Хозяйка расцветающего поместья

Глава 14

Я толкнула дверь. В кабинете стоял полумрак, виден был только силуэт против окна.

Сквозняк пробежал у меня по ногам, но человек не обернулся, продолжая нервно тарабанить пальцами по подоконнику.

Нет, это точно не «домовой» — тот был куда субтильнее. Если я не путаю, конечно, мозг любит заменять подстершиеся воспоминания вымыслом. Я в который раз обругала себя за то, что не сообразила сразу записать приметы ночного гостя. Потом — за то, что думаю о посторонних вещах, когда надо собраться.

— Кирилл Аркадьевич, вызывали? — робко спросила я.

— Настенька?

Я ойкнула — чуть громче, чем следовало бы.

— Родион?! Что у вас за манера выскакивать на меня из темноты!

Он самодовольно рассмеялся.

— Да будет свет!

С пальцев его слетели искры — я сощурилась — свеча на столе вспыхнула. Я машинально отметила, что днем этой свечи не было: Стрельцов действительно подготовил сцену. Зайков шагнул чуть ближе, оказался в круге света. Я с любопытством уставилась на него.

Пожалуй, в свои семнадцать я могла бы таким увлечься. Правильные черты лица, светлые кудри, разве что усы его портили, но я-юная могла бы счесть их вызовом обществу: все дворяне, которых я встречала, брились. На мой нынешний вкус, даже если забыть про все пакости, которые этот тип мне устроил, слишком уж он сладкий, аж приторно. А если все пакости вспомнить, то как бы мне Зайкова подсвечником не отходить, испортив всю игру. Я едва скрыла довольную улыбку, заметив глубокие царапины на щеке.

Он поправил узел шейного платка, словно тот душил его. Очень хотелось поинтересоваться, чего он так нервничает — совесть нечиста? — но вместо этого я спросила:

— Где Кирилл Аркадьевич?

— Хотел бы я сам знать. Вышел, и вот уже… — Он снял с пояса часы, звеня брелоками. Демонстративно щелкнул крышкой. — …полчаса не возвращался. Если бы не уважение к власти… — Он осекся, словно опасался наговорить лишнего.

Зайков вернул часы на место, снова улыбнулся мне.

— Но вы опять неласковы, Настенька. Даже приветствием меня не удостоили.

— Неласкова? — Я приподняла бровь. — После того, что вы позволили себе в саду?

Он улыбнулся.

— У меня есть оправдание: как всякий влюбленный, я не в своем уме. Вы заставили меня потерять голову, Настенька.

— Льстец! — Я хихикнула. — Впрочем, в одном вы правы, я действительно веду себя невежливо. Добрый вечер, Родион.

Зайков был в перчатках, но этикет требовал снять перчатку, целуя ручку даме. Зайков потянул с руки мягкую лайку.

Я судорожно вздохнула, прижимая ладонь ко рту.

Открывшаяся под перчаткой кожа истаяла, обнажив сухожилия и мышцы, но через миг стали прозрачными и они, оставив кости пясти и пальцев.

Надо отдать должное Зайкову — он попытался удержать лицо. Даже при свече было видно, как он побелел, крупные капли пота проступили на лбу. Но он поднял голову, натянуто улыбнулся и потянул ко мне руку, желая завершить ритуальный жест.

Мне тоже следовало соблюдать этикет, поэтому я протянула ему дрожащую кисть, жалобно вскрикнула, когда ее коснулась костлявая — ледяная и влажная — рука. Зайков выпрямился с все той же наклеенной улыбкой. После поцелуя руки следовало поцеловать мужчину в ответ — в висок или в лоб, а лысого — в темечко. Я шагнула ближе и отпрянула с визгом, от которого Зайков подпрыгнул. Я отскочила к стене, завизжав во все горло.

Он шагнул ко мне.

— Настя?

— Не подходи! — проверещала я. — Мертвый! Ты мертвый! Череп… — Я снова завопила, так что у самой горло заболело.

Зайков рванул другую перчатку, поднял перед собой руку, ошалело уставился на шевелящиеся кости пальцев. Потемневшие от пота кудри прилипли к лобной кости.

— Господи помилуй, — прошептала я. В последний момент вспомнила, что следует не перекреститься, а приложить ладонь к груди, рту и лбу. — Это кара! Кара за грехи! За ложь! Господи, и я грешна, не попусти… — Зайков качнулся было ко мне, и я опять завизжала: — Не подходи!

Он развернулся к окну, пытаясь разглядеть свое отражение в оконном стекле. Споткнулся — чего никогда не случилось бы со светским щеголем. И заорал во всю глотку, когда по другую сторону стекла возникло лицо. Бело-синюшное, со вздутыми щеками, и развороченным виском, половину лица под которым заливала чересчур алая кровь.

Открылась дверь, в кабинет шагнул Стрельцов. Выдохнул:

— Господи помилуй!

Осенил себя священным жестом.

Взгляд Зайкова метнулся от него ко мне, снова приклеился к окну.

— Батюшка! — завизжала я. — Забирай его! Не меня! Не виноватая я! Это он!

Упырь повернул лицо от меня к Зайкову.

— Священника! Позовите священника! — вскрикнул тот.

Попытался выскочить из комнаты, но Стрельцов не сдвинулся с места, словно его к полу приколотили.

— Я ничего! — Голос Зайкова сорвался. — Ничего не было! Я ее пальцем не тронул! Клянусь!

— Не было? — истерично взвизгнула я. — И тайных свиданий не было?

— Не было, ты сама не хуже меня знаешь!

— А зачем ты тогда в мой дом полез?

— Клад… Клад искать! — Он бухнулся на колени. — Простите, Павел Ильич, никогда больше… И не подумаю!

— А расписки зачем с собой потащил? — хрипло спросил Стрельцов.

— Хотел доктору продать, да побоялся что украдут.

— Откуда у тебя такие деньги?

— Не было денег, в карты выиграл! Грешен! — Он потянулся осенить себя священным знамением. Замер, увидев нормальную руку.

Стрельцов отступил от двери, и Зайков вылетел в нее, едва не снеся полотно с петель.

Я вцепилась в кулак, чтобы не расхохотаться