Ош. Жатва. Том 1

Глава 19

В Шафбург мы приехали затемно и, как оказалось, к лучшему. Весь город, от нищих окраин до самой ратуши, был обклеен нашими весьма узнаваемыми рожами. Либо художник выслушал описание от нескольких десятков свидетелей, либо столь выдающемуся портретному сходству мы были обязаны одному из вельможных гостей бала, на грех наделённому художественным дарованием. На меня его талант произвёл сильное впечатление, а уж на Волдо и вовсе неизгладимое:

— Это же я! — возбуждённо шептал пацан, таращась на сие произведение криминалистического искусства. — Вылитый! И... Двадцать гиней?!!! За мою голову?!!!

— Поздравляю, сынок, — потрепал я кудри новоявленного предмета роскоши и сорвал ориентировку. — Но до моих пятидесяти тебе ещё расти и расти. Держи. У меня таких была целая коллекция, и там хватало весьма посредственных работ, а твоя началась с настоящего шедевра.

— Не нужна мне никакая коллекция! — прошипел Волдо, скомкал листок и швырнул на землю. — Довольны?

— Чем?

— Теперь мне придётся идти с вами!

— Так ты изменил своё решение?

— Да-да, злорадствуйте. Моя жизнь уничтожена. Благодаря вам!

Живоглот внимательно выслушал сей диспут и выразил желание незамедлительно прекратить членство в нашем маленьком клубе искусствоведов:

— Ну, думаю, дальше вы и без меня справитесь. Бывайте.

— Уже уходишь? — «удивился» я. — Даже не отметим вместе? А как же наша нерушимая дружба?

Но ответом мне был лишь спешно удаляющийся стук копыт по мостовой.

— Мы теперь прокажённые, — поставил Волдо неутешительный диагноз.

— Как быстро здесь разлетаются новости?

— Уверен, гонцов уже давно разослали, и сейчас они развешивают эти бумажки по всему Аттерлянду.

— Ладно, — развернул я кобылу. — Двигаем к Сезару, пока не рассвело. Надо было перебить всех в этом проклятом поместье. Художники хуевы.

— Кстати, а зачем нам к Сезару? — последовал за мной Волдо.

— Нужно получить кой-какую наводочку.

У криминального гения горел свет и было не заперто. Я пересилил желание войти с ноги и аккуратно отворил дверь.

— Какие люди, — ощерился старый хер, отложив мел и рулетку. — Никак вам что-то понадобилось?

— Где найти Арабель де Монжу? — зашёл я с козырей. — Брокк сказал, что вы знаете.

— Брокк так сказал, правда?

— Да, клялся всеми крысиными богами, — бессовестно соврал я. — Стоило выдрать ему пару резцов, как он запел соловьём. Рассказал даже, что баронесса промышляет чёрной магией.

— Грязной магией, — поправил меня Сезар, ничуть не стушевавшись. — Могу я узнать, что послужило причиной столь грубого обращения с одним из моих ценнейших кадров?

— Нет.

— Очень жаль, но в таком случае я вряд ли смогу помочь.

Из-за портьеры и ширмы, словно тени, появились две фигуры с обнажёнными мечами и встали по сторонам от старика.

— Да ты сегодня с подружками? — не преминул я расчехлить и свой инструмент, верный оруженосец услужливо подготовил к бою второй.

— В этом нет необходимости, — улыбнулся Сезар чуть нервно. — Просто расскажите, для чего вам понадобилась Арабель де Монжу, и я, если сочту это приемлемым, поделюсь с вами информацией о её местонахождении.

— На меня наложили проклятие, и баронесса должна помочь снять его.

— Вот в чём дело... — обхватил Сезар подбородок. — Ведьма с болот, верно?

— Она самая.

— И в чём суть проклятия?

— Я взрываю головы, когда начинаю злиться.

— Что? — хохотнул старик, и даже суровые телохранители не сдержали ухмылку. — Так, значит, вы у нас теперь...

