Ош. Жатва. Том 1

Глава 3

Голубоватый огонёк поднялся и завис над мёртвым лицом. Крохотный, не больше фасолины. Но такой... манящий. Я машинально потянул к нему руку и почуял, как пальцы закололо, будто электричеством.

— Не бойтесь, — прошептал присевший рядом Волдо, точно так же пялящийся на огонёк и с силой прижимающий собственные руки к груди. — Берите её. Скорей же.

И я взял.

Сложно описать словами то, что произошло дальше. Если бы забористая наркота имела моментальный эффект, то это можно было бы сравнить с приходом. Моя голова в один миг заполнилась образами, звуками и даже запахами, которых я не знал, не помнил... чужими. Они проносились в мутном мареве, выскакивая на мгновение и вновь утопая в этом безумном киселе из воспоминаний, переживаний, чувств. И это было чертовски стрёмно. Это было сродни... Изнасилованию. Мой внутренний мир только что подвергся агрессивному вторжению, грубому и болезненному. Мне буквально выебли мозг.

— Ух, бля... — нащупал я левой рукой пол, а правой подобрал текущие по подбородку слюни. — Ух, сука, нахуй.

— Вы как? — задал совсем неуместный вопрос Волдо.

— Как? — огляделся я и вздрогнул, встретившись взглядом с мёртвыми глазами Олафа.

Да, этого верзилу звали Олаф, и он не забыл своё имя. Он много чего помнил. Или это помнил я? Вся эта кровавая каша в моей черепной коробке — чья она?

— Твой отчим... — попытался я взять себя в руки, для верности обхватив ими собственную голову.

— Что?

— Он воевал?

— Да, служил в пехотном полку на границе с Салансой. Говорил, ему приходилось сражаться. Вы видите это?

— Я не знаю, что вижу. Не понимаю. Дьявол, — попытался я встать, но непослушные ноги понесли меня к стене, по которой я сполз обратно на пятую точку.

— Это пройдёт, — заверил Волдо участливо. — Вы совладаете с его мыслями.

— Как долго такое может продолжаться?

— По-разному. Я оклемался за неделю.

— Ты тоже...?

— Да, — кивнул Волдо и вздохнул, будто бы с облегчением. — Однажды. Почти каждый в Оше хоть раз поглощал душу. Чаще всего сырую.

— Кто-то из близких?

— Моя мать. Она была смертельно больна. Здесь на такое закрывают глаза, коли сделать вид, что подобного никогда не происходило. Если тело будет долго умирать, душа истощится.

— Ну да. Чего добру пропадать.

— Она сама попросила прекратить её муки.

— Не оправдывайся, — поднялся я, наконец, на ноги. — Твоя мать — твоё дело. Лучше скажи, что с моим лицом, — поднёс я руки к своей залитой кровью физиономии, но ощупать не решился.

— Сложно сказать, — подошёл Волдо ближе и присмотрелся. — Похоже... Да, рана исчезла. Сработало.

— Сработало... — донёс я таки пальцы до скулы и нащупал лишь привычную покрытую щетиной кожу. — Жрать хочу.

Уверен, я хотел сказать не это. В голове крутилось множество вопросов, но все они вдруг вылетели вон, гонимые одной единственной мыслью — жрать. Голод был настолько сильным, что я начал облизывать свои окровавленные пальцы, обсасывать их, пока мой взгляд не упал на труп. Никогда человечина не числилась среди моих гастрономических предпочтений, и воспринималась только как вынужденная альтернатива нормальной еде, но сейчас... О-о... Сейчас я смотрел на тушу Олафа, будто это была громадная пышущая жаром индейка, по чьей румяной запечённой коже катились янтарные капли жира, и щедро насыпанные специи пленяли свои пряным ароматом. Помню, как склонился над его рожей, готовый впиться зубами в мясистый нос. Но этому помешала возникшая у меня перед глазами колбаса. Кровяная, кажется. Волдо вовремя подсуетился. Странный парень. Зачем ему это — тратить колбасу — когда можно поразвлечься, наблюдая за пожиранием отчима? Я умял круг, не останавливаясь даже для того, чтобы отдышаться. И всё же немного обкусал нос.

