На пути к инициации

Глава 14

Бурятия. Недалеко от Байкала.

— Судья!

Шёпотом откликаюсь в микрофон: — Я!

— Тренировка завершена. Покинуть позицию, вернуться на базу!

— Есть!

Аккуратно выползаю из-под веток, нависающих надо мной сверху, поднимаюсь, вешаю на себя снайперскую винтовку, собираю «коврик». Можно не прятаться и смело ступать по снегу, — тренировка закончена. Четыре часа в снегу. Холодно не было, замёрзнуть невозможно — современные технологии позволяют сделать такую одежду и обувь, что при любой температуре будет комфортно. И тепловой фон от меня не идёт — специальная накидка блокирует. И радиофон тоже. Так что лежи, наблюдай, всё замеченное надиктовывай в дневник.

Машина, ожидавшая меня, быстро доставила до штаба. Захожу в штабной домик, докладываю: — Рядовой Судья с выполнения задания прибыл.

Нас приучают, что «в боевой обстановке» по фамилии обращаться нельзя, и я уже со своим позывным свыкся.

— Садись, однако. Разберём твои действия, — Иван Кельбертинов, наш преподаватель, берёт в руки листки моего дневника и начинает их читать.

Вздыхаю. Тоже мне, действия — лежать четыре часа. Вылупив глаза считать ворон. Причём, реально ворон — каждая птица, которую я не учёл в дневнике идёт в минус к итоговой оценке. Как и каждая не замеченная мной пошевелившаяся ветка. Начинаю листать дневник, который я надиктовывал эти четыре часа. В целом, преподаватель доволен, я мало пропустил «фактов», не то, что поначалу. А вот с выводами, пока не очень получается.

— Однако, не спеши перелистывать. Вывод какой? — задаёт вопрос наш снайпер-инструктор.

Пожимаю плечами.

— Думай. Учись думать по-снайперски, однако. Главное у снайпера не винтовка. Не зоркий глаз и не точный выстрел. Главное у снайпера — мозги. Вот твой дневник, однако, — Иван Кельбертинов сморщенными коричневыми пальцами щёлкает по страницам, — в нём всё правильно записано, однако: сорока пролетела быстро, заяц пробежал. Вывод какой?

Задумчиво молчу: ну — сорока и сорока. Летит и не каркает, крыльями машет. Делает всё, что сороке положено зимой. Вот если бы она яйца на лету сносила — реально бы удивился.

— Правильный вывод, такой, однако, — начинает за меня размышлять старый эвенк, — сорока заполошно летела, быстро. В панике. Значит согнал её кто-то. Если сорока летит по своим делам, однако, она крыльями не спеша работает. Дальше. С той же стороны заяц побежал. И тоже быстро; убегал, однако. Заяц вообще днём не бегает. Он днём спит, и, если побежал, значит, и его, однако, согнали. И не гнался за ним никто — ни лиса, ни волк. Значит, не они. А убегал заяц со всех ног. Кто такой в лесу страшный, что от него все бегут? Не оленя, не тюленя, — человек самый страшный. Его, однако, все звери боятся и убегают. И твой вывод такой должен быть: там человек, а так как там враги, то и этот человек, который ещё не появился, но уже зайца и сороку согнал — тоже враг. И если ты знаешь, что он там есть, а он не знает, где ты — то уже победил. Не полностью, но наполовину победил.