Голова мечника, стоящего по левую руку от Сезара стала полупрозрачной и превратилась в атлас кровеносной системы. Старик ещё что-то говорил, шутил, должно быть, забавно, потому что атлас подрагивал в ритме сдержанного хихиканья. А потом слабо очерченные сосуды сделались чёткими, расширенными, и атлас затрясло куда сильнее, под смех и шутейки, пока исчерпавшая эластичность сосудов кровь не порвала их в клочья.

Смех моментально смолк. Наполовину алый Сезар сглотнул и покосился на агонизирующее тело, всё ещё орошающее интерьер мастерской изо всех технологических отверстий раздувшейся головы:

— Я... Я не могу быть уверен...

Оторвавшееся глазное яблоко трепыхалось в кровавом потоке, как головастик на отмели. Багровая пена лезла из ушей и носа. Мёртвый рот надувал огромные красные пузыри.

— Говори, что знаешь, — приложил я все оставшиеся силы, чтобы сохранить твёрдость голоса и унять предательскую дрожь в коленях.

Волдо, побелев, отступил к входной двери, но, к чести своей, удержался от бегства. Второй телохранитель медленно, без резких движений поместил меч в ножны, явно не испытывая желания разделить участь напарника. Хотя, окажись он посмелее, мне пришлось бы туго.

— Скорее всего, — продолжил Сезар, аккуратно отшагнув от набегающей кровавой лужи, — баронесса сейчас может быть в двух местах — в своём родовом поместье Ренарнора, либо в летней резиденции графа Мале — Клерьеромбражи.

— Для начала неплохо. Я уже почти не злюсь. А теперь обо всём поподробнее.

Что бы там ни говорили, я люблю магию. Она как забористая тяжёлая дурь. Только там ты жертвуешь здоровьем, чтобы впустить её в себя, а здесь — чтобы выпустить наружу. Чувство, возникающее, когда чья-то голова становится смесителем с твоими шаловливыми ручонками на вентилях... Такое мало с чем сравнимо. А кроме получения чисто нарциссического удовольствия, магия позволяет производить сильное впечатление на окружающих, из-за чего те делаются гораздо сговорчивее и дружелюбнее. Добрым словом и пистолетом можно добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом? Не-е-ет. Что за анахронизм. Магией и... И всё. Одной только магией можно добиться всего, что тебе нужно от в меру разумного существа, воспринимающего вербальную коммуникацию и не лишённого инстинкта самосохранения. Магия — наш выбор!

Речь Сезара стала гораздо беднее и лаконичнее, нежели обычно. Куда-то подевались столь полюбившиеся мне изящные словесные обороты. Впрочем, взамен тому, она в значительной мере обогатилась сухими фактами, не требующими трактовки и философского осмысления, что было расценено мною положительно, несмотря на лёгкое чувство утраты.

— Какое из мест ближе?

— Ренарнора.

— Мне нужна карта и компас. Знаешь про такие штуки?

— Я родом из восемнадцатого века, заносчивый ты стервец.

— Это оттуда, где ночные вазы из окна на мостовую выливали?

— Чутка попозже. Я дам тебе и карту, и компас, но взамен попрошу об услуге. Нет-нет-нет! Тебе не придётся никого убивать для меня. Просто, передай баронессе, что она была права.

— Права в чём?

— О, это наш давний спор, к тебе не имеющий никакого отношения. Но раз уж ты намерен с ней повидаться, грех будет не воспользоваться такой оказией.

— Я передам.

— Вот видишь, можно же разрешить всё по-хорошему. Зачем было пытать Брокка и убивать... Как его звали? — обратился Сезар к уцелевшему телохранителю.

— Том, — ответил тот.

— Тома. Господи-боже, только посмотри во что ты превратил мою мастерскую. Кстати, как тебе это удалось?

— Я ведь уже сказал — проклятие. И — для сведения — меня дико злят пустые вопросы.

Получив всё необходимое, мы не стали терять времени даром и выдвинулись в неблизкий путь, стараясь передвигаться просёлочными дорогами и держаться поодаль от крупных скоплений народа, врагом которого нас столь недальновидно объявили. И первым из таких должен был стать шахтёрский городишко Швацаштауб.

