Ош. Жатва. Том 1

Глава 24

Дьявольски хотелось испытать фламберг. Хоть на трупе, хоть на лошадином. Но в то же время что-то внутри противилось этому желанию, будто говоря: «Ни-ни-ни, нельзя. Это тебе что, кухарь какой, дохлятину нарезать? Побойся Бога. Только живое, только одушевлённое. Руби, кромсай, залей мир кровью, но отправь их на Страшный Суд!». И это что-то начинало всерьёз меня беспокоить. Не потому, что требовало подношений своему божеству, а потому, что подменяло мои цели своими. Подменяло удивительно легко. Чёртов фанатик не только крепко засел в моей голове, но и устроился там с большим комфортом. Никогда бы прежде не подумал, что религиозный фанатизм так гладко ложится на простое и понятное желание убивать людей. Мизантропия и упоротость по вере буквально созданы друг для друга. И, что хуже всего, я не мог назвать Герберта Кейна зомбированным мракобесом. О нет, этот стервец был чертовски хорошо образован для своего времени и места, к тому же весьма неглуп. И у него были принципы. Да, он брал плату за локальный геноцид по указке церкви, но нередко занимался этим и безвозмездно, по велению сердца, если можно так сказать о человеке без сердца в привычном метафорическом понимании. Герберт «Четвертователь» Кейн убивал мужчин, женщин, детей и стариков не ради удовольствия. Но получал ли он удовольствие от убийств? О да. И я, признаться, даже не знаю, с чем его сравнить. Упоение кровью, свистом клинка и треском костей вкупе с религиозным экстазом — чертовски забористый коктейль. Можно сколь угодно пестовать в себе атеиста, но отказаться от хорошего псалма посреди кровавой бойни — прожить день впустую. У мужика был стиль, была харизма. Жуткая, цепенящая, она касалась людей, как ледяная сталь касается открытой раны на лютом морозе. Его глубокий голос, читающий нараспев Слово Божие, гипнотизировал. Его неизменно осуждающий взгляд приковывал к месту не хуже римских гвоздей. Даже его прикид выделялся и был узнаваем. Кейн недолюбливал латы, но и разные фуфайки считал ниже своего достоинства. Он носил чёрный доспех из многослойной кожи, достаточно плотный, но не сковывающий движений. Поверх него торс защищала лёгкая кираса с богатой гравировкой, на библейские темы, разумеется. Достоинство прикрывала армированная металлическими пластинами и кольчугой кожаная юбка, а левое плечо с предплечьем — полноценный латный рукав из перчатки, наруча, налокотника и наплеча с высокой вертикальной защитой шеи. Хоть Кейн и был амбидекстром — прямо как я — он предпочитал классическую стойку, при этом совсем не уважал щиты. По его мнению, и доспех-то являлся признаком малодушия, но хотя бы защищал от случайных успехов козней Дьявола. А щит — это уже слишком, это прямое неуважение к Господу, к его мудрости и силе. За щитом прячутся те, кому недостаёт веры — так говорил Кейн. И — справедливости ради — в бою Господь его не подводил. А вот на эшафоте спасовал, увы.

Наша дорога пролегала через лес, обозначенный на карте как Гальгенвальд — место весьма мрачное, тёмное, сырое и изрезанное оврагами. Деревья здесь были преимущественно лиственными, сильно искривлёнными и при этом слишком высокими для такой влажной почти болотистой почвы. Воздух пах чем-то прелым, затхлым и слегка едким.

— Мне не нравится, как вы на меня смотрите, — обернулся едущий впереди Волдо, будто почувствовав взгляд затылком. — Что?

— Размышляю над вашей религией.

— У меня на спине витраж или священные письмена?

— Да просто пытаюсь понять, как в некогда христианскую голову залетела эта ерунда про Амиранту и Шогун.

— Я никогда не был христианином, как и мои родители.

— Но дед-то наверняка был. Он сменил веру добровольно или его вынудили?

— Без понятия. Если живёшь в Аттерлянде, так или иначе придётся примкнуть к Её церкви. Либо дорога в Готию. Вы же и без меня это знаете, да?

— Почему в Аттерлянде отказались от христианства?

— Вы цитируете псалтырь наизусть, и не знаете, почему в Аттерлянде отказались от христианства? — произнёс Волдо чуть издевательским тоном, как мне показалось.

— Мысли Кейна не настолько целостны.

— Кейн? Кто это?

— Один хороший парень, пострадавший за свои идеалы.

— Фанатик из Готии?

— О, да ты читаешь между строк. Если такой умный, к чему эти пустые вопросы?

— А для меня все они — фанатики.

— Вот как? Ненависть на религиозной почве? Не замечал за тобой чрезмерной набожности. По правде сказать, и умеренной не замечал. Откуда эти предрассудки?

— Издеваетесь? — остановил Волдо свою кобылу и потянул узду в мою сторону. — Война для вас недостаточная причина?

— Аттерлянд и Готия воевали?

— Олаф — мой отчим, душу которого вы поглотили сырой — вернулся с той войны. Не помните?