Казарма на самом деле таковой не являлась — это неплохо обставленные двухместные номера. Мы живём в одной комнате с Артуром Гефтом. И это — самое приятное в этой поездке «на учения». Ну, самое главное в этих каникулах, это то — что стрельбе из снайперок нас учат профессионалы высочайшего класса. А самое приятное как раз то, что я смог увидеться со своим старым другом. Я не знал, что отец Артура договорился с князем Окиновым, чтобы Артур и его приятель Клаус тоже приехали. Так что, неожиданно увидевшись, мы крепко обнялись. А потом три дня рассказывали друг другу о своей жизни. Ну, рассказывал, в основном, я. Хотя, как оказалось, Артур немало знал — смотрел новости и видео в сети, где периодически моя фамилия мелькала. О нападении на меня в конце лета и про мою последующую «охоту» он ничего не знал, как и о строительстве деревни, и о «Москвиче», подаренном мне на день рождения — это всё не публичные события. Зато видел в сети забег Македонца и фейерверк на моё четырнадцатилетие. Вопросы сыпались из него, как из рога изобилия: об общих знакомых, лицее, Перловых, Алёне. Артур оценил и от души посмеялся над «маскировкой» компьютерщиков, которых приписали к «кирпичной экологии».

Я ему вопросов не задавал — мы об этом договорились сразу. Гефт рассказывал сам, что считал нужным. Понятно, что с работой отца ему приходилось держать язык за зубами. Недопонимания между нами в связи с этим не возникло. Тем более, что и я не мог рассказывать своему другу всё до конца: ни об энергетическом зрении, ни об умении лечить. Артур же все недоговорки компенсировал своими «показательными выступлениями» — каждый вечер или даже днём мы выходили на полигон, расположенный рядом с казармами, и он демонстрировал, чему смог научиться после инициации.

— Я сам только осваиваюсь, — виновато рассказывал он. — Когда я инициировался, получилось сразу сто шестьдесят четыре балла. Месяц спустя — уже сто восемьдесят. Недавно на третий уровень перешёл. И ещё мало что умею на нём. Там реально скачок в возможностях, но в реале откат: ты новыми возможностями пользоваться ещё не научился, а старые тебе уже тесны, как маленькая обувь.

Артур рассказывает это всё, переодеваясь — у нас свободное время и мы собираемся на тренировку. Выходим. Он начинает демонстрировать умения, метая в мишень комки снега.

В энергетическом зрении я вижу, как изменился его организм, когда он начал тренировку с магией — тонкие энергетические нити, протянутые по всему телу, засияли, стали толще, а в районе сердца начал завиваться разноцветный клубок, который все эти нити соединял.

Гефт поясняет: — Если вода твёрдая, то для меня это уже не снег и не лёд — я воспринимаю её, как землю и соответственно, работать с нею могу. Кстати, многие «водники» успешно управляют землёй — через влагу, которая в земле содержится.

Артур сосредотачивается, молчит и я вижу, как из земли, точнее из снега начинает формироваться толстый шип — сосулька, растущая вверх под наклоном. Рядом прорастает ещё несколько штук поменьше. Захватывающее зрелище. Сосулька подпрыгивает и устремляется вперёд.

— Твой папа такого не показывал, — в восхищении произношу я.

— Тогда лето было, когда ты к нам приходил. Он умеет гораздо лучше, хотя говорит, что в мои годы он многого не мог из того, что я сейчас делаю.

Гефт продолжает стрелять сосульками по дереву. Я вижу, как широкая энергетическая лента, подкрашенная в красно-синий цвет, плывёт по воздуху, затем довольно резко изменяет траекторию движения и устремляется к моему другу. Через несколько секунд она его касается и быстро втягивается в Артура. Похоже, что все люди так пополняют свой энергетический запас. Для выводов пока материала у меня мало, но кое-какая статистика набралась.

Почти каждый день к тренировкам Артура присоединялись солдаты или офицеры, иногда даже демонстрировали учебные спарринги, и ветераны терпеливо растолковывали «молодняку» тонкости владения магической силой.

Сегодня один из наиболее активных участников «магических занятий», лейтенант-воздушник, решил в очередной раз «поучить салажат». Он терпеливо растолковывал, как надо прогонять энергию по телу, чтобы обеспечить «оптимальный выброс».

