни показывать голосом ее ощущения, есть тройное назначение.

Во-первых, это помогает усилить ответную реакцию рабыни, она, отвечая на ласку, дополнительно возбуждается своими собственными звуками страсти. Во-вторых, эти звуки, ее беспомощные стоны и крики, ее всхлипы и вздохи, ее тяжелое дыхание, доставляют удовольствие ее хозяину и могут дополнительно возбуждать его. В-третьих, звуки помогают владельцу в его контроле над рабыней. Посредством их, он может составить для себя карту ее тела, изучая свою собственность, находя ее самые чувствительные зоны воздействие на которые делает рабыню сексуально беспомощной, и изменяя характер и ритм своих прикосновений, изучить, как они могут наиболее эффективно и блестяще использоваться, чтобы сделать тело невольницы своим союзником в деле превращения ее в еще более уступчивую и сногсшибательно беспомощную рабыня, какую только возможно воспитать.

— О-о-ох! — приглушенно простонала она.

— Как только я закончу с тобой, — сказал я, — то встану и щелкну пальцами. Ты должна без лишней суеты, встать и идти за мной, спокойно, покорно и, конечно же, следуя за мной по пятам, как простое животное, которым Ты и являешься, к вигваму твоего хозяина.

— Да, Господин, — тяжело дыша, проговорила девушка и снова застонала. — О-о-о. О-о-ох!

Я улыбнулся про себя. Мелкое животное все же обмануло меня. Но я подумал, что моя месть на ней была соответствующей.

— О-о-ох! — она кричала из последних сил. — О-о-о! О-о-ах!

Да, решил я, полностью подходящей.

Загрузка...