— Его воспоминания — сплошное кровавое месиво. Думаешь, он так бухал из-за теологических разногласий? Бедолаге Олафу не было дела, кто какого вероисповедания и подданства. Ему хотелось просто выжить. Жалкий бездуховный червь. И в чём же была причина конфликта?

— В вере, разумеется! — всплеснул Волдо руками. — Маркиз де Барро со своим орденом воспротивился архиепископу Аттерлянда, настаивавшему на принятии Готией амирантства. Говорят, этот еретик приказал разорвать послов лошадьми, а привезённые иконы Амиранты пустил на растопку костра под Святым Теодором — главой миссии. Христиане — жестокие, опасные люди, готовые убивать за слово!

— А вы нет?

— Конечно, нет!

— Тогда кто развязал войну?

— Это было оскорблением Короля. Оскорблением не только словом, но и действием.

— И что? За оскорбление вельможного идиота нужно заплатить тысячами жизней простых людей, которые больше, чем о ежедневной миске каши на своём столе, и не мечтают?

Волдо насупился и, продышавшись, нарочито сдержанно поинтересовался:

— Кто сейчас говорит вашими устами — Кол, или христианский фанатик, молящийся на крестовину ржавого от крови меча?

А этот конопатый сучёнок хорош, надо отдать ему должное.

— Это говорю я — Кол. Как и всё остальное. Мои минутные слабости не должны тебя беспокоить.

— Да? Но они беспокоят. Я и в самом деле не слишком-то религиозен. Но ваши участившиеся вспышки христианства меня — не стану врать — пугают. Кем был этот Кейн? Почему у него такая тяга к фламбергу? Вы в курсе, что вас трясло, когда вы подняли эту железку? Да, вас било, как в лихорадке. Это нормально? Меня это «не должно беспокоить»?

Хм... Интересные подробности.

— Думаю, нам стоит сделать привал.

— Не уходите от темы.

Я спрыгнул с лошади и занялся привязыванием её к ветке ближайшего дерева:

— Давай, надо отдохнуть. Не знаю, как ты, а у меня уже жопа о седло стёрлась, и кости от холода ноют. Здесь хорошее место, разведём костёр, отогреемся, перекусим. Расскажу тебе о Кейне.

Последний аргумент оказался решающим. Волдо без препирательств спешился и занялся оборудованием места для прослушивания охуительных историй.

Треск костра, пламя и пляшущие тени создавали как нельзя более подходящую атмосферу, и я начал свой рассказ. Волдо слушал очень внимательно и не перебивал. Конечно, мне пришлось кое-что приукрасить, кое о чём умолчать, немного сгладить углы там, чуть подсластить горькую правду тут. Но в целом получилось довольно неплохо передать образ моего непрошенного альтерэго.

— Да, вот таким был этот парень, — подкинул я хвороста в огонь. — Мир праху его.

— Всё это... — Волдо шмыгнул носом и поёжился. — Звучит очень необычно.

— Ну ещё бы. Подобных людей сложно назвать обычными.

— Да, но... Как он умудрился спасти из горящего приюта целую дюжину детей? Все они не поместились бы под его плащом. А эта история с тайным венчанием отпрысков враждующих родов... Кейн ведь не был наделён церковным саном. Он был лишь наёмником, хоть и благородным. Да и причина его казни оставляет много вопросов. Убийство известного насильника, пусть и на запрещённой законом дуэли — такое вряд ли карается смертью, особенно учитывая былые заслуги.

— Твоё неверие печалит.

— Нет, не то, чтобы я не верил, но...

— Душа этого благородного воина теперь часть меня. И, поверь, ей сейчас больно.

Волдо собирался сказать ещё что-то, но, поразмыслив передумал и молча уставился на огонь.

— Ладно, хватит на сегодня историй. Я спать. Дежуришь первым.

День выдался не из лёгких, дорога была утомительной, так что сон накрыл меня почти сразу, как только голова коснулась войлочной скрутки. Рядом лежал фламберг в ножнах, ладонь нащупала его оплетённую кожей рукоять, и я провалился в царство Морфея, сладко, как невинное дитя, обнимающее любимую куклу. Мне снился огонь. Я шагал по улицам пылающего города, мимо проносились вопящие люди, и мой меч раз за разом прерывал их крик. Кровь брызгала на горячий камень, на алые брёвна, шипела, превращаясь в пар. На фоне багряного неба высился силуэт колокольни с огромным колоколом, раскачивающимся сам-собою и оглашающим всё вокруг жутким звоном. Я шёл туда. Не знаю зачем. Этот звон будто вёл меня, направлял... А потом он вдруг превратился в голос. «Кол!» — прогудел голос, пробирая до самых костей. — «Кол! Проснитесь!».

— Да проснитесь же!

Перед моими глазами висела подсвечиваемая костром конопатая физиономия, выражающая смесь испуга и негодования.

— Что случилось?

Лошади тоже были встревожены, фыркали и беспокойно озирались, но отнюдь не из-за Красавчика. Тот снова где-то пропадал.