— Хороший аппетит, — сыронизировал Волдо.

— Так должно быть? — обтёр я губы и рыгнул.

— Душа восстанавливает тело, но телу помимо энергии нужны строительные материалы.

— А если бы мне потребовалось не дыру в роже залатать, а, скажем, ногу отрастить? Дело банально в массе?

Пока я задавал вопрос, в мозгу неведомо откуда сформировался крайне развёрнутый ответ. Передо мной возникло поле боя. Не привычное — с воронками взрывов и фонтанчиками земли, поднимаемыми зарывающимся в грязь свинцом — нет. Это было поле плоти. Вязкая жижа шевелилась, будто колония насекомых под гнилой колодой. Тела — человеческие и не только — ползали в осклизлом месиве, пытаясь рубить и колоть друг друга. Они скользили, падали, снова старались подняться. Это был крепостной двор. Силы защищавшихся и атаковавших, похоже, достигли равновесия. Дерево, металл и мясо всё гуще и гуще замешивались в этом адском котле. Кто-то был мёртв, кто-то едва шевелился, цепляясь за жизнь из последних сил, а кто-то забирал чужую жизнь себе. Израненные, залитые своей и чужой кровью солдаты поглощали души прямо в бою. А вместе с душой приходил голод. Я видел, как лишившийся руки мечник, поглотив душу менее удачливого товарища, вцепился зубами тому в горло. Он жрал ещё тёплую истекающую кровью плоть, не обращая внимания на творящийся вокруг ад, и его рука... Она росла, чёрт бы её подрал. Она росла прямо на глазах. Рассечённые кости удлинялись, обрастали жилами, сосудами, мускулами и кожей. На фоне чёрно-красного месива эта новая рука была ослепительно белой, идеально чистой. И она была не одинока. Конечности, куски лиц, шматы мяса, отделённые от живых ещё тел, нарастали заново, стоило потерявшим их бойцам отыскать в этой жуткой вакханалии душу и закусить её себе подобным. Я много чего повидал, но этот пир впечатлил даже меня.

— Знаешь, Волдо, у твоего отчима определённо были причины пить, не просыхая.

— Вы видите его воспоминания?

— Уж точно не мои. Олаф вернулся с войны не в здравом рассудке, верно?

— Он вернулся... Не собой. Если он не был мертвецки пьян, его голову будто разрывало изнутри, он кричал и катался по полу, бил себя по ушам, пытаясь остановить это.

— Слишком много сырых душ.

— Такое называют солдатским приданым. Не все справляются.

— А я?

Волдо сделал непонимающее лицо в ответ на мой вопрос:

— Хотите знать, не лишитесь ли рассудка из-за его души?

— Ты чертовски прозорлив, мой конопатый друг.

— Одна душа, пусть и искажённая поглощениями, не способна повредить разум. Если только...

— Продолжай.

— Если это не великая душа. Но тут точно не стоит опасаться.

— Что ещё за великая душа?

— В Оше немало тех, кто поглощает души не ради выживания. Их возраст исчисляется веками, иногда тысячелетиями. Энергия чужих душ усиливает их собственную. Усиливает настолько, что со временем начинает меняться и тело. Физическая оболочка вынуждена подстраиваться под душу внутри, увеличиваться в размерах, а иногда дело и размерами не ограничивается.

— Кто они?

— Знать. Получают очищенные души по праву происхождения. Кто-то меньше, кто-то больше, в зависимости от титулов и чинов.

— А простолюдины?

