Новая Переменная

Глава 33

— Ха-ха, ну, пап, прекрати, мне щекотно!

— А кто говорил, что она самая крепкая девочка на земле?

— Ну, папа, мама, скажи ему, ха-ха-ха.

— Ох, отпусти ты её уже, Джон.

— Ой, а кто тут у нас подал голос?! Разве это не мисс Совершенство?

— Ой-ой, Джонатан! Прекра…

Я уже не помню, как точно всё началось. Иногда мне кажется, что рак был частью меня всегда, как какой-то скрытый враг, которого я не замечал, пока он не стал слишком сильным. Я — отец двоих детей: Кары и Кларка. Мы с женой, когда она ещё была рядом, любили говорить, что Кара — это мама в миниатюре, а Кларк — я. Но сейчас, после того как она ушла, всё изменилось. Я пережил рак. Это звучит как чудо, когда ты после долгих месяцев химии, облучений и бесконечных слёз вдруг слышишь: «Ремиссия». Но чудо — это не конец, это просто другая форма начала. Боль возвращается, но уже не та. Она скрыта внутри, и ты учишься жить с ней, притворяясь, что всё нормально. Я научился смотреть на мир иначе, ценить моменты, когда у тебя есть шанс просто проснуться, а не быть зажатым в бесконечном зале ожидания. Мои дети стали счастьем для меня. Тем, что держало меня в этом мире. После смерти жены лишь они смогли дать мне желание жить. После того как я прошёл через всё это, всё в нашей семье изменилось. Кара и Кларк стали для меня всем. Это были не просто дети, а настоящие опоры. Но чем больше я боролся с болезнью, тем больше ощущал, что теряю их. Я чувствовал, как они взрослеют на моих глазах, и в какой-то момент понял, что больше не смогу защищать их, как раньше. Мир для меня стал зыбким, и каждый день был как прощание.

Ей было шестнадцать, когда я заболел. Я помню, как в первый раз она постучала в мою палату в своей школьной форме, с её светлыми волосами, которые она всегда укладывала идеально. Она даже тогда была слишком взрослой для своего возраста. Смотрела на меня как на взрослого, а не как на отца, который всегда знал, как делать всё правильно. В те месяцы она научилась быть матерью, ругая меня, чтобы я ел, заставляя пить таблетки и давая мне силы в моменты слабости. Я гордился ею, но и ненавидел себя за то, что позволил ей нести такой груз. Она была слишком мала, чтобы повзрослеть. После моего отъезда в восемнадцать лет на другой континент, когда приходилось разбираться во всём самому, я понимал, насколько ей трудно… Благо был Кларк. А вот Кларк, несмотря на свои двадцать лет, был совершенно другим. Он был беспечным, смеющимся, полным энергии ребёнком. Он не понимал, что со мной что-то не так. Или, может быть, не хотел понимать. Он врывался в мою комнату с безумными идеями насчёт заработка, пытался шутить, устраивал маленькие цирковые представления, чтобы заставить меня смеяться, когда мне было тяжело. Он всё это делал, несмотря на то, что в его глазах был страх — но он скрывал его за этими бессмысленными шалостями. Мой маленький сын стал настолько взрослым, что дарил мне счастье.

Я часто сидел на кровати, смотрел на них обоих и думал, что это единственная причина, по которой я всё это выдерживаю. Я не мог оставить их, не мог быть тем отцом, который бросает своих детей. Я боялся, что, если уйду, они не смогут справиться. Кара, возможно, сможет, она слишком взрослая для своего возраста. Но Кларк… Он был слишком молод для такого мира, хоть и был старше.

Когда я ушёл на последний курс химиотерапии, я оставил их у бабушки. Но через неделю мне стало хуже. Я понимал, что времени у меня совсем мало. Я звонил детям каждый день, и каждый день в голосе Кары звучала тревога, а в голосе Кларка — невидимая, но ощутимая жажда жизни. Он говорил мне, что в следующий раз обязательно покажет мне новый фокус с карточками. Я обещал ему, что буду жив. И я исполнил это обещание. Я выжил, смог.

Когда я вернулся домой, я был другой. Это был не я, это был человек, которого только что вытащили с того света, человек, который видел мир, как будто через стекло, но не мог до конца понять, что происходит. Но я видел их. Они были рядом. Кара всегда оставалась с ним в такие моменты, с каждым днём, словно её роль — быть его стеной. Кларк тоже был рядом. Он никогда не переставал верить в чудеса. И его вера была вознаграждена.