— Здесь кто-то есть! — громко прошептал Волдо. — В лесу, вокруг! Я их слышу! Сначала мне показалось, что это ветер, но нет. Они здесь.

Я сел на корточки, взял меч и стал слушать. Пацану не померещилось. В лесу действительно был кто-то помимо нас. И их было не меньше пяти. Быстрые лёгкие шаги шелестели от куста к кусту и затихали, а на смену им тут же приходили новые.

— Окружают, — произнёс я максимально спокойно, дабы не травмировать неокрепшую юную психику, но добился прямо противоположного эффекта.

— Пресвятая Амиранта! — Волдо съёжился и принялся грызть ногти. — Это мертвецы.

— Что?

— Я знал, знал, что нельзя здесь останавливаться.

— Эй! — выписал я ему лечебную затрещину. — Кончай истерить. Что ещё за мертвецы?

— Висельники, — пропищал Волдо не своим голосом и снова потянул пальцы ко рту.

— Спасибо, нахуй! А поподробнее?

— Мы в Гальгенвальде. В смутные времена здесь были повешены тысячи человек. Видите эти деревья? Говорят, они стали такими из-за тяжести трупов на их ветвях. Я думал, это только легенды, — Волдо всхлипнул, сцепил пальцы в замок и принялся бубнить себе под нос.

— Что ещё говорят легенды? — прервал я его молитву.

— Некоторые висельники, из тех, кто дольше прочих боролись за жизнь в петле, стали нежитью. И теперь охотятся здесь по ночам.

— И как угомонить этих сорванцов с концами?

— Не знаю. Они ведь и так мертвы. Может... Сжечь?

— Или расчленить, — освободил я фламберг от ножен и встал в полный рост.

— Что вы делаете?! — прошипел Волдо и потянул меня за полу плаща.

— Не ссы, и не беги, — снабдил я его мудрым советом и обратился к нашим ночным гостям: — Неужто вы настолько плохи, что даже дьявол вами побрезговал?! Бедные ублюдки. Но сегодня вам повезло! У меня хорошие связи в аду! Я вас всех пристрою.

Рысканье в кустах стало активнее. Я ошибся в первоначальных оценках — не пять, около десятка. Приземистые тощие тела почти стелились по земле, опираясь на все четыре конечности. Наша поляна была полностью окружена. Лошади истерично ржали и силились порвать путы, пятясь к костру. И тут раздался вой. Жуткий, гортанный. Одновременно со всех сторон. Сидящий возле моих ног Волдо съёжился так, что уменьшился раза в два. Первая тварь атаковала со спины. Но я сумел расслышать в дьявольском хоре соло приближающихся шагов. Меч застал отродье в прыжке. Сладостное чувство утопающего в мясе клинка передалось через рукоять в ладонь. Волнообразное лезвие рассекло мразе рёбра и, дойдя до середины грудной клетки, швырнуло прыгуна наземь. Вслед за первым из кустов выскочили ещё трое. Фламберг был гораздо тяжелее моей рапиры, но как же ловко он лежал в руке. Простая крестовина и полуторная рукоять позволяли вращать его до того легко, что вес ощущался только при встрече клинка с плотью. Хотелось не колоть и рубить, а резать. Я чувствовал, как волнистая полоса острой стали пластует мышцы, выдирает кишки и скользит по костям. Вонючие потроха и гнилая кровь летели мне в лицо. Выпотрошенные покромсанные твари валились наземь, вереща и корчась. Гротескные тени плясали вокруг костра, будто черти в преисподней. Это было упоительно.

Когда бой закончился, и остатки банды неупокоенных ретировались, поляна вокруг была завалена, как подсобка мясной лавки в день привоза. С той лишь разницей, что недоразделанные туши шевелились, выли, хрипели и харкали собственными соками. Если эти твари когда-то и были людьми, ты ныне человеческого в них осталось немного. Жилистые тела покрывала землисто-серая кожа, усеянная тёмными пятнами. Лысые скальпы были покрыты как застарелыми, так и совсем свежими царапинами, будто их непрестанно драли ногтями. Иссохшие лица с ввалившимися щеками не выражали ничего, кроме всепоглощающего голода. Даже будучи на пороге небытия они разевали рты, как ненасытные птенцы. И у каждого на шее была лиловая отметина.

— Эй, — нежно пнул я трясущийся комок под ногами. — Вставай, приехали.

Волдо боязливо поднял голову и огляделся:

— Больше никого?

— Тебя заклинило что ли? Бери меч, дурные головы сами себя не отчекрыжат.

— Кошмар, — обозрел пацан мясную поляну. — Как вам удалось справиться в одиночку?

— Я был не один.

— Ах да, Господь...

— Не богохульствуй! — я сам не понял, как острие клинка оказалось возле шеи Волдо, и попытался сделать вид, что контролирую ситуацию: — Ха! Купился. Не ссы, малец, дядя Кол убивает только плохих парней. Давай, за работу. Апостол Пётр уже заждался.