На пути к инициации

Глава 25

Владимир. Военный госпиталь.

Я не человек. Я скальпель — отсекающий лишнее; скальпель не расстраивается. Я ингалятор, очищающий лёгкие — у ингаляторов не бывает чувств. Я — насос, прогоняющий кровь по венам; насосы не умеют плакать, нет у них такой функции.

И у меня сейчас такой функции нет. Сегодня я не имею права ни расстраиваться, ни плакать — если у меня плохое настроение, то мой дар восстанавливается медленнее. А он мне нужен весь, даже не до последней капли, а до последней молекулы. Так что и думать мне ни о чём плохом нельзя. Я подумаю об этом завтра *. Или вообще, через пару недель, когда лечение закончится. А сейчас я — скальпель, ингалятор и насос.

Маленькими, очень маленькими порциями распределяю дар и понемногу вливаю его в больных. Ранения тяжёлые. Плюс ещё отравления. Но самое плохое — их пятнадцать. А вчера было шестнадцать. И когда сегодня днём я приехал в госпиталь — одна койка оказалась свободной. А я даже на энергетическое зрение не переходил — экономил дар и поэтому не знал.

Я берёг каждую крупицу дара и расходовал его только на больных морпехов. А их слишком много, и как бы я не пытался его дозировать, на всех его не хватает. Все врачи, да и вообще весь госпиталь, занимались ранеными морскими пехотинцами, которых привезли после интенсивных боёв в зоне локальных пограничных конфликтов, но состояние, в котором они поступили — критическое, и, хотя бы немного отодвинуть их от точки, с которой возврат уже невозможен — очень сложно. Распределяю дар очень экономно, малюсенькими дозами, только чтобы не происходило ухудшение здоровья у матросов, чтобы они прожили ещё день.

Поспать. Поесть. Лечить. Выгулять коня. Лечить. Разобрать бумаги. Поесть. Учить языки. Лечить. Поспать. В лицей… и главное — никаких отрицательных эмоций.

… В классе лицеисты обсуждают предстоящие каникулы… Какое лето? Какой Сочи? Какой Крым и какой Кавказ? … Там морпехи, уже второй умирает и ещё один в очень тяжёлом состоянии — не реагирует ни на обычное лечение, ни на мой дар.

… Звёзды из Москвы приедут на праздники… Премьера нового фильма… Там морские пехотинцы с застывшими лицами и сожжёнными лёгкими… Двое умерли и вот-вот может умереть ещё один…

Негромко шумят насосы, в комнате светло, и видно, как по прозрачным трубкам течёт жидкость. В силовом зрении я вижу, как по телам морских пехотинцев течёт жизнь. А у некоторых — как она утекает. Их четырнадцать: молодые бледные лица, короткие стрижки, плотно стиснутые губы. И они балансируют между жизнь и смертью. Пятеро пошли на поправку и это радует. Радоваться мне можно: выздоравливающим не нужно столько дара от меня, как раньше и я могу перенаправить его на остальных, а мои положительные эмоции ускоряют, хотя бы на кроху, восстановление дара; не сильно, но всё-таки убыстряют… Я вкладываю титановые шарики в их руки — это тоже мало помогает, прибавка всего чуть-чуть. Но и эти крохи ценны для каждого их них. Кому-то помогает, но не всем. Особенно плохо одному из них, его организм по-прежнему не реагирует на вливание дара, его пальцы приходится сжимать, чтобы они удерживали шарик…

Их тринадцать…

Я обнимаю руками стакан с горячим чаем в кабинете Евича. Юрий Васильевич вроде бы со мной беседует, но на самом деле пытается успокоить: — Ты считай не тех, кого ты не смог спасти. Ты считай тех, кого ты спас. Когда их привезли, я прикинул, что шестеро из них точно не выживут. Точнее — если кто-то из них выживет, то это будет чудо. У каждого: тяжёлое ранение, пневмония, одышка, поражение нервной системы — с таким набором не выживают. Их вытащить было почти невозможно. И мы все вместе, — и ты внёс большой вклад, — троих смогли вернуть к жизни, поставили на ноги. Вот их ты себе засчитай, как тех, кого ты спас. Я очень хороший хирург, но и под моим ножом немало больных умерло. Потому что иногда спасти невозможно. Даже если сделаешь всё, что можешь — некоторые из больных умрут.