Я помню, как весной, когда всё начинало расцветать, я снова почувствовал, что могу дышать. Ремиссия — слово, которое, казалось бы, должно принести мне радость, но с каждым днём оно становилось всё более зыбким, как иллюзия. Всё, что я чувствовал, — это страх. Страх, что я не смогу быть тем отцом, каким хочу быть, что я не смогу снова стать тем, кем был до болезни. Страх, что в какой-то момент всё снова начнёт разваливаться. Всё начнётся заново. Ремиссия не была чудодейственным волшебством, всё могло вернуться заново. Болезнь могла вернуться заново…

Но дети… Они были моей опорой. Кара с её взрослыми глазами, которые пытались удержать весь мир. Кларк, который, несмотря на свой страх, не отпускал меня ни на шаг, шутил, смеялся и всегда был рядом, словно пытался затмить тень, что витала в воздухе. Они делали всё, чтобы я чувствовал себя живым, чтобы я не думал о том, что случится, если я снова заболею. Они учили меня снова радоваться жизни.

С каждым днём они становились взрослее, но и я, в какой-то момент, тоже начал меняться. Я научился ценить мгновения. Простое утро, когда солнце пробивается сквозь окна, когда Кара готовит завтрак, а Кларк гоняется по дому, собираясь на работу, раскидывая носки. И, несмотря на то, что болезнь оставила следы на моём теле, я чувствовал, что снова начинаю жить, снова начинаю чувствовать себя частью этого мира.

Счастье было в моих глазах, когда смотрел на своих детей. Они были для меня всем миром. Даже мои исследования и рядом не стояли с моей любовью.

Через месяц после выхода из больницы глаза начали щипать, но доктор заверил, что это временные трудности и это пройдёт. Не понимал, что делать, но таблетки и капли, что мне выписали, помогли.

Она была такой же решительной, как всегда. Несмотря на мои попытки отговорить её, она поступила в медицинский университет, решив стать врачом, чтобы помогать людям, как помогала мне. Я никогда не думал, что так сильно буду гордиться человеком. В её глазах я видел не просто дочь, а личность, которая с каждым днём становилась всё более самостоятельной. Иногда мне казалось, что Кара слишком взрослая для своего возраста. Она уже не была той маленькой девочкой, которая когда-то сидела на коленях у меня и просила рассказать сказку перед сном. Она не нуждалась в защите, как раньше. Она была тем человеком, которому я сам начал доверять. Она поддерживала меня, как могла.

Но чем больше я видел, как она взрослеет, тем сильнее ощущал, как мне её не хватает. Она была сдержанной, серьёзной. И всё реже я слышал её смех — тот, который когда-то заставлял меня чувствовать себя самым счастливым отцом на свете. Эх…

Кларк же был другим, программист в хорошей компании. Он был моим светом в этом мире. Смешной, беспечный, с таким детским взглядом на мир, что невозможно было не любить его. Именно с ним мы большую часть времени смотрели разные новинки из мира кино и анимации. Моё увлечение передалось моему сыну, а Кара только воротила нос и, смеясь, говорила, что мы маленькие дети. Кларк не говорил много о моём здоровье, но всегда знал, когда мне нужно было отвлечься. Мы часто с ним сидели на диване, он показывал мне какие-то смешные видео в интернете, смеялся и говорил, что он меня научит быть крутым, как он. Он был так искренне уверен, что мне не нужно ничего, кроме времени и его компании.

Я помню, как однажды он подошёл ко мне, сидящему в кресле, и сказал:

— Пап, а ты помнишь, как мы катались на великах летом? Я тебе тогда рассказывал, как смогу сам построить корабль. А ты сказал, что, если бы мы нашли такой корабль, мы бы с ним уплыли. Так вот, я думаю, что скоро мы найдём этот корабль. И тогда отплывём… в другое место. Где не будет болезней. Где я буду строить свой флот. Ты будешь в капитанской рубке, а я — рулевым.

Я пытался держаться. Но его слова звучали как утешение, которое могло бы быть правдой в другом мире, в другом времени, если бы не болезнь. И я понимал, что в этом его стремлении было что-то одновременно и трогательное, и ужасающе реальное. Болезнь глаз, которая меня не беспокоила уже неделю, в тот день ударила сильнее всего. Даже кровь пошла, мелкие капли, но, не искушая судьбу, мы пошли к врачу вместе с Кларком, но доктора ничего не нашли. Мне сказали, чтобы я не напрягался и просто отдыхал. Дельный, но бесполезный совет.

Как ни странно, всё начало рушиться не сразу. Это произошло постепенно, как если бы мир решил, что не будет сразу наносить удар, а будет оставлять шрамы по всему телу, словно вспоминая каждую ошибку.

