Ош. Жатва. Том 1

Глава 4

Ночка выдалась тяжёлой. Мы с без конца размазывающим сопли по щекам Волдо ходили от дома к дому. Он стучался и жалостливо просил о помощи с отчимом, ибо у того «Сердце остановилось! Он не дышит! Синий весь! Пресвятая Амиранта! Не знаю, что делать!», а я входил следом через открытую сердобольными соседями дверь и освобождал ценный энергоресурс из узилища их бренных тел. От дома к дому, от дома к дому... Только с рассветом остающиеся в живых крестьяне почуяли неладное и, подняв крик, попытались спешно покинуть малую родину. Но Красавчик им этого не позволил. А когда во всей деревеньке не осталось никого, кроме нас троих, пришло время приступать к обещанной инсценировке нападения стаи неведомых плотоядных тварей. Так как плотоядная тварь уже обожралась Олафом, пришлось ограничиться лишь растерзанием трупов в местах колото-резаных отметин. Но, в общем и целом, всё вышло достаточно натурально. Волдо, пока я добросовестно занимался мародёрством, не поленился изобразить в интерьерах следы борьбы и отчаянного сопротивления. Хотя, как по мне, сопротивление выглядело вяловато, но лучше, чем ничего.

Деревушка называлась Щедрый луг. Забавно. И ведь не поспоришь. Мы покинули её с одиннадцатью душами на кармане, тремя увесистыми кошелями монет и кое-каким приданым, но — упаси боже — не «солдатским», а в виде серебряной утвари, потенциально ценных безделушек и весьма любопытного стилета. Последний был прямо всамделишный — с серьёзной гардой, веретенообразной рукоятью и тридцатисантиметровым плавно сужающимся клинком с тремя гранями, разделёнными глубокими долами, без малейших признаков режущей кромки. Никогда такими не пользовался, только в книжках видел. По мне так кинжал функциональнее. Но то было... Там. А здесь, судя по увиденному, подобная пырялка может пригодиться, если какая душа под доспех запрятана. Так что архаичный инструмент для перфорации бронированной мякотки немедля занял место на ремне.

Одну из добытых душ я скормил Красавчику. У того шкура грубела буквально на глазах, в некоторых местах начала трескаться и кровоточить. Похоже, бедолага погиб в огне. Надеюсь, он, как и я сперва, не успел этого понять. Волдо был не на шутку удивлён, когда увидел, что Красавчик поглотил душу:

— Как он это сделал? Разве это не...?

— Животное? — подсказал я.

— Ну да.

— Частично. А что, животные в Оше души не имеют?

— Нет, только разумные создания.

— Очень сомневаюсь, что наличие души связано с уровнем интеллекта, иначе процентов восемьдесят людей ею бы не обладало. Всё упаковал?

— Угу, — поднял пацан два внушительных тюка.

— Тогда грузи и в путь, больше тут ловить нечего.

Двигать решено было в Шафбург — ближайший город, по словам Волдо. Кроме своей близости сей населённый пункт привлекал меня тем, что в нём имелся скупщик, хорошо знакомый Волдо, благодаря пропойце отчиму. А ещё мы планировали отыскать там неучтённого церковью храмовника. Хотя эта задача обещала доставить немало головной боли и финансовых затрат, я готов был с этим смириться ради собственного психического здоровья. Да и ради Красавчика тоже.

— Что-то его колотит, — положил я руку на мелко трясущуюся мешковину, укрывающую будто бы третий тюк на нашей телеге, запряжённой непривычно огромной гнедой кобылой. — Интересно, чью душу мы ему скормили. У вас эпилептиков не водилось?

— Эпи... что?

— Не важно. Ты говорил, до этого вашего Шафбурга два дня. Это пешком?

— Угу.

— Значит, на кобыльей тяге к завтрашнему полудню доберёмся?

— Где-то так.

Волдо всё ещё всхлипывал и шмыгал носом, мысленно переживая события минувшей ночи.

— Хорош уже, — пихнул я его в плечо. — Так сложились обстоятельства. У тебя не было выбора.

— Это неправда, — процедил он, крепче вцепившись в поводья.

— А ты думай, что правда. Какой толк убиваться по тому, чего уже не исправить?

— Мы совершили чудовищное зло, — потряс он башкой, будто пытался скинуть лезущих туда бесов. — Непростительное. Шогун нас за это будет вечность в кипящем масле жарить.

— Это что ещё за хрен?

— Она хозяйка загробного царства.

— Баба? Типа Сатаны с мандой?

— Не надо так...

— Боишься, покарает? Понимаю. Когда душу в руках можно подержать, это, конечно, облегчает процесс погружения в религиозные байки.

Волдо засопел и бросил на меня через плечо испепеляющий взгляд:

— Вы ничего не знаете об Оше.

— Я знаю достаточно, чтобы сделать нужные выводы. Во-первых, Ош — чертовски перспективное местечко. Во-вторых, не желаешь, чтобы твоя охочая до приключений жопа угодила в кипящее масло — просто, не умирай. А, как тебе такой план? Кушай души и живи вечно! — всплеснул я руками, на что Волдо снова замотал головой.