Я не плакал. Я выл. Так воют волки на Луну, понимая, что они ничего изменить не могут и просто высказывают свою тоску и несогласие с жизнью. Евич, конечно, прав. Он великий хирург и спас сотни, если не тысячи, солдат и офицеров. И он воспринимает жизнь такой, какая она есть — с её светлой и тёмной стороной, радостями и бедами. С её несправедливостями. Я пока так не могу.

Я сидел в своей комнате в госпитале, и, заткнув рот белым больничным полотенцем в мелкую вафельную клетку, не плакал, а выл. Было в этом что-то первобытное, шедшее из глубины. Очищавшее меня от груза, который я тащил на себе все эти дни.

Сегодня я имею право плакать. Мы с Евичем подвели итоги, моя помощь больше не нужна, тринадцать морпехов идут на поправку, к ним пускают посетителей, и родственники приезжают, радуясь и лохматя свежепостриженный ёжик на головах своим сыновьям, братьям и мужьям.

Я тоже буду радоваться, что этим тринадцати смог помочь, но я буду делать это завтра. А сегодня я должен проститься с теми тремя, кому помочь оказался не в силах. Потому что раньше я проститься с ними не мог — я был медицинским инструментом, без чувств и эмоций. Был скальпелем, ингалятором и насосом.

И вот через это, стиснутое в зубах полотенце, заглушающее мой вой, я снова превращаюсь в человека.

Оказалось, уже середина июня…

Владимир. Управление внутренних дел по Владимирской области.

— Так, понятно. Хреновенькая ситуация, неоднозначная, — начальник УВД тяжело откинулся в кресле. — Продолжаем совещание, начальник службы собственной безопасности, Вам слово, товарищ подполковник.

Подполковник полиции, начальник ССБ раскрыл папку: — Сотрудники отделения полиции в случае с дуэлью дворянина Первозванова и простолюдина Сауляка изначально действовали с превышением своих полномочий. Зайдя на территорию гостиницы, они должны были убедиться, что травма гражданина Сауляка получена им в результате поединка, не в драке или какой-то иной бытовой ситуации и реально подпадает под действие дуэльного кодекса. И на этом правовые основания их нахождения на территории, являющейся частной собственностью, исчерпывались. Выставление поста у кабинета пострадавшего с целью проведения обыска не имеет юридического обоснования, так как в соответствии с законодательством, всё, находящееся на территории гостиницы, является собственностью владельца, в данном случае Первозванова и обыск должен проводиться по его просьбе и под его контролем, а не по собственной инициативе полиции. Юрист владельца гостиницы верно это подметил и настоял через нашу службу на том, чтобы расследование было передано в район по месту проживания Первозванова. Также установлено, что непосредственно перед отправкой группы сотрудников в гостиницу, начальник отделения полиции позвонил бывшему владельцу гостиницы графу Литвинову и у них состоялся разговор, длившийся почти четыре минуты, что усиливает подозрения в их внеслужебных связях. В больницу из отделения полиции были направлены два молодых сотрудника, работающие в органах менее года, с задачей предотвратить побег пострадавшего. Охрана раненого от посторонних лиц в обязанности им не вменялась. Поэтому, будучи уверенными, что состояние не позволяет ему сбежать, полицейские покинули пост для ужина. За время их отсутствия, неизвестный проник в палату и вколол Сауляку лошадиную дозу ибупрофена, от которой у него произошёл обширный инфаркт. Меры по спасению больного были приняты с запозданием и положительного эффекта не дали. Доклад закончил.

— Понятно, облажались везде, где только могли; и где не могли — тоже. Продолжаем. Точнее, заключительное слово правовому отделению. Что скажешь, Михалыч?