Сначала был случай с Карой. Она простудилась. Как это часто бывает, её затянувшаяся простуда переросла в более серьёзную проблему. Врачи сказали, что у неё развился остеомиелит — воспаление костей. И это не было чем-то опасным, если бы она получала лечение вовремя. Но из-за её вечных дел и суеты она отложила визит к врачу. И вот уже поздним вечером она почувствовала сильную боль в ноге. Она не могла встать с постели.

Я помню этот момент, как будто всё вокруг замерло. Кара на больничной койке, в её глазах — тот же неподдельный страх, который я видел в себе, когда мне ставили диагноз. Я пытался успокоить её, как мог, но сам был в панике. Операция была несложной, но её организм ослабел за время болезни, и, несмотря на все усилия врачей, она не смогла преодолеть инфекцию. И вот однажды я стоял в коридоре больницы, смотрел в пустые глаза моей дочери и знал, что ничего уже не вернуть. Кара ушла, так и не став той женщиной, которой она могла бы стать. Она так и не отпустила меня. Но это была её роль — быть сильной до самого конца. Глаза начали жечь, но это стало уже привычным чувством, и я не обращал на это внимания. Когда Кара ушла, Кларк стал другим. Это был не тот мальчик, которого я знал. Он стал молчаливым, серьёзным, не желал ничего, не мог найти себе места в мире, который был теперь полон пустоты. Он потерял часть себя, часть, которая была связана с её светом. Мы пытались говорить, я пытался поддерживать его, но страх и боль стали слишком сильными для нас. Он стал болеть. Вначале это было просто утомление, слабость. Потом температура. И, наконец, врачи поставили страшный диагноз: остеосаркома, рак костей. Я не мог поверить, что моя жизнь снова рушится. Это было невыносимо. Я стал тем, кто передал это своим детям, и теперь причина их смерти была во мне, в моей наследственности. Врачи убеждали меня, что это не так, но я им не верил.

Я помню, как он лежал в больнице, не мог вставать. Мы с ним говорили, когда он был в сознании, и каждый раз, когда его глаза открывались, я видел, как он пытается бороться, как он всё ещё верит, что может победить. Но я знал, что не смогу спасти его. Увы, к 2058 году рак был тем, что не могли вылечить.

— Пап, — сказал он как-то ночью, едва открыв глаза. — Мы с тобой ещё сможем путешествовать. Помнишь, ты говорил, что, если бы был шанс, мы бы поехали туда, где океан? Давай поедем. Я тебя возьму. Устроим нам настоящий круиз.

Я не знал, что ответить. Я просто молчал и держал его руку.

Через месяц Кларк тоже ушёл.

Теперь я стою на могилах своих детей. Кара и Кларк. Два огня, которые погасли так быстро, что я даже не успел понять, как их не стало. Это не моя история. Это не моя жизнь. В моей жизни не должно было быть таких концов.

Но я сижу здесь, один, среди их могил, и понимаю, что ничто не останется. Ни воспоминания, ни старания. Мир продолжает идти своим чередом. А я потерял всё. Может быть, так и должно было быть. Мои глаза, которые уже давно стали раскалёнными углями, давали мне сил, чтобы ходить. Без этой боли я бы никогда не смог встать.

Прошло больше года с того дня, как я похоронил Кларка. И каждый день я просыпаюсь с ощущением, будто части меня ушли вместе с ним. Кара и Кларк. Два самых важных человека в моей жизни. Я пытался найти смысл в жизни, когда их не стало. Но в мире, где больше нет того, ради чего стоит бороться, смысл теряет всякую ценность.

Всё казалось пустым. Мои дни стали похожи на дни, когда я ещё боролся с болезнью. Я просыпался, занимался домашними делами, пытался работать. Но это всё было так механически, как будто я существовал, а не жил. Я всё чаще ощущал, как мир уходит от меня, как если бы я стоял в центре пустого пространства, где всё постепенно рассыпается. Люди, события, запахи — всё превращается в звуки, которые не оставляют никакого следа.

Я не знал, что делать с этой пустотой. Я даже пытался вернуться к работе — учёным, как был раньше. Я возился с проектами, проверял детали, делал всё по старому методу, но это было уже не то. Мне не хотелось работать. Не хотелось ничего. Но я продолжал, потому что не знал, что ещё делать. Люди вокруг меня как будто не замечали, что произошло. Для них это было всего лишь несчастье, которое пережил один человек. Они старались поддержать меня, говорили слова утешения: «Ты должен быть сильным», «Ты справишься», «Ты не один». Но каждый раз, когда я слышал эти слова, мне становилось только хуже. Как будто они ещё больше показывали, насколько я одинок. Насколько я разрушен. Пару раз я пытался рассказать о своём горе другу — кому-то, кто бы мог понять. Но они не понимали. Не могли. Они не потеряли детей. Они не пережили того, что пережил я.

