Хозяйка расцветающего поместья

Глава 42

Несколько бесконечных мгновений мы стояли и смотрели друг на друга, я даже дышать, кажется, разучилась. Муж изменился, черты лица стали острее, резче. Но стоило мне заглянуть ему в глаза, и ничего не осталось, кроме этого взгляда. Столько всего было в нем. Растерянность, смятение. Вина. Тревога. И, ярче всего этого, — любовь.

— Настя…

В два шага он преодолел расстояние между нами. Я снова лишилась способности двигаться и соображать, когда он рухнул на колени, уткнувшись лицом мне в живот, обхватил бедра, да так и замер.

Руки сами потянулись зарыться в его волосы, прижать к себе крепче. Как же я скучала по его прикосновениям, как мне не хватало возможности коснуться его! Но и эта мысль тут же исчезла, когда я почувствовала, как впервые шевельнулся малыш. Будто специально именно сейчас.

Виктор выпустил мои ноги, растерянно посмотрел на меня снизу вверх. Я так же ошарашенно смотрела на него. Рука сама потянулась к животу, муж перехватил ее, накрыл мой живот ладонью — малыш толкнулся снова, прямо в нее. Несмотря ни на что, я расплылась в улыбке. До сих пор я особо не ощущала свое положение, сознавала, но не чувствовала, этот кроха внутри меня никак не давал знать о себе — и вот сейчас я по-настоящему поверила, что у меня под сердцем шевелится новая жизнь.

Муж медленно поднялся, и выражение лица у него было… непередаваемым.

— Настя, — выдохнул он. — Это то, что я думаю?

Я растерянно пожала плечами: откуда мне знать, что он думает.

— Ты носишь… — Осекся, исправился: — Мы… У нас будет ребенок?

Я кивнула молча: горло перехватило от волнения. Виктор рассмеялся, подхватил меня на руки, закружил. Я взвизгнула от неожиданности, обвив руками его шею. Наконец он вернул меня на пол. Пошатнувшись, я вцепилась в лацканы его сюртука. Муж притянул меня к себе, ткнулся лицом в мои волосы, прошептал:

— Прости меня, дурака.

На глаза сами собой навернулись слезы. Виктор отстранился, взял мое лицо в ладони так бережно, словно я могла исчезнуть, испариться от его прикосновения. Поцеловал ресницы. Кончик носа. Прильнул к губам. Оторваться от него получилось не сразу.

— Как же я соскучился, — прошептал он.

— Я тоже, — призналась я.

— Почему ты… — Он не договорил, со вздохом покачал головой. — Глупый вопрос. Зато теперь я понимаю, почему матушка к тебе зачастила.

Я бы не назвала это «зачастила». С другой стороны, приехать в коляске по здешним дорогам — это не такси вызвать и даже не в автобус влезть.

Виктор взъерошил волосы.

— Дожил. Две самых дорогих мне женщины мне не доверяют. Похоже, я это заслужил.

Он переменился в лице. Я проследила за его взглядом, устремленным на письмо, — то, что я не успела закончить. Радость, только что переполнявшая меня, улетучилась, будто воздух из сдутого шарика.

Муж развернулся ко мне, и лицо стало жестким.

— Собирай вещи. Мы уезжаем. Немедленно.

В груди провернулось глухое раздражение. Снова-здорово. Не поторопилась ли я с примирением?

— А меня кто спросил?

Я ожидала взрыва, но муж помолчал, внимательно на меня глядя.

— Ты помнишь, что сейчас нужно думать не только о себе?

— Я и думаю не только о себе. В усадьбе люди, и никто, кроме меня, не знает, как предупредить болезнь и как помочь больным. Я должна…

— А нашему ребенку ты ничего не должна?

Удивительно, но он до сих пор не взорвался. Я накрыла рукой живот.

— Я помню о нем. Иначе я была бы уже в деревне, рядом с Иваном Михайловичем. А так я буду делать все, что смогу. Тем более что от эпидемии не убежишь. Разве что мы сможем остановить ее.

Виктор взял меня за плечи, заглянул в глаза.

— Настя. Я верю тебе. Верю, что ты действительно знаешь, что делаешь, знаешь из этого своего мира, похоже, сильно опередившего наш.

— Знаю, — подтвердила я. — Я была врачом.

Когда-то муж небрежно заметил, что женщин не учат в университетах. И я ожидала, что он снова удивится, но он только кивнул.

— Но тогда ты знаешь и то, что здесь нет возможностей твоего мира, каковы бы они ни были. А с тем, что у нас есть… Холера уже одолела полмира, добравшись до Рутении, — так написал мне Стрельцов. Несмотря на все усилия. И ты надеешься остановить ее? В одиночку? Рискуя не только своей жизнью?

— Хотя бы в нашем уезде, — не сдавалась я. — А если ты мне поможешь, воспользовавшись своими связями, — возможно, и по Рутении болезнь не пойдет дальше.

Он отвернулся, тяжело оперся на подоконник.

— Один раз мое небрежение уже убило жену. Второй раз я такого не допущу. Даже если придется связать тебя и увезти силой.

— Ты в самом деле это сделаешь? — тихо спросила я.

Он не ответил, только ссутулился сильнее.

— Посмотри на меня.

Виктор развернулся, в глазах его плескалась боль.

— Я не любил ее, это правда. Сейчас уже бесполезно думать, кто больше виноват в том, что чем дальше, тем хуже становилось, и я поверил тем сплетням, потому что хотел им поверить. Потому что они развязывали мне руки. Но я не желал ее смерти. До свадьбы Настя… — Он осекся. — Та Настя — жила в этом доме, и Марья продолжала в нем жить, но…

— Ты не виноват в ее смерти. — Я шагнула к нему, но его взгляд остановил меня не хуже стены.

— Я привез женщину в этот дом, и она умерла. И мне проще было не поверить тебе, чем признать…

— Я — не она. Я люблю этот дом, он стал моим. Людей, которые в нем живут… Марья, Дуня, Петр — они мне как родственники. Я не могу их бросить.

— Я не любил ее, — повторил Виктор. — Тебя я люблю. Все это время… Будто вырвали кусок из души, и в дыру сквозит холод. Я не могу потерять тебя навсегда.

— Но если ты по-прежнему не будешь мне доверять, однажды именно этим и закончится, — тихо сказала я.

Снова заныла поясница, я потерла ее.

— Что случилось? — встревожился Виктор.

— Ничего. Долго стояла, и вот…

Он подвел меня к стулу, усадил. Пододвинул второй, сел напротив и взял меня за руки. Заглянул в глаза.

— Ты права. Без доверия нет любви. Но это верно для обеих сторон.

— Да. — Я выдержала его взгляд. — Мне нужно было найти подходящее время и достаточно смелости, чтобы рассказать тебе правду до того, как она прозвучала хуже самой чудовищной лжи.

Он улыбнулся, поцеловал мои руки.

— О таком просто так не расскажешь, я понимаю. До сих пор в голове не укладывается, но это единственное разумное объяснение. Неисповедимы пути господни. — Он помолчал. — Там остался кто-то, кто тебе дорог?

— Только взрослая дочь.

Виктор открыл рот. Снова закрыл. А потом вдруг расцвел.

— Так это же чудесно! Значит, ты знаешь все эти премудрости с детьми. А я боялся, что мы оба будем как слепые котята и придется полагаться на бабушку да нянек.

— Нет никого лучше любящей бабушки, — улыбнулась я. — Но пусть она радуется внуку или внучке, а заботы и воспитание мы оставим себе.

— Согласен. — Муж снова улыбнулся, снова посерьезнел.

— Ты скучаешь по дочери?

— Да, — призналась я. — Но дети вырастают и уходят, так уж устроен мир. У нее все было хорошо, когда мы виделись в последний раз. Даст бог, и дальше будет все хорошо. Если бы я могла ей что-то сказать, попросила бы только не плакать. Потому что у меня тоже все хорошо. Новая жизнь. Ты. И… — Я погладила живот.

Его ладонь накрыла мою, и этот жест был красноречивей любых слов.

— А теперь нам нужно позаботиться о том, чтобы наш наследник… или наша дочка благополучно появилась на свет. — Виктор отстранился, взгляд его стал цепким и острым. — Ты сказала, я могу помочь. В чем именно?

— Предупреди своих влиятельных знакомых. Расскажи им про меры профилактики… в смысле, как снизить вероятность заражения.

Виктор кивнул.

— Скажу, что мне попал в руки данелагский журнал… — Он вдруг расхохотался. — Да уж! Ничем не лучше журналов твоей матушки и паломника с рецептами. Но, скажи я как есть… О господи! — Виктор порывисто обнял меня. — Правду говорят, что он воздает всем по заслугам уже при этой жизни.

Я хихикнула, ткнувшись лбом в его плечо. Честно говоря, я не отказалась бы, чтобы господь воздал по заслугам и господину Зарецкому, но, кажется, тут придется брать дело в свои руки.

Не стану думать об этом. Не до того пока.

Муж отстранился.

— А еще я соберу дворянский совет. Соседи должны знать, и, может быть, мы действительно не позволим мору выйти за пределы Комаринского уезда.

— Он уже вышел, — негромко напомнила я. — Болезнь идет с порта Понизовья. Поэтому я и попросила тебя написать влиятельным знакомым. Но ты прав насчет совета. Мы должны действовать сообща, иначе все бесполезно.

— Значит, постараемся не позволить холере разгуляться у нас, — все так же уверенно сказал муж. — Я сейчас же пошлю к Крашенинникову, пусть отправит охлоренной извести, чтобы на всех хватило. И предупрежу матушку, конечно. Соню. Остальных сестер, хоть они и далеко сейчас: нужно время подготовиться. Еще… Господа могут приказывать, но как заставить крестьян подчиниться?

— Я подготовлю понятные объяснения, чтобы можно было рассказать старостам, а те уж пусть сами строят своих людей.

— Строят? — переспросил муж.

— Во фрунт, — хихикнула я.

Муж тоже рассмеялся.

— Я могу занять кабинет твоего батюшки? — сказал он, когда мы перестали веселиться.

Странное дело, я прекрасно понимала всю серьезность ситуации, но сейчас совершенно не боялась. Вместе мы справимся. Должны справиться.

— Конечно. И пошли в Дубровку за своими вещами.

— Вместе с инструкцией для Прасковьи и Емельяна, — кивнул он.

Дворянский совет собрался через три дня. За это время в моей усадьбе больных не появилось. Из работников расчета попросили примерно треть: взрослые стремились домой, к семьям. Подростки остались почти все, кто-то даже против воли родителей. «Мы от барыни ничего кроме добра не видели, авось и тут поможет», — так говорили те, кто решил не уходить. Я надеялась, что удастся сберечь хотя бы молодежь, — но не забывала готовиться к худшему развитию событий.

Вести из деревни были нерадостные: больных становилось все больше, слег староста. Об этом я узнала из письма, переданного солдатом. Впрочем, пока рано было делать выводы об эффективности принятых Стрельцовым мер: инкубационный период у холеры — пять дней. К тому же подчинялись крестьяне нехотя, несмотря на все объяснения, а когда исправник велел залить раствором хлорки все колодцы, народ едва не взбунтовался, подумав, будто колодцы хотят отравить. Спас положение — возможно, и сам того не желая — мужик, которого я выставила из усадьбы за попытку умыкнуть «клад». Когда он сказал, что, поди, барыня исправника научила, та тоже какую-то вонючую гадость в колодец кидала, люди решили, что барыня «зря народ забижать не будет». Почти в каждой семье нашелся ближний или дальний родственник или какой знакомец, работавший у меня.

Иван Михайлович тоже отправил мне письмо — с благодарностью. Он, конечно, не стал верить мне сразу, а в лучших научных традициях на половине пациентов попробовал кровопускание, пиявок и морфин, которые рекомендовали иностранные медицинские журналы, а на второй половине — методы, позволяющие хоть как-то восстановить потерю жидкости. Разница была слишком явной, хватило и пары дней, чтобы понять. «Будь вы мужчиной, я счел бы за честь иметь вас среди коллег», — писал доктор, и я изрядно повеселилась над этой фразой.

Больше поводов для веселья у меня не было. Особенно когда слово на обсуждении взял доктор Зарецкий.