Юрист УВД согласно кивнул, сверкнув лысой, чисто выбритой головой, и начал: — Служба собственной безопасности оперативно доводила до нас имеющуюся у них информацию, и мы успели провести её анализ. Каких-либо законных оснований для привлечения к уголовной или административной ответственности руководства отделения не имеется. Все их упущения тянут максимум на непрофессионализм и даже его придётся доказывать. За зафиксированные нарушения их можно привлечь к дисциплинарной ответственности. Приобретение сотрудниками отделения собственности за последние годы укладывается в допустимые размеры, оно отражалось в декларациях, и не может быть основанием для проведения коррупционной проверки. Доказательств действия в интересах третьих лиц не имеется, подозрения к делу не пришьёшь и ни один суд их не примет. Доклад закончил.

В кабинете повисла тишина.

Немного подумав, начальник УВД произнёс: — Наказать их надо. Но наказывать серьёзно правовых оснований не хватает, а по мелочи — не поймут. Поэтому мы их наказывать не будем. Мы поступим, как Генштаб Вооружённых Сил всегда поступает в такой ситуации, — мы их поощрим и проведём плановую ротацию на новые места службы, с повышением. Начальник штаба, — обратился он к сидевшему рядом полковнику, — у нас же в этой дыре, как там… в Лакинске, нет зама в городском отделении угрозыска. Вот туда начальник отделения полиции и поедет. Соответственно, заму подобрать место с повышением в Курлово, офицерам в Костерово и Меленках. Рядовой состав, кроме самых молодых, разбросать участковыми по дальним деревням и посёлкам, где обстановка похуже. Но всех — с благодарностями за службу. Приказ издать сегодня, и сегодня же под роспись довести.

Начальник штаба отрицательно покачал головой: — Тут же рапорта на увольнение подадут.

— Ну и пусть подают, — ответил начальник управления. — В личном деле и в трудовой книжке будет записано, что их на новые должности назначили, с повышением, и все кадровики и руководители эту запись будут видеть; а эти «выдвиженцы» через две недели позорно сбежали. Их после такого подлого увольнения не только в правоохранительные структуры, но и на госслужбу никуда не возьмут: им доверие оказали, дали возможность проявить себя на новом фронте с увеличившимся объёмом задач, повысили, а они струхнули или не справились. Кому такие нужны? И льготный стаж госслужбы у них превратится в обычный. Совещание закончено. Приказы о назначениях жду срочно. Все свободны.

Владимир. Дом Перловых.

— Вот мы внучек купали. Это по саду в коляске возили. Здесь спать укладываем. Вот тут особенно хорошо видно, что ушки от деда Перлова… — Оксана Евгеньевна листала фотографии на компьютере из поездки к дочери, показывая их сестре Татьяне. — Ну, а дальше уже возвращение. Недолго были, может, ещё зимой получится съездить.

— У вас хозяйство большое, на долго не оставишь.

— Переживали мы, когда новости о дуэли пошли. И Гена места себе не находил, что ничем помочь не может. Он, когда вернулись, серьёзно с Дитерихсом и новым управляющим, Рябовым, разговаривал о недопустимости таких ситуаций. Они заверили, что были в готовности, и Рябов, в случае опасности, сбил бы воздушным потоком Сауляка…

— А я больше переживала, как бы эта ситуация на психике Андрея не отразилась: он ребёнок же, а чуть человека не убил. Мозги там непредсказуемо могло заклинить. Но, слава Богу, есть у Андрея закалка. Он считает, что всё было по-честному. И это для него главное — внутренне осознавать, что он прав. А биться он привык на смерть — ну, во всяком случае, серьёзно биться, по-взрослому. Рано у него детство закончилось, — в десять лет.

