Хозяйка расцветающего поместья

Эпилог

— Мама! Мамочка вернулась!

Шестилетняя Аленка подлетела к коляске. Я спустилась к ней, присела, обнимая. Какой бы уставшей я ни возвращалась из больницы, все как рукой снимало, когда дети выбегали навстречу.

— Мамочка, вот, это тебе. — Она сняла с локтя и водрузила мне на голову чуть помявшийся венок из полевых цветов. На ее темных кудряшках красовался такой же.

Говорят, если девочка похожа на отца, она будет счастливой. Если верить этой примете, моей старшенькой счастья отсыпали с самого рождения.

— Я сама сделала, — похвасталась она.

— Сама? — улыбнулась я, снимая венок с головы и разглядывая.

Пушистая кашка, колокольчики, васильки — а все вместе удивительно мило. Я коснулась магии, чуть пожухшие цветы расправились. Конечно, никакая магия не оживит уже мертвое, но напитать водой, на время вернув свежесть, — легко.

— Ух ты, а когда я так же сумею? — Она протянула мне свой венок.

— Когда подрастешь, — пообещала я, освежая и его.

Не знаю, появится ли у моей дочери благословение, но если и нет — невелика беда. Стихийной магии тоже можно найти множество полезных применений, если не зацикливаться на боевых заклинаниях. Чем, собственно, в последние годы и занимался специальный департамент фабрики купца Крашенинникова, дела которого резко пошли в гору. А не захочет Аленка разбираться в магии — ее дело. Быть женой и матерью тоже чудесно. Не будь у меня семьи, к кому бы я возвращалась с работы?

Она вернула свой венок себе на макушку. Вынула у меня из рук и надела мне на голову мой.

— Вот. Ты прямо настоящая королева.

— А ты моя маленькая принцесса.

Она снова обняла меня, крепко-крепко. Огляделась.

— Лев! Ну где ты там потерялся?

Трехлетний Левушка приближался не торопясь, держа за руку няньку.

Марья сильно разобиделась, когда я сказала ей, что няньку для малышки я найду другую, потому что в качестве экономки ее никто не заменит. Отчасти это было правдой. Вторая часть правды состояла в том, что моя старшенькая удалась в папочку не только лицом. Упрямая, шустрая, и норов ее был понятен еще в колыбели. За такой не набегаешься, особенно в возрасте. Поэтому в няньки я взяла среднюю сестру Дуняши, девушку рассудительную и исполнительную. С ней я была уверена, что ребенок не будет маяться в свивальнике, преть в мокрых пеленках или сосать соску с жеваным хлебом, а то и с маковым отваром, чтобы не плакал.

Обычно няньки оставались незамужними и бездетными, отдавая всю себя дитятку. Такой судьбы для Дуняшиной сестры я не хотела, поэтому мы сговорились на том, что выйти замуж она сможет когда угодно. Однако она не торопилась. «Вот как гувернантке младшенького отдадите, так и погляжу, кто там женихаться будет, — степенно рассуждала она. — С хорошим-то приданым всегда возьмут, а приданое у меня будет хорошее, за что я век о вас молиться буду».

Хотя, правду говоря, дело было не в моей щедрости, а в рассудительности и бережливости самой девушки. Матери и младшей она помогала, это святое, но я ни разу не видела, чтобы она потратила заработок на что-то сверх необходимого.

Девушка поклонилась мне, чуть подтолкнула Левушку пониже спины.

— Иди к маме, поздоровайся.

Сын подошел, повел носом.

— Фу, — заявил он.

— Как это мама фу! — возмутилась Аленка.

— Платье — фу. Невкусно пахнет.

В больнице я меняла одежду на рабочую, но запах дезинфекции и лекарств проникал всюду, даже в закрытый шкаф.

— Значит, обниматься не будем? — приподняла бровь я.

Левушка рассмеялся и повис у меня на шее.

— Шутка!

— Шуточки у тебя, — рассмеялась я в ответ.

Мотя, дождавшись, когда сын разомкнет объятья, снизошел принять свою порцию ласки от хозяйки.

Наш волшебный хранитель совсем не изменился за эти годы, и, оставляя дом, я могла быть уверена: ничего не случится. Именно он предупредил меня, когда Аленка, дождавшись, пока нянька уснет, вылезла в окно «покормить лошадок» в конюшне. Шалость была вовсе не безобидной: в темноте лошади становятся нервными и могут травмировать даже взрослого конюха, а уж пятилетнюю девочку…

— А еще днем бабушка приехала! — сообщила мне Аленка, присев рядом погладить кота. — Вон и она.

Я расцеловалась со свекровью. Годы как будто перестали быть властны над ней. Конечно, морщины и седина никуда не делись, но движения ее оставались легкими и живыми, а тяжелая болезнь совсем не напоминала о себе.