Волдо был сам не свой. Таким подавленным я не видел его даже после тотальной депопуляции родной деревни. Да что там, даже салют из кишок, устроенный Красавчиком на большой дороге, не поверг моего оруженосца в столь мрачное настроение, как нынче.

— В чём дело? — проявил я достойную баллад чуткость, поравнявшись с почти уткнувшимся лбом в лошадиную гриву мальчуганом.

— Что?

— Ты вот-вот вывалишься из седла и начнёшь рыдать в той позе, в которой земля тебя примет. Я беспокоюсь.

— Не стоит. Я пока ещё не хочу расставаться с жизнью.

— Но она тяготит тебя. Я это вижу.

— Как мило с вашей стороны. Знаете, с самого детства я боялся двух вещей — грязной магии и общественного порицания. Угадайте, каково мне прислуживать колдуну, имея на голове ценник в двадцать гиней. Да, знаю, я утомил своим нытьём. Но, уж простите, ваш выбор помощника был далёк от идеального.

— А что конкретно пугает тебя в магии? Заметь, благодаря своей врождённой тактичности я ни словом не упомянул страх общественного порицания.

— Что пугает? Вы серьёзно? — оживился Волдо. — Ни с того ни с сего фонтанирующие кровью люди меня пугают. Такой ответ вас устроит?

— Люди постоянно умирают. Так ли уж важно, как и по какой причине это случается? Думаешь, Том был примерным семьянином, и, убив его, я обрёк на нищету и страдания выводок румяных белокурых детишек вместе с фигуристой красавицей вдовой? Очень в этом сомневаюсь. Он наверняка был мразью, мясником Сезара, выполняющим любую, самую грязную работу за достойный барыш. А если и нет, какая разница? В мире полно людей, о существовании которых мы не знаем, и не узнаем никогда. У каждого своя жизнь, и иногда она безвременно прерывается. Каждый день, каждый час, каждую минуту кто-то незнакомый и безразличный нам склеивает ласты. Неужели ты каждую минуту переживаешь из-за их смерти? Конечно же нет. Ты попросту не можешь переживать за того, кого не знаешь. А знаешь ты немногих. Вот если прямо сейчас на нашем пути встретится одинокий старик, и я, хотя бы смеху ради, отрублю ему голову, тебя это расстроит?

— Разумеется.

— А если завтра в таверне за кружечкой холодного эля ты услышишь историю об одиноком старике, которого кто-то ограбил, изнасиловал и жестоко убил на этой самой дороге, ты расстроишься точно так же, как если бы это сделал я на твоих глазах?

Волдо задумался и нехотя помотал головой:

— Нет. Это расстроит меня заметно меньше.

— Во-о-от. Чуешь блядскую ситуативность? И так во всём, мальчик мой. Открою секрет. На самом деле твоя хандра проистекает не из любви к ближнему, который подох, а из жалости к себе любимому, которого это травмировало. Тебе было неприятно смотреть на кровавый фонтан. Эта специфическая картина отпечаталась в твоём юном мозгу и создала дискомфорт. Она мешает тебе спать, есть, самоудовлетворяться. Ты расстроен не тем, что дружище Том умер, а тем, что это произошло у тебя на глазах. Человеческий разум поразительно лицемерен. Такова его природа. Некоторые называют подобное защитной реакцией, но я несогласен. Это абсолютно лишний механизм, он ни от чего не защищает, а лишь усложняет жизнь, нарушает душевный покой и равновесие. Мой тебе совет — подходи к происходящему вокруг с позиций математики. Не поэзии, не драматургии, а лишь сухой и неоспоримой науки сложения и вычитания, иногда деления и преумножения. Том — это минус один. Минус один из миллионов, сотен миллионов. Возможно, даже из миллиардов. Я без понятия, сколько в Оше таких томов. Мне он был никем, тебе он был никем. Так, математическая погрешность. Если бы ты не напомнил, я и думать бы о нём не стал. И посмотри на меня. Разве я подавлен, угнетён, мучим сомнениями? Нет! Я счастлив и радуюсь жизни! Причина? Да просто я давно послал нахер этот мусор, именуемый стыдом, совестью и моралью. Поступи также, и твоя жизнь станет несоизмеримо легче нынешней. Не веришь? О, погляди, — указал я на три фигуры вдалеке, понуро бредущие нам навстречу. — Сейчас я тебе это докажу.