— Рано или поздно...

— Ну что ты заладил? Семнадцать годков только отмучился, а уже брюзжишь как старый дед. Радуйся жизни. У тебя случился охеренный прорыв, я тебя, можно сказать, за уши из болота вытащил и указал верный путь к светлому будущему. Слушайся дядю Кола, и непременно станешь успешным преуспевающим членом местного социума.

— Дядю?

— Кстати, надо легенду сочинить. Вот чего ты ответишь, если кто спросит, мол, что это за мужик с тобой?

— Дядя? Да... Двоюродный. По материнской линии. Метцгер. Кол Метцгер. Из Лейцига. Он далеко, вопросов про знакомства будет меньше. А сам по делам приехал, на заработки. Каменщиком работу ищет, в Лейциге строительства давно нет. Годится?

— Более чем, — покивал я, весьма впечатлённый сообразительностью моего новоявленного протеже. — Ты раньше никакими тёмными делишками не промышлял?

— Нет. Раньше я ни единого геллера не украл и мёртвых только на городской площади видел... Не считая мамы.

— Что ж, старт у тебя выдался мощным. Мои поздравления.

Волдо ничего не ответил, и я тоже решил дать языку передышку.

Дорога петляла между невысокими холмами и рощами раскидистых деревьев похожих на вековые дубы, чьи стволы и ветви были раздуты и перекручены, будто их артрит разбил, ветер гнал по небу кучевые облака, а подбирающийся к зениту Рутезон бросал свой розоватый свет на эту пасторальную картину. Как вдруг...

— Пру-у! Не спеши, родная, — из ближайшей рощи выскочили пятеро мужиков, один сноровисто тормознул нашу удивлённую нежданным знакомством кобылу, а четверо других окружили телегу.

Волдо застыл, будто парализованный.

— Чем обязаны такому радушному приёму, господа? — поинтересовался я, нащупав рукоять меча.

— Гляди-ка, — осклабился здоровяк в латаной-перелатаной кожанке и с причудливым беретом на заросшей башке, — воспитанный. Что в телеге?

— Да ничего интересного, тряпки, посуда. С племяшкой вот до городу двинули, работу найти думаю, этим... каменщиком.

— Каменщиком, значит? — ощерился гордый обладатель берета ещё шире и обвёл взглядом своих подельников. — Во даёт.

— А что, — взяла меня досада из-за такого предвзятого отношения, — не похож?

— Да моя дочурка скорее за него сойдёт. Ладно, хорош языком чесать, скидывай добро и можете проваливать.

Так... Один держит лошадь, один за спиной с копьём, двое напротив — с топором и палашом, и один слева с цепом. Нужен раж, а на него нужно время.

— И рад бы, — подтянул я под себя ногу, чтобы вскочить половчее, — да с добром у нас туговато.

— Чего? — здоровяк недобро прищурился и положил свой палаш обухом на плечо, чтобы было лучше видно. — Жизнь не мила?

— Это очень сложный вопрос, так сразу не ответить, а дела зовут. Давайте обсудим на обратном пути.

— Ты умом что ли тронулся?

Электрическое покалывание пробежало вдоль позвоночника.

— «Умом» — не совсем верное определение. Здесь скорее нужно говорить о психике, а она к уму — то бишь интеллекту — относится слабо. Знавал я одного доктора, так у него чердак капитально протекал, но как зайдёт с тем доктором разговор про высокое да сложное — вот уж там умище-то наружу лез, что твоё говно с большого перепугу.

— Последний раз предлагаю, по-хорошему.

Надпочечники засучили рукава и принялись за дело. Сердце заработало с удвоенной скоростью. Лёгкие насыщали кровь кислородом с такой самоотдачей, что говорить стало трудно:

— Похоже... На... Угрозу?

Повисла немая пауза. Взгляд здоровяка сместился мне за плечо, и увенчанная беретом голова едва заметно кивнула.

