Хозяйка расцветающего поместья

Глава 22

Однако, несмотря на всю серьезность ситуации, я обрадовалась. Настенька не была бесплодна, как, похоже, подозревал Виктор. И, может быть, через какое-то время наш сын или дочь в самом деле будет распахивать окна, радуясь цветущей сирени и очередной весне. Я прогнала эти мысли: рано пока об этом думать, рано. Опустила на стол лист бумаги.

— Честно говоря, я не помню, откуда взяла этот рецепт.

И спрашивать у свекрови, как он у нее оказался, тоже не стоит. Вряд ли княгиня стала бы копаться в чужих вещах. Может, Настенька думала, будто никто ничего не поймет, и дала его служанке, чтобы та добыла все необходимое, а прислуга донесла хозяйке?

Интересно, кто дал Настеньке этот рецепт? И знала ли она о его настоящем действии? Каждая травка по отдельности безобидна, но вместе…

— Скажешь, что это действительно успокоительное?

— Нет, — не стала увиливать я. — Большинство этих трав — и в самом деле неплохое успокоительное, по отдельности или в сочетании. Но именно в этой комбинации и в таких пропорциях это женский сбор. Для женщины, не желающей пока иметь детей.

Свекровь кивнула, и я не удержалась от любопытства.

— Но откуда вам это известно? Такие вещи не пишут в наставлениях для юных девиц.

— Я могла бы задать тебе тот же вопрос. «Не помню» — слишком удобное оправдание.

Я не ответила, глядя в глаза свекрови. Та тоже не отвела взгляд. Помолчала, явно колеблясь.

— Врачи запретили мне рожать, и одна женщина посоветовала мне что-то подобное. — Она указала на рецепт. — Мой был чуть покороче, но основные компоненты я узнала.

Мне показалось, что в ее голосе промелькнула горечь.

— Врачи запретили из-за ревматизма? При этой болезни беременность действительно может стать смертельно опасной.

Она невесело усмехнулась.

— Ты хочешь утешить меня или оправдываешь себя?

— Мне не в чем оправдываться. Не торопиться становиться матерью, заботиться о детях, когда не можешь позаботиться о самой себе, — не преступление. Глупость — возможно. Это что касается меня. А вам тем более не в чем себя упрекнуть.

— Считаешь, что и тебе не в чем себя упрекнуть? Мой сын знает, что ты не хочешь рожать?

— Не хотела, — поправила ее я. — Многое изменилось. И я тоже. Нет, он не знает, если вы ему не сказали.

— Я не сказала. — Княгиня отвернулась к окну. — Как не сказала мужу. Мужчины… многое не могут понять.

— Они гордятся тем, что рискуют жизнью в бою, и в упор не могут понять, что женщина тоже рискует жизнью, вынашивая и рожая им детей, — негромко сказала я.

— Они не могут понять, каково это — раз за разом рожать раньше срока мертвого ребенка. После последних таких родов Иван Михайлович сказал, что еще одна беременность меня убьет. Тогда я и нашла знахарку.

Я сглотнула горький ком. Хотелось обнять ее, утешая, но вряд ли княгиня примет мое сочувствие. Чудо, что она решилась быть откровенной с невесткой.

— Сыну я не сказала тоже. Сначала это было неважно, а когда этот рецепт попал мне в руки, он уже объявил, что намерен разводиться, невзирая на последствия.

Значит, Настенька забыла рецепт, собирая вещи.

— Теперь… Ему будет больно знать, что жена делает все, чтобы не родить ему наследника.

— Делала, — снова поправила я. — Я не пью эти травы с того времени, как очнулась после болезни. Заглядывая за грань, понимаешь, что важно на самом деле.

Свекровь пристально посмотрела на меня. Я не стала отводить взгляда.

— Ты и правда изменилась. Но… — Она покачала головой. — Мужчины и молодые женщины вроде тебя думают, что достаточно лишь желания, однако все не так просто. Когда Саша, мой старший, тайком взял отцовский пистолет и ствол взорвался из-за двойного заряда…

Она прикрыла глаза, и я почти физически ощутила тяжесть этой паузы.

— Я говорю это не для того, чтобы ты меня пожалела, — продолжала свекровь. — Тогда мне не было и тридцати, и я молилась, чтобы господь дал мне еще одного сына, но тщетно. Дочери успели выйти замуж, и я уже думала, что больше никогда не понесу, когда чудо случилось. Действительно чудо, потому что следующие две… — Она помолчала. — Я была здорова, хоть и старше тебя, и все же многие годы… Уверена ли ты, что эти травы и твоя серьезная болезнь не совершили непоправимого?

— Как я могу быть в этом уверена? — ответила я вопросом на вопрос. — Еще и пары циклов не…

Я осеклась, осознав, что «цикл» в этом контексте вряд ли будет понятен княгине. А ведь я и в самом деле могу оказаться беременной уже сейчас, учитывая, что в городе муж каждую ночь проводил в моей спальне. Я невольно коснулась рукой живота.

— Пока не проверишь, не узнаешь. Но я надеюсь, что все будет хорошо.

— Что ж, будем надеяться. — Она протянула мне рецепт.

Я шагнула к столу, щелчком пальцев зажгла свечу и поднесла лист бумаги к огню. Жест был чисто символическим, и мы обе это понимали, однако в суровом лице княгини что-то смягчилось.

— Виктор, должно быть, заждался меня с прогулкой, — сказала она.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: разговор окончен.

— Помочь вам одеться, матушка? — спросила я.

— Горничная поможет, — отмахнулась свекровь. — Дерни за шнур, позвонить.

— Тогда хорошей вам прогулки, — улыбнулась я, выполнив ее просьбу. — Надеюсь, после того как вы побываете на свежем воздухе, ваш сон будет крепче.

Когда я закрывала за собой дверь, мне показалось, будто я слышу знакомые шаги в коридоре. Я замерла, прислушиваясь. Нет, это горничная поднялась с черной лестницы.

А у моей комнаты меня ждала Дуня с известием, что почки и кора собраны. Значит, и мне будет чем заняться, пока муж со свекровью дышат свежим воздухом.

Пока я спускалась на кухню, в голове крутились обрывки разговора. Делилась ли свекровь своей болью с кем-то? С мужем — наверняка нет, да и с сыном — едва ли.

Мужчины действительно многое не могут понять. Или мы сами не даем им такой возможности, пряча свои страхи и боль?

Прогулка не затянулась надолго, но все же мне хватило этого времени, чтобы поставить в печь горшок, в котором за сутки должна вызреть мазь, заварить отвар из части почек и коры, а остальное разложить сушиться на марле. Поначалу я села за вязание в своей комнате, чтобы никому не мешать, но, открыв форточку, проветрить, пока не затопили на ночь печи, поняла, что на сквозняке лучше не сидеть, и перебралась со спицами в гостиную.

Когда свекровь снова появилась там, она выглядела уставшей, но довольной. На щеках играл румянец — не болезненный, пятнами, а тот, который возникает от прохлады и посильного движения. Исчез лихорадочный блеск глаз, словно прогулка сбила температуру, и я даже задумалась, стоит ли предлагать княгине совершенно отвратительный на вкус отвар — но решила что вряд ли один день кототерапии и свежий воздух способны всерьез улучшить ее состояние. К тому же где-то в глубине души я надеялась на благословение. Я так толком и не поняла, как пользоваться этой магией и каким образом она изменяет сделанное моими руками, и изо всех сил гнала мысли о чуде. Или уже закономерности?

Виктор помог матери опуститься в кресло. Я откровенно любовалась им — высоким, сильным, здоровым. Поймав мой взгляд, муж улыбнулся.

— Я попыталась вспомнить, когда в последний раз выходила на улицу, и не смогла, — сказала свекровь. Тронула за руку сына. — Побудешь с нами? Не заскучаешь?

— Конечно. Но вы уверены, что не хотите отдохнуть?

— В кои-то веки у меня почти не болят суставы, и я хочу порадоваться этому, — отмахнулась княгиня. — Отдохнуть успеется и на том свете.

— Не говорите так. — Я улыбнулась, смягчая резкость своего тона. — В конце концов, зря я, что ли, готовила отвар? — Я поднялась с кресла. — Сейчас принесу.

Очень хотелось надеяться, что лекарство уменьшит воспаление и боль, хотя бы на время, и даст свекрови поспать.

Я вернулась с кастрюлькой, в которой травы настаивались на печи, и пиалкой меда.

— Гадость редкостная, — предупредила я. — Хотите, я сама отопью?

Свекровь рассмеялась.

— Я не настолько безумна, чтобы думать, будто все вокруг хотят сжить меня со света.

Она положила в чашку пару ложек меда, размешала.

— В самом деле гадость. Но, наверное, лекарство и должно быть горьким, чтобы мы ценили здоровье.

Она кликнула горничную, чтобы та унесла лекарство. Я вернулась к вязанию. Руки Настеньки были куда привычней к рукоделию, чем мои, спицы так и мелькали, и я сама изумилась, поняв, что мне почти не надо на них смотреть.

— Носок? — полюбопытствовала княгиня, глядя на мою работу.

— Митенки, для вас, маменька. Сухое тепло полезно для ваших суставов. — Я достала из корзинки одну связанную — скорее не митенку, а перчатку с невывязанными кончиками пальцев. — Вы сможете носить их дома или даже спать в них, если хотите.

— Ты не устаешь меня удивлять, — негромко сказал Виктор.

Я пожала плечами.

— Не понимаю, что изменилось после болезни, но мне стало скучно сидеть без дела. И, раз уж пряжу дала мне Прасковья, значит, вещь должна быть для маменьки.

— Вовсе не должна, — заметила свекровь.

— Мне нетрудно, вам полезно. Так что все в порядке, — улыбнулась я, снова застучав спицами.

Княгиня вздохнула.

— Надеюсь, летом, когда потеплеет, мне станет получше и тогда я тоже смогу взять какое-нибудь рукоделие. А пока… Виктор, почитай нам. Что-нибудь сентиментальное.

— Как скажете, матушка.

Он начал читать какой-то роман, но вскоре я поймала себя на том, что вслушиваюсь не в сюжет, а в его голос. Спокойный, глубокий — такой родной теперь. Когда он замолкал, чтобы перевернуть страницу, в гостиной повисала уютная тишина, прерываемая лишь треском поленьев в печи, тихим звоном моих спиц да урчанием Моти, занявшим свой пост у свекрови на коленях.

Свекровь подавила зевок, потом еще один. Я встретилась глазами с мужем, указала взглядом на княгиню.

— Матушка, пойдемте, я провожу вас в спальню. Уже поздно.

— Что-то меня и правда разморило.

Княгиня тяжело поднялась, опираясь на его руку. Мотя спрыгнул на пол, мрякнул, глядя на меня, и важно зашагал вслед за ними. Я хмыкнула, качая головой. Что ж, наверное, свекрови он сейчас нужнее.

Я уснула, едва юркнув под одеяло: слишком устала за день, не физически, но душевно. Даже не успела толком задуматься, как так вышло, что эта чужая, по сути, женщина стала мне небезразлична.

Разбудили меня шаги в комнате. Испугаться я не успела.

— Спи-спи, — шепнул Виктор. — Не хотел тебя будить. Сейчас уйду.

— Не уходи. — Я поймала его за руку.

Муж наклонился ко мне. В лунном свете, падавшем в окно, его лицо казалось непривычно мягким. Он коснулся моей щеки — так легко и бережно, словно боялся, что я исчезну от неловкого прикосновения.

Поцелуй оказался неожиданно нежным, почти целомудренным — совсем не похожим на те страстные, требовательные, которые я уже знала. От этой непривычной нежности перехватило дыхание, защемило что-то в груди. Внутри разливалось тепло — не обжигающее желание, а что-то более глубокое, нежное.

Я потянулась к шнуровке его рубашки, но он перехватил мои руки, поцеловал кончики пальцев.

— Позволь мне, — выдохнул он мне в губы.

Обычно нетерпеливый, сейчас он не спешил, словно хотел растянуть каждое мгновение. Его руки скользили по моему телу, губы касались моих плеч, ключиц, спускались ниже, и я выгибалась навстречу, не в силах сдержать дрожь.

Эта кровать, рассчитанная на одного гостя, оказалась непозволительно узкой — локоть то и дело соскакивал с края, одеяло путалось, простыня сбивалась, и нам приходилось прижиматься друг к другу все теснее. Впрочем, может, дело было вовсе не в размерах постели — просто невозможно было оставить между нами хоть полсантиметра пространства. И все же Виктор не спешил, заставляя меня изнывать от желания, дразня неторопливыми, почти невесомыми прикосновениями.

И когда он оказался во мне, каждое его движение было наполнено не привычной жадной страстью, но той пронзительной нежностью, для которой никогда не хватает слов. Может, именно поэтому все ощущалось острее обычного — я словно заново узнавала его тело, казалось бы, такое знакомое. Я металась под ним, цепляясь за его плечи, кусая губы, и муж не накрыл их своими, заглушая стоны, пока наслаждение не накрыло нас.

На этой кровати по-прежнему не хватало места для двоих, но, кажется, нам обоим было все равно. Виктор обнял меня, прижимая к себе, зарылся лицом в мои волосы. Я прильнула щекой к его коже, все еще разгоряченной, слушая, как замедляется, успокаиваясь, его сердце.

— Я хочу остаться, — шепнул он.

Мне тоже не хотелось размыкать объятия, но я все же спросила:

— Тебе не будет тесно?

— Нет. — Он снова коснулся губами моих губ.