— Каким образом? — боязливо поинтересовался пацан.

— Видишь этих трёх человек?

— Да.

— Зуб даю, что ты не знаешь ни одного из них.

— Скорее всего так.

— Выбери того, который должен выжить.

— Что?! Это... Зачем вы так поступаете?!

— Всего лишь небольшая задачка. Посмотрим, справишься ли ты.

— Я не могу...

— Помни лишь одно — двое умрут, один выживет. Кто будет этим счастливчиком — зависит только от тебя. Не выберешь — умрут все.

— Это нечестно.

— Куда уж честнее? Я не прошу тебя убивать, наоборот — даю шанс спасти. Считай, что эта троица столкнулась со стихийным бедствием, неумолимым буйством природы. А ты спасительная соломинка. Выбирай, в чью руку ляжешь.

— Но что это докажет?

— Увидим.

Троица состояла из белобородого старика и двух весьма юного вида разнополых особ, годящихся ему во внуки. Старик шагал впереди, опираясь на крепкую деревянную клюку, а молодняк шаркал следом, неся за спинами холщовые узлы на длинных палках. Поравнявшись с нами, дед остановился и приподнял полу замызганной войлочной шляпы:

— День добрый, господа. Издалека ли путь держите?

— Добрый, — осчастливил я простолюдина ответной любезностью. — От самого Шафбурга.

— Неблизко. Надеюсь, тамошние дороги не доставили вам хлопот. Время-то нынче неспокойное. Уж больно много лихих людей развелось в округе.

— Нет, разбойников не встречали. А вы сами откуда будете?

— Так из Швацаштауба, — махнул старик рукой себе за спину.

— Далеко до него?

— Неспешной рысью к вечеру доберётесь.

— И что вынудило вас покинуть дом в столь неспокойные времена?

— Дом и вынудил, — печально вздохнул старик, разведя руками. — Сгорел он, а с ним вместе и дочь моя с мужем в огне пропали. Спихнули мне этих вот недотёп малохольных, — усмехнулся дед, кивнув на внуков. — Думал, на старости лет отдохнуть, себе в радость пожить оставшиеся деньки, ан нет, опять нянчись, воспитывай, ставь на ноги. Сироты же теперь. Помру, только двое они друг у друга и останутся. Хорошо хоть дружные, в беде не бросят. По нынешним временам — редкость.

— И то верно. Нравы сейчас такие, что мать родную на кон ставят без раздумий.

— Вот-вот, — потряс старик бородою и кивнул на Волдо. — Сынок ваш?

— Ага, — потрепал я «сынулю» по вихрам. — Тот ещё балбес, ничему учиться не желает. Не будешь пинать да затрещины выписывать — так дураком и помрёт. Правильно я говорю, горе ты луковое?

— Да, пап, — промямлил Волдо.

— Ну, выбрал уже?

Пацан, не поднимая глаз, помотал головой.

— Так выбирай.

— Я не могу. Это... Это просто неправильно.

— Вот, полюбуйтесь. Только и может, что отцу перечить. Розгами у меня сегодня поужинаешь, шельмец. — Ладно, — снова обратился я к старику, — счастливого вам пути, и удачи на новом месте.

— Благодарю вас, господин, — поклонился старик и, спохватившись, вытащил из кармана два красных яблока. — Не побрезгуйте. Из нашего старого сада.

— Наливные, — куснул я одно, протерев о рукав, а второе бросил Волдо. — Лови, бестолочь.

— Счастливо вам, добрые господа, — ещё раз откланялся старик, и вся троица продолжила свой путь.

— Вы их не убили, — проворочал Волдо пересохшим от волнения языком, немного отъехав.

— И не собирался. А вот ты, считай, убил одного. Не спас. И только затем, чтобы потом совесть не мучала. Мол, раз я не вмешался, то и вины за мной нет. Паскудно поступил. И именно из-за своей треклятой совести. Дьявол...

— Что такое?

— Да слабость опять накатила. Наверное, пожрать надо. Остановимся вон там, в теньке.