Я услышал, как стоящий позади романтик с большой дороги резко выдохнул, и как его нога зашуршала по земле. Наконечник копья пролетел нам моим правым ухом, когда я кувыркнулся влево и хлопнул по «тюку». Думаю, вооружённый цепом лиходей даже не понял, что произошло. Красавчик выскочил, как чёрт из табакерки, и вцепился зубами в бандитскую рожу. Стоящий напротив экспроприатор замахнулся топором... Но раж уже пришёл, с ноги открыл дверь, дал подсрачника заторможенным рефлексам и принял управление моим телом на себя. Меч описал широкую дугу и прошёл сквозь тушку топорщика, разрубив ту от левой ключицы до правого бока. Подогнувшиеся колени свежего трупа ещё не коснулись земли, когда клинок моего меча пробил грудь в латаной-перелатаной кожанке, вышел наружу и снёс нахер башку в причудливом берете. Клянусь, пока она летела, глаза округлялись, а рот пытался что-то сказать. Наверное, «Счастливого пути». Наблюдавший за этой батальной сценой любитель чужих кобыл смекнул, что сегодня у него не выгорит и бросился наутёк. Я подобрал с земли топор и швырнул ему в след с наилучшими пожеланиями. Тот угодил обухом аккурат промеж лопаток спринтера. Красавчик тем временем, размолов череп одного, переключил своё пристальное внимание на второго засранца. Тот отступал к роще, держа перед собой копьё и тщетно стараясь попасть им в строящего свои нехитрые планы четвероногого людоеда. Уклонившись от очередного выпада, Красавчик сомкнул челюсти на древке и перекусил его. Опешивший копейщик потянулся за ножом, но живой ком ярости снова оказался проворнее. Рука влажно хрустнула и повисла. Копейщик, вопя, что есть мочи, повалился на землю...

Иногда мне кажется, что в Красавчике гораздо больше от человека, нежели от животного. Животное в схватке за жизнь всегда убивает наиболее быстрым и эффективным способом, но только не этот столичный франт. Нет, Красавчик любит оттянуть момент умерщвления, насколько позволяет ситуация. Понимаю его, потому и не вмешиваюсь. Волдо тоже решил не встревать со своими высокоморальными принципами, он продолжал сидеть в неизменной позе, и я уже забеспокоился, не хватил ли пацана паралич в самом деле.

Красавчик отпустил изувеченную руку и неспешно обошёл резко притихшего копейщика, принюхиваясь. Он совершенно сознательно пугал свою добычу, демонстрируя готовность вцепиться то в лицо, то в горло, то в пах. Вдоволь насладившись внушённым ужасом, Красавчик остановился и ненадолго замер, глядя на меня, словно гончая, придушившая лису и ждущая похвалы от хозяина. И как только жертва чуть расслабилась, четвероногий садюга бросился на неё. Оскаленная морда уткнулась копейщику в живот и заходила из стороны в сторону с бешеной скоростью, так, что даже я, не отошедший ещё от ража, видел лишь мешанину из бурых пятен в облаке летевших во все стороны лоскутов гамбезона. Очень скоро к тряпью добавились брызги крови. Копейщик скорчился, вопя и тщетно отбиваясь здоровой рукой от вгрызающегося в него чудовища. Голова Красавчика прокладывала себе дорогу, как горный бур в породу. Выхваченные из живота кишки серпантином разлетелись по земле. А копейщик всё продолжал дёргаться и орать. Пока не раздался поставивший точку хруст перекушенного позвоночника. Красавчик вынул окровавленную голову из раскуроченной добычи и довольно облизнулся.

— Соберись, — хлопнул я по спине согнувшегося в рвотных спазмах Волдо и направился к неудачливому бегуну, ничком лежащему на дороге.

— Ты как, дружище? — отбросил я в сторону топор, забрал тесак из ножен и ногой перевернул бессознательное тело на спину. — Похоже, не очень. Красавчик, освежи клиента.

Кровожадная бестия нехотя подошла и — мне не померещилось? — буркнув нечто похожее на «дерьмо», облизала разбойничью физиономию.

Шершавый как наждачка язык вкупе с чертовски зловонной смесью слюны, крови и начинки пущенного на серпантин кишечника довольно быстро привели отдыхающего в чувства.

— А-а-а!!! — было первым, что он изрёк, обнаружив перед глазами жуткую зубастую морду. — Не надо! Я... Я... Они меня заставили! Это правда, мне...

— Залепи хлеборезку и слушай внимательно.

Бегун часто закивал, выражая неподдельную готовность к бескорыстному сотрудничеству во искупление былых прегрешений. До чего же благотворно влияет на людей общение с домашними питомцами.

— Где ваш лагерь?

— Вон! — хотел вставший на путь исправления преступник амплитудно махнуть рукой в сторону рощи, но близость зубастой пасти вынудила его ограничиться осторожно вытянутым указательным пальцем.

— Сколько в лагере человек?

— Некого! Клянусь!

— Награбленное там?

Перевоспитуемый собрался было дать волю языку, но нехорошие мысли — эхо преступной жизни, не иначе — заставили его убавить прыть и озаботиться судьбой собственной шкуры вместо того, чтобы сделать мир вокруг лучше.

— В тайнике. В хитром.

— О... Какая досада. Но ты ведь нам покажешь?

— А отпустите?

— А почему бы и нет? Волдо, ты как считаешь, отпустим этого доброго человека, коли на тайник нам укажет?

Тот доблевал остатки желудочного сока, утёрся рукавом и кивнул.

— Ну, — развёл я руками, — раз никто не против, так тому и быть. Веди.

— Клянёшься? — осторожно поднялся наш добряк на ноги.

— Матерью клянусь, всем святым, слово чести, — проникновенно изрёк я и приложил ладонь к сердцу. — Шагай уже. Добрые дела сами себя не сотворят.