— Помню, — тяжело вздохнув, сестра Татьяна продолжила повествование, — он буквально за неделю взрослым стал: тогда всех старших мальчиков из приюта Анатолий Дмитриевич повёз на фестиваль реконструкторов в Ярославль, где большой фильм снимали про монголо-татарское нашествие; они для массовки были нужны. И Андрей остался самым старшим в приюте. А в это время в районе, где наши дети учатся, закрыли соседнюю школу: её подтопило, грунт поплыл, трещина образовалась. И учеников разбросали; и в школу, куда приютские ходили, тоже. А новенькие оказались сплочённой командой, которая стала жёстко свои порядки устанавливать, включая ежедневный сбор денег со школьников в свою пользу. И их не волновало, что приютские отродясь денег не имели. И Андрею пришлось всех защищать и по несколько раз за день драться. Каждый день по несколько раз! Андрей молчал, никому ничего не сказал; а младшие все, его, конечно, слушались и тоже никому не пожаловались. Как партизаны! Когда наши старшие вернулись из Ярославля, они быстро порядок навели. Но Андрей тогда за неделю буквально изменился: если у тебя за спиной два десятка малолеток, и ты за них отвечаешь, поневоле взрослым станешь. Вот тогда он и всеобщее уважение снискал, и позывной «Судья» не только среди приютских, но и во всей школе за ним закрепился.

Владимирская область. Деревня Первозваново.

Пригнувшись, короткими перебежками, несколько молодых китайцев приближаются к рубежу для стрельбы; падают на расстеленный брезент, прицеливаются и начинают стрельбу по мишеням, демонстрируя свои навыки во владении автоматом Калашникова. Точнее, это не автомат, а карабин «Сайга». От автомата он внешне не отличим, но внутри подточили пару деталей, и он может вести стрельбу только одиночными.

Иван Чжанович удовлетворённо качает головой. Далеко не каждая пуля летит в мишень, точнее — редко какая пуля попадает, но даже такое владение оружием у тех, кто ещё два года назад ни разу не держал его в руках — огромный прогресс. Оказалось, что каждый гражданин империи, при достижении совершеннолетия, имеет право на приобретение оружия. И первым делом после получения российского паспорта китайцы шли в военкомат для регистрации, а оттуда — в оружейный магазин, где покупали карабин и сейф для него.

Сын Ивана Чжановича — Вениамин, бывший Вэйго, тоже доволен: за военную подготовку в роду Фениксовых отвечает он, и, как оказалось, наша деревня — в передовиках: все испытуемые оружием владеют неплохо.

Хотя строительство у нас началось гораздо позже, чем на юге России, создание деревни на частной земле позволило избежать бумажной волокиты и сразу взять высокий темп сооружения объектов, в том числе и защитной стены. Мы проехали вдоль её строительства, особенно укреплённого участка, где к деревне подводилось электричество и была установлена водонапорная башня; потом проинспектировали завершение стройки на вторых воротах, с противоположной стороны деревни; а после этого направились к спортивному городку и полосе препятствий, где также был оборудован и тир. Результаты стрельбы хорошие, что радует.

При инспекции деревни все — и Перловы, и Фениксовы, настойчиво отводят взгляды от центра деревни, и маршрут проложили так, чтобы там не оказаться: на пригорке, в середине деревни, развернуто строительство «подарка» к моему пятнадцатилетию, и как бы считается, что я об этом не знаю. Тоже мне, взрослые! Ну, реально: детский сад, песочные куличики!

Ещё до Нового года, когда я узнал, сколько на самом деле стоит моя машина, я попросил таких подарков больше не делать, на что Геннадий Алексеевич ответил, что им приходится совещаться, чтобы что-то придумать. Я, естественно, ответил, что такая дорогая машина мне ни к чему — за те же деньги для переехавших в Россию китайцев можно было в деревне построить несколько домов.

— В прошлом году на жильё все силы кинули. Ясли и детские садики в домах у бабушек устраивают, а повзрослее детей возят в город. Нам садик и школа нужны, а я на такой дорогой машине разъезжаю.

Геннадий Алексеевич этот разговор передал старшему Перлову, тот обсудил с князьями, и они решили подарить мне детский сад. Но так, чтобы я ничего не знал. Я и «не знал». «Не догадался», когда Костя и Марк показывали мне несколько будущих проектов зданий в деревне, среди которых «случайно» затесался и садик, «не видел», что начали копать котлован. Считалось, что я ничего не знаю ни о мраморе — подарке Анохина, ни о двух вагонах строевого леса, что прислал Окинов, ни в целом о строительстве. Вот ни сном, ни духом; вообще не в курсе!

* «Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра». Цитата героини книги Маргарет Митчелл «Унесенные ветром».