— Да не лепи ты её возле носа, — растолковывал он солдату, формировавшему сосульку. — До цели сорок метров, тебе её всё это расстояние нести придётся своей силой. Лучше закинь силу на тридцать метров; там мгновенно, ну, не мгновенно, а быстро, сформируй сосульку, и брось её на десять метров. Сил на это потратишь в два раза меньше, и отбить такую сосульку сложнее, чем запущенную издалека.

Когда все утомились и собрались завершать занятия, лейтенант-воздушник сказал, что покажет «фокус»: он встал спиной и предложил бросать в него снежки и сосульки. Один из солдат сформировал небольшую сосульку и бросил в командира. Тот стоял неподвижно, даже когда сосулька полетела в него. Не долетев несколько метров, сосулька резко изменила траекторию и упала на землю. Вторую постигла та же участь. Третья развернулась и пролетела немного в обратную сторону, едва не попав в солдата, её запустившую.

— Прекратили пока, — сказал он, разворачиваясь и возвращаясь к нам. — Казалось бы, я воздушник, а вы бросаетесь водой, ну или землёй, как её земляные воспринимают. Но я чувствую воздух и по возмущению воздуха ощущаю, как сосулька начинает формироваться. Я могу просто её развеивать на стадии создания, но не делаю этого, чтобы противник расходовал силы, а я — нет. Все довольно закивали и благодарили за урок. А я в свой актив записал ещё одно маленькое открытие: в конце тренировки лейтенант «впитал» длинную белую ленту и ещё несколько мелких разноцветных структур. И когда они в него впитывались — он сиял, как новогодняя ёлка.

— А может так: группа на группу побросаемся? — предложил один из солдат.

— Тогда без сосулек — чтобы не пораниться в сутолоке. И, кстати, тогда и неинициированные тоже могут поучаствовать, — согласился лейтенант.

Мы быстро разбились на две группы и начали перебрасываться снежками. На поднявшийся гвалт солдаты выбегали из казармы и пополняли обе команды: не меньше полусотни парней дружно лепили снежки и бросали их в противника. Точнее, лепило руками меньше половины; остальные делали это магией: магическим усилием собирали снег в комок и так же, магией, направляли его в сторону противника. Самыми эффектными оборонительными действиями оказались воздушные щиты, попадая в который снежки рассыпались снежным фонтаном, обдавая мелкой пылью, сверкающей в лучах фонарей. В совмещённом зрении картина снежной схватки выглядела фантастически: инициированные выбрасывали тонкие нити, касавшиеся снега; начало нити клубилось, и с помощью этого клубка формировался снежок и так же, подхваченный нитью, он летел в противника. Противник в ответ готовил свои снежки или щиты. Воздушные щиты тоже состояли из тонкой энергетической нити и ещё более тонкой, практически прозрачной, плёнки. При ударе снежка по щиту он немного деформировался, шёл волнами и становился ярче. Выдержав несколько ударов снежками, щит развеивался, распадаясь на мелкие полоски и звёздочки.

Я лежал, припав к окуляру снайперской винтовки, и понимал, что есть какая-то неправильность. Но какая — сообразить не мог, да и не до того было: цель находилась на мушке и отвлекаться нельзя. Я напряжённо ждал момент, когда можно будет нажать на спусковой крючок. Если у снайпера охота на конкретную цель, то у него всегда одна попытка. Следующий выстрел будет уже в другом бою, даже если цель останется той же.

Расстояние максимально возможное для стрельбы, почти предельная дальность и на таком расстоянии любая ошибка — это «уход пули» на десятки сантиметров, а то и на метры. Но ближе не подобраться, слишком опасно, да и оборудованной позиции нигде больше нет. Нужно выбрать момент, когда противник замрёт, или наоборот, будет устойчиво двигаться, чтобы рассчитать упреждение для выстрела.

Хорошо, что и по ту сторону линии боевого разграничения есть понятие о воинской дисциплине: начальник озвучивает свои мудрые мысли, а подчинённые замерли и почтительно слушают. Противник считает, что они вне зоны поражения, подчинённые стоят во весь рост, вытянувшись.

Выцеливаю. Поправки на ветер, влажность, силу тяжести, закрутку пули, давление… все они учтены и за последние пять минут не изменились. Все они работают в «минус» на точность и на таком расстоянии любая, самая маленькая ошибка в расчётах чревата промахом. Завершив приготовления, дожидаюсь, когда начальник вновь начнёт говорить и мягко нажимаю на спуск. Толчка почти нет. Про себя начинаю счёт: — Раз, два, три, … семь…

В оптику вижу, как две головы лопаются, как арбузы. Слышу восторженный шепот наблюдающего, лежащего рядом: — Попал! Сразу двое!

Не стал его поправлять — не двое, а две.

У меня восторга нет, так как понимаю: мне кранты. Задача была поставлена однозначная и доведена мне под роспись — снять начальника снайперской подготовки вражеской дивизии. Но слева от него стояли две снайперши, убившие вместе, минимум, полсотни наших пацанов. И пулю я послал туда, перенацелив в последний момент — не смог себя заставить поступить иначе. Я обязан был отомстить за пацанов. И отомстил. И тем самым самовольно не исполнил приказ. Как только я вернусь в расположение, с меня тут же сдерут сержантские лычки, потом — допрос у особиста, потом — гауптвахта. А дальше — трибунал…

…Тяжело просыпаюсь, выныривая из кошмара, как из болотной жижи, судорожно глотаю воздух. И понимаю в чём была неправильность сна, которую я не мог понять: сейчас зима, а «там» снега не было. Прислушиваюсь. Как и все эти дни, на соседней кровати ровно и спокойно дышит Артур. Вот хорошо немцам — даже спят по стойке «смирно». И валятся в постель сразу же, как поступает команда «отбой», и тут же засыпают; интересовался у Кошечкина — Клаус так же отрубается при поступлении команды. Прогоняю нахлынувшие мысли и наваждение от сна: меньше надо было слушать байки «бывалых» про их боевые выходы. Лагерь отдыхает. Тишина. Сквозь шторы пробивается неяркий свет от фонарей. Потихоньку засыпаю снова.

Закрытая зона за Уралом. Академия-2 (Орёл-42а).

— Это что-то эпичное! Я так счастлив, что попал на сборы, — Артур Гефт наворачивал мамин борщ, а сам при этом рассказывал семье о том, как прошли его новогодние каникулы в Бурятии.

— Андрей Первозванов, Перловы и все москвичи прилетели на второй день, когда мы уже отзанимались: они пропустили немного, первый день — так, знакомство, немного теории. Андрей, конечно, очень обрадовался, когда меня увидел, как и я. Кстати, и Боря Кошечкин тоже был. Его как раз с Клаусом поселили — типа два немца, вот пусть и живут в одной комнате. И Борис все каникулы для Клауса… ааааа…, а Клаусу сразу дали позывной «Санта», у нас там у всех позывные были, по фамилии запрещено — всё должно быть как за ленточкой. Так вот…

— А у тебя какой позывной был? — поинтересовался младший брат Валера.

— Прэзент, — бодро ответил Артур.

— Почему? — хором поинтересовалась семья.

— Ну, я ничем не отличился, внешность обычная, что-то выдумать из моей фамилии было сложно, поэтому пацаны решили, что при переводе с немецкого она означает «подарок»; ну, немного европеизировали. Получился «Прэзент». Так вот, я про Клауса не договорил: для него Боря Кошечкин все каникулы работал переводчиком…

— Вроде, Клаус неплохо говорит уже? — удивился отец.

— Да, вполне. А за месяц так выучился — шпарит, не остановишь! С Клаусом вообще всё было ровно, хорошо в коллектив вписался, но по языку он иногда зависал на ровном месте, не понимая сленга или контекста. Боря рассказывает, что заходит как-то Клаус в комнату и интересуется у него: где лежат пробки и почему плохо, если по ним ходят? Кошечкин в ступоре. Клаус поясняет: командир сказал про рядового Александра из первого взвода, что тот хороший солдат, но на пробки часто наступает. Боря ему разъяснил. И каждый день у него несколько таких вопросов, например: Глаза боятся, а руки моют. Меньше знаешь — крепче зубы. Первый блин, второй нормальный. Семь раз отмерь и устал. Кто рано встаёт — тот злой.

— Хозяюшка, плесни ещё! — протянул Артур тарелку матери, но увидев её ошарашенное лицо, исправился: — Ой, извини, мамочка! Вот же что казарма делает! Исправляюсь: мамуль, если можно, немного добавки — очень вкусный борщ, так скучал по нему в лесу!

— Мяса и сметаны экономить не надо, ну и варить — с любовью, — улыбнулась в ответ Маргарита Валентиновна.

Артур продолжил: — Так что Борис каждый день расширял кругозор Клауса и помогал ему разобраться в богатстве русских идиоматических выражений.

— Ха, а когда туда летели, мы же с пересадками… Летим, Клаус смотрит в иллюминатор, задаёт вопрос: «Это всё Россия?». Отвечаю: «Да». Он поспал, просыпается: «Мы над Россией летим?». Говорю: «Конечно». Он отдохнул, поворачивается ко мне, я говорю: «Россия так и будет до посадки. И это мы ещё на короткое расстояние летим». И здорово, что он в крупных городах побывал, масштабы увидел. Да и с людьми вне нашего городка познакомился.

— А Андрей как? — отец постарался вернуть сына к новостям о друге.

— Ну, как всегда: лучше всех. Реально, лучший снайпер. Подрос немного, ну, мы же видели его фото с дня рождения, с загородной базы. У него там история была, про которую мы не знали — внук графа Литвинова с друзьями на него напали и побили. И Андрей перед Новым годом устроил им вендетту. А старый Литвинов, который контр-адмирал; ты его знаешь, знакомился с ним, когда мы жили во Владимире; признал, что его род был не прав и Андрею пообещали какой-то магазин передать в качестве виры. Я каждый день Андрею показывал, как силу применять. Андрей вообще очень серьёзно к будущей инициации относится, он уже много лет тренируется и на сборах каждый день тренировался. И он не только силу развивал, и мозги всё время в загрузке, да и с волей у него всё в норме. Там и другие солдаты и офицеры тоже магию демонстрировали и учили, и Андрею, и всем вообще. Я тоже пару приёмов новых освоил, пригодятся. А ещё офицер, ротный, показал мне, как можно силу объединять — собирал нас троих земляных и учил работать в команде. Поначалу трудно, но, когда научишься — там не просто сложение силы идёт, а как будто сразу скачок в уровне. И с воздушниками учил работать вместе: я снежок бросаю, его подхватывают и направляют на цель. Пока летит — я еще успеваю сделать и бросить, и его тоже передаю. Ротный сказал, что так гранаты бросать очень удобно — и далеко, и точно, и скорость стрельбы высокая.

— А, а Андрей каждый вечер смотрел прогноз погоды и начинал таблицу рисовать — влажность, температура, ветер: чтобы поправки при стрельбе рассчитать. А бумажку потом выбрасывает — оказалось, он её помнит. А с Клаусом он на третий день свободно заговорил на нижненемецком, на котором в Гамбурге говорят. А иногда Андрей стоит, смотрит, задумается так… и кажется, насквозь тебя видит. А иногда грустный — может, потому что детство у него не сложилась и вообще — сирота? Удивительный человек. Как в нём одном столько талантов уместилось?

— Да, Андрей — это сплошная загадка, завёрнутая в тайну и помещённая внутрь головоломки*, — согласился с сыном Николай Артурович.

* Искажённая цитата У. Черчилля 1939 года: «Россия — это загадка, завёрнутая в тайну и помещённая внутри головоломки».