— Для нас души под запретом, — ощерился Волдо. — Если быть неосторожным, за такое можно и на костёр угодить. Не за убийство, а за сам факт сокрытия чужой души, или её поглощения. Простолюдины, в чьих руках волею судьбы оказалась душа, обязаны сдать её храмовникам — жрецам Амиранты. Именно они производят очистку, используя свой дар.

— А этот самый дар есть только у них?

Волдо усмехнулся:

— Так считается. Власти тщательно следят за проявлением подобного и сразу прибирают будущих храмовников к рукам.

— Но не всех?

— Ходят слухи, что случаются упущения.

— А дорого эти упущения берут за свои услуги?

— Половину.

— Знаешь кого-нибудь?

— Нет. Но знаю тех, кто может свести с теми, кто знает.

— А ты, Волдо Кёлер, чертовски непохож на деревенского простачка.

— Я учился в Швацвальде. Пока мама не умерла. Пришлось временно оставить учёбу, чтобы уладить проблемы с хозяйством. А потом вернулся Олаф, и денег на продолжение учёбы не осталось.

— А чему учился-то? Не богословию, полагаю.

— Медицине. Мама всегда хотела видеть меня лекарем. Но эта свинья, — кивнул он на труп Олафа, — решила, что не стоит платить за такую ерунду, лучше спустить всё на выпивку, чтобы заглушить душевную боль, — последнюю фразу Волдо произнёс с особым цинизмом. — А ведь этого мудака никто даже не призывал, он ушёл добровольцем. Решил, что можно недурно подзаработать, пролёживая тахту в казарме. Чёртов идиот.

— А твой родной отец... Что с ним стало?

— Умер от проказы, давно, я совсем мальчишкой был, — серьёзно произнёс паренёк.

— Сколько тебе?

— Семнадцать.

— По-местному?

— За один оборот вокруг Рутезона Ош совершает триста девяносто восемь оборотов вокруг своей оси, каждый оборот за 22 часа. Насколько я знаю, это не сильно отличается от земного летоисчисления.

— Смышлёный, — обменялся я взглядом с Красавчиком, зашедшим на запах съестного, — даже очень. Извини, Волдо, не возражаешь, если мой товарищ слегка подкрепится?

— Олафом? — уточнил тот, моментально растеряв свой злобный цинизм.

— Это проблема?

— Нет, — ответил он после непродолжительного раздумья. — Пусть от этого урода хоть какой-то толк будет. Ешь.

Дважды Красавчика просить не пришлось. Зубастая пасть сомкнулась на боку Олафа и вырвала оттуда здоровенный шмат, который незамедлительно отправился в лужёный желудок, а зубы продолжили работу.

— Итак, Волдо, встал я с пола и взял табурет, — мы ведь с тобой толком-то и не познакомились. Меня зовут — Коллекционер. Но для друзей можно — Кол.

— Очень приятно, — кивнул Волдо, явно ощущая дискомфорт из-за происходящего посреди комнаты пожирания трупа.

— Я уже говорил, что моя профессиональная деятельность далека от праведной, и о том, что убил немало прямоходящих. Думаю, здесь нужно пояснить — я не солдат, не палач и не медик-недоучка. Убийства для меня не долг или сопутствующий риск. Убийства — и есть моя профессия. Я охотник на людей. Мне платят, я убиваю. И вовсе не тех, кто провинился перед законом или угрожает границам родины. Нет, я убиваю тех, на кого укажет заказчик. Мне было в два раза меньше годков, чем тебе, когда я начал этим заниматься. И, как видишь, я всё ещё... Ладно, опустим этот момент. В любом случае, моя трудовая деятельность была долгой и крайне успешной. Я крепко знаю своё дело. Могу убивать скрытно, могу инсценировать несчастные случаи, как вот это нападение дикого зверя, например, — указал я на стремительно теряющего вес отчима. — Мне платили хорошие деньги за это. Многие считали меня лучшим и вполне заслуженно. Подозреваю, что по ходу моего монолога у тебя начал формироваться и обретать очертания вопрос: «Нахера он мне всё это рассказывает? Уж не собирается ли ещё и денег вытрясти за — упокой Господь его душу — беднягу Олафа?». Нет. Всё это я рассказываю лишь с одной целью — чтобы в твоей рыжей, но отнюдь не пустой голове созрела та же идея, что давно уже цветёт в моей.