Конечно, мы не забывали о предосторожности. Впрочем, свекрови не надо было подсказывать одеваться по погоде и следить за питанием. Нет, я вовсе не думала, будто простая мазь и травяной сбор, что я когда-то ей дала, излечили болезнь, с которой не в силах справиться и более развитая медицина. Действительно исцеляющей оказалась магия благословения.

Мы с Иваном Михайловичем теперь уже точно знали это. Сейчас в нашей больнице работали и учились пять барышень, и учились всерьез. Все они были из небогатых семей и, хотя благодаря благословению они могли рассчитывать на приличное замужество, предпочли заниматься медициной. В университеты женщин по-прежнему не пускали, но всегда найдутся те, кому интересны знания сами по себе, а не диплом. Одну мою воспитанницу уже сманил в столицу Матвей Яковлевич. Он задержался в уезде на три года, а потом его пригласили возглавить кафедру столичного университета. Я не возражала ни против его отъезда — профессор может сделать куда больше для распространения знаний, — ни против того, чтобы девушка, которую я обучила, уехала в его новую амбулаторию. В конце концов, дамы из высших слоев общества тоже нуждаются в нормальной медицине, а не только в пиявках и кровопускании.

Поначалу нас не принимали всерьез. Когда стало ясно, что мы не остановимся, начали поднимать на смех. Потом попытались запретить, осознав, что дамы с благословением и медицинскими знаниями способны посрамить многих практикующих врачей. Однако императрица, которая благоволила нашей семье после того, как в Рутении удалось остановить эпидемию холеры, постановила: «Поскольку из-за скромности, приличествующей женскому полу, многие отказываются от осмотра и лечения у врачей-мужчин, подобает завести у нас и образованных женщин, которые могли бы лечить наших дам, не нанося ущерба их скромности. Ибо дамы наши, кои новых достойных граждан нам производят, — источник благосостояния нашей державы». Недоброжелатели притихли. А потом пациенты начали ездить со всей страны, так что пришлось строить и отдельную больницу для знати, которая стала давать нам средства для содержания благотворительной больницы.

Императрица впервые удостоила аудиенции Ивана Михайловича, Виктора и меня после того, как холера была остановлена. Выяснилось: в уездах, где безукоризненно выполнили ее указ, смертность быстро пошла на спад, в других же эпидемия разбушевалась вовсю, и пришлось посылать туда воинские отряды для наведения порядка. Все же к ноябрю удалось справиться с этой напастью. Тогда нас и пригласили пред высочайшие очи.

Иван Михайлович был в своем репертуаре — всячески открещивался от собственных заслуг, приписывая все мне и Виктору. Виктор тоже неожиданно решил строить из себя скромника, сказав, что о способности хлорированной извести уничтожать миазмы, вызывающие многие болезни, ему сообщила жена, и, конечно, как председатель дворянского собрания он не мог допустить, чтобы во вверенном ему уезде разгулялся мор. Поскольку известные средства данелагских лекарей эпидемию сдержать не смогли, он рискнул опробовать новый способ. Мне оставалось только хлопать глазами и ссылаться на озарение, произошедшее благодаря магии. А еще на наблюдательность и матушкины средства.

Императрица улыбнулась, глядя на мой живот, который не способны были скрыть уже никакие платья.

— Как отрадно видеть даму, которая не только блистает умом и рассудительностью, но и исполняет свой долг перед державой. Иные дамы полагают, будто науки и семейная жизнь несовместны, а вы, княгиня, доказываете обратное. Такие матери нам и нужны — образованные, рассудительные. Кто, как не мать, первая наставница своих детей? И как может необразованная женщина воспитать достойных граждан?

Речь эта явно предназначалась не мне, а придворным, которые при этом присутствовали, потому все, что мне оставалось, — склониться в реверансе, благодаря.

После этой аудиенции Виктор добавил к своему титулу слово «светлейший», Иван Михайлович получил потомственное дворянство, а мне пожаловали Отрадное. Я попыталась было сказать, что доктор, отправившийся в самый эпицентр болезни, куда более достоин этих земель, но императрица с улыбкой покачала головой.

— До нас дошло прошение от крестьян, желающих пребывать под опекой доброй барыни. И если уж они до нас смогли его донести, значит, очень уж сильно на это надеются — грех обижать малых сих.

Управлять Отрадным я поставила Петра. Конечно, не сразу, год он проходил стажировку, как я называла это, у Егора Дмитриевича, ездил с ним на деловые встречи и параллельно учился грамоте. После того как Дуня благополучно родила первенца, бывший кучер воспрял духом и вгрызался в новую для себя науку с потрясающим упорством. «Господь не попустил с помощью барина и с вашей помощью, чтобы я жизнь свою в водке утопил, так я хотя бы из благодарности стараться должен. А там, глядишь, и дети мои в люди выйдут».

Конечно, вряд ли его дети когда-нибудь окажутся вровень с моими: сословное общество есть сословное общество. Но все же они могли попробовать себя в делах купеческих — как мальчики, так и девочки: владеть собственным имуществом имели право не только дворянки. Петр уже потихоньку натаскивал сына на помощь себе: в крестьянских семьях детям дают работу по возрасту, как только они начинают уверенно ходить. Мальчики могли получить рекомендации и устроиться управляющими, а если девочки решат не заниматься делами — выйдут замуж за кого захотят, а не кто возьмет. Хотя до этого, конечно, далеко. Правда, старшая Дунина дочка уже заявила, что не собирается замуж, а хочет работать в больнице, «как барыня», но мало кто окончательно выбирает свой жизненный путь в пять лет.

Если же она не переменит мнение, то для нее найдется место в больнице. У нас работали и крестьянские девушки — медсестрами. Императрица, удостоившая нашу больницу визитом, заметила их и спросила, зачем я это затеяла. У меня уже был готов ответ:

— Выздоровление больного часто зависит не от врачебных назначений, а от ухода. Взять хоть ту холеру, после которой ваше императорское величество изволили обратить внимание на мою семью. Иван Михайлович — замечательный доктор, но он не смог бы собственноручно по ложечке вливать в рот каждого больного целебный отвар, не говоря уже обо всем остальном. Этим занимались члены семей пациентов. Многое можно переложить на плечи простых людей, освободив доктора для работы, которую никто кроме него не сможет сделать.

— Но почему женщины?

Тут я нагло позаимствовала главный аргумент у Пирогова.

— Женщины по природе своей более жалостливы и склонны к милосердию. Они аккуратней и чистоплотней, и их присутствие благотворно влияет на желание мужчин выздороветь. К тому же ваше величество изволили сами заметить, что мать — первая наставница своих детей. — Императрица благосклонно кивнула, я продолжила: — Обучившись чистоте и полезным привычкам, эти девушки понесут их и в свои будущие семьи. В конечном счете это улучшит жизнь и здоровье крестьян, а здоровые крестьяне лучше работают.

— И платят подати, — улыбнулась императрица. Задумчиво добавила: — А еще такие девушки будут распространять истинную добродетель милосердия, и это тоже важно.

Вскоре я узнала, что великая княгиня организовала «общину медицинских сестер» — знатные дамы начали брать под свое покровительство больницы и военные госпитали, помогая ухаживать за ранеными. Дело оказалось не только в милосердии — влиятельные и титулованные женщины, подчиняющиеся непосредственно великой княгине, смогли разрушить то, что в мое время называлось «коррупционными цепочками», и красть в военных госпиталях стали куда меньше. Я надеялась, что со временем найдется среди знатных дам с благословением и та, кто займет место местного Пирогова. Толку в отличнейшей магической диагностике методы которой мы разрабатывали с Иваном Михайловичем, Ефремом Осиповичем, сменившим Матвея Яковлевича, и самим Матвеем Яковлевичем, регулярно наезжавшим к нам, — если нет нормального лечения? Впрочем, мы продвигались и здесь: в больницах Ильин-града асептика и антисептика стала общим местом, и снижение смертности после операций и в родах заставило задуматься и остальных врачей. Я не торопила события: для перемен нужно время, но уже сейчас можно было говорить о множестве спасенных жизней.

…Вечером меня ждала еще одна радость: вернулся из города муж. Сахарный завод его процветал, и только нежелание варварски опустошать земли, засеяв их одной кормовой свеклой, ограничивало экспорт относительно дешевого сахара. У заводика, производящего косметику, дела шли чуть хуже — все же тонкая воздушная пудра не ложилась плотной маской, как привычные дамам белила, а соображения здоровья часто отступают, когда речь идет о канонах красоты. Зато хозяйки оценили картофельный крахмал, экономящий им время, так что в целом все было неплохо. Не говоря о коптильне и производстве тушенки. Я могла бы родить еще хоть дюжину детишек и не беспокоиться об их будущем.

Виктор позволил детям повиснуть у него на шее, по очереди подкинул их чуть ли не до потолка под радостный визг. Поцеловал руку матери, обнял меня. Накрыл рукой живот, и девочка, которую мы оба ждали, толкнулась в ладонь, приветствуя папу. Потом мы сидели все вместе в гостиной. Свекровь вышивала, я вязала очередные ползунки — после старших, конечно, остались, но мне просто нравилось это занятие. Дети сидели у отца на коленях, слушая сказку. Мотя мурлыкал, устроившись на спинке их кресла.

Наверное, таким и должно быть настоящее счастье. То, которое не ищешь специально, но находишь там, где совсем не ожидаешь.