Каждый вечер я садился у окна, а на столе лежала фотография Кары и Кларка. Я долго смотрел на эти лица, пытаясь понять, что теперь делать с тем, что у меня было. Всё, что я чувствовал, было разочарованием. Я потерял не только их, но и самого себя. И, несмотря на всю боль, мне не оставалось больше ничего, что могло бы вернуть хоть каплю смысла.

Иногда, когда я сидел на кухне, выпивая чашку чая и глядя в окно на пустую улицу, я вспоминал, как это было — когда мы с детьми жили по-настоящему. В доме всегда был шум, смех, глупые разговоры и споры на тему, кто из нас сильнее, кто быстрее. Кара и Кларк всегда наполняли дом светом. Их присутствие было жизнью в том, что казалось мёртвым. Мы часто собирались всей семьёй вечером, садились за стол и делали друг для друга странные подарки, всякие поделки и рисунки. Кара с её идеальными, аккуратными работами и Кларк, который рисовал монстров с гигантскими ушами и губами, постоянно смеясь.

Теперь же в пустых комнатах дома было только эхо их голосов, которые я больше не слышал.

Я пытался наполнять пространство их отсутствием. Оставлял вещи, которые они любили — игрушки Кларка, её школьные книги, которые она так тщательно собирала, ещё те игрушки, которые в какой-то момент оказались забытыми. Иногда я даже думал, что, если оставлю их здесь, в этих комнатах, как они и были, то, может быть, однажды они вернутся.

Это странное и болезненное чувство, когда ты в какой-то момент пытаешься вернуть время. Удержать те самые моменты, когда ещё всё было живым и настоящим. Но вот что самое ужасное: время невозможно вернуть.

Несмотря на весь мой внутренний протест и страх перед самим собой, я принял решение. Я продал дом. Я понял, что больше не могу жить в этом месте. Я не могу продолжать существовать там, где каждое воспоминание терзает меня. Я не мог оставаться в этом доме, полном их смеха и боли, полной пустоты.

Но самое худшее в том, что, уезжая, я не знал, что будет дальше. Когда ты теряешь детей, когда ты теряешь смысл, тебе не хочется больше ничего — ни работы, ни новых отношений, ни привычного круга общения. Ты не хочешь даже двигаться. Ты просто стоишь на месте. С каждым шагом вперёд ты чувствуешь, как теряешь часть себя, как что-то уходит навсегда. Всё, что ты когда-то знал, вдруг перестаёт быть твоим. Лишь глаза, что стали естественным состоянием боли, давали мне понять, что я ещё жив.

Я уехал из города. Я уехал туда, где не было ни больницы, ни этих мёртвых улиц, наполненных призраками. Но куда бы я ни поехал, я знал, что их не вернуть. Не вернуть ни того, что я потерял, ни их мечты, которые так и не сбылись.

Мне приходили новости о друзьях и знакомых. Кто-то заводил семьи, кто-то рождался, кто-то умирал. И в какой-то момент я понял, что мне уже неинтересны эти события. Всё стало тусклым, незначительным. Я начал избегать людей. Как я мог говорить с ними о чём-то обычном, когда мне не было интересно? Когда всё, что было важно в этом мире — мои дети, ушли, как тени? Я продолжал существовать, но не жил. И это было худшим наказанием — жить в мире, где каждый день напоминает тебе, что твои дети больше не рядом.

Через год после того, как я уехал, я снова заболел. Не было этого ощущения, что я борюсь за жизнь. Это была просто моя судьба. Рак вернулся. Но в этот раз я не испугался. Я не боялся умереть. Я не боялся, что уйду и оставлю пустоту. Я боялся только одного — что, несмотря на моё стремление уйти, я снова окажусь в этом мире без них. Мир, в котором я снова буду один. Мой рак был неизлечим. Но в моих глазах не было ужаса.

Мне не хотелось, чтобы они возвращались ко мне в память. Я не хотел их видеть. Я не мог больше пережить это — снова потерять их.

В конце концов, я ушёл. Ушёл, так и не вернувшись.

Ушёл из мира иллюзий и открыл глаза в своём внутреннем мире. Посмотрев на Никушиму, которая была удивлена и шокирована, я услышал:

— Получилось…

Это было последнее, что уловил мой слух, после чего меня затопила тьма.