Я взял паузу, предоставляя Волдо возможность самостоятельно сформулировать дальнейший план действий.

— Вы хотите, — начал он неуверенно, — убивать ради получения душ...

— Мне нравится ход твоих мыслей, продолжай.

— ...и чтобы я сопровождал вас, так как знаю Ош и нужных людей.

— Блестяще, — закинул я ногу на ногу и театрально поаплодировал.

— Нет! — нанёс вдруг Волдо подлый удар по только-только начавшей формироваться между нами связи. — Это ужасная идея!

— Почему? — опешил я немного от подобной реакции на, казалось бы, очевидное решение.

— Что значит «почему»?! Вы не сможете долго убивать и оставаться незамеченным! Это невозможно!

— Ещё как возможно. Я это точно знаю.

— Ерунда! Рано или поздно на вас объявят охоту.

— Такое для меня тоже не в новинку. Нужно будет всего лишь временно сменить ареал обитания. Делу это никак не навредит. Разве что придётся отыскать новых очистителей. А их, в крайнем случае, и из официальных храмовников выкрасть можно. Что? — развёл я руками в ответ на округлившиеся глаза Волдо. — Да, грубовато, прямолинейно, но план рабочий. Сомневаюсь, что какие-то святоши находятся под неусыпной охраной. А дальше несколько вырванных ногтей, и будет очищать как миленький, ещё и добавки просить.

— Вы говорите ужасные вещи.

— Глаза разуй. У тебя в гостиной кошмарная тварь с твоего согласия дожирает отчима, убитого по твоей наводке. Похищение храмовника всё ещё кажется тебе ужасным?

Волдо чуть засомневался, перестал таращить глаза и снова привалился к стене.

— И, кстати, — продолжил я, — эта херня с нападением дикого зверя не прокатит. А зная о ваших непростых взаимоотношениях, добрые селяне мигом обвинят тебя в убийстве. И в каннибализме заодно.

Волдо побледнел и сполз на пол.

— Ну сам посуди, никто никаких зверей не видел, ты вон в лес ночами ходишь — не боишься, и тут вдруг твоего отнюдь не любимого отчима сжирают — не логично. Вот если бы всю вашу деревеньку сожрали...

Парнишка поднял на меня осуждающий взгляд, но промолчал.

— Я всего лишь ищу разумный выход из сложившейся ситуации. Подумай, если из деревни перестанут приходить вести, а гонцы обнаружат тут только растерзанные трупы, разве кто-нибудь подумает на семнадцатилетнего пацана, который пропал? Да он попросту дёру дал, спасаясь от ужасной погибели. И кто знает, в какой стороне она его нагнала. А мы тем временем будем уже далеко, с охапкой душ и каким-никаким начальным капиталом. По-моему, отличный вариант развития ситуации. И в первую очередь для тебя. Пораскинь мозгами — какие у тебя здесь перспективы? В доме шаром покати, учёбу продолжить не сможешь, будешь и дальше мох ковырять пока сам однажды с бутылкой ни подружишься. Мне жаль, но нужно честно смотреть фактам в глаза. И уж коли мы заговорили о перспективах, давай рассмотрим и альтернативное развитие событий. А в нём мы с тобой ловко стрижём души, быстро сколачиваем состояние и разбегаемся каждый со своими планами на жизнь. Поверь, мы нужны друг другу. И, думаю, сегодня нам обоим повезло. Негоже просерать такой шанс.

— Убить придётся всех? — выдавил он, наконец, и по конопатым щекам покатились слёзы.

— Всех, дружище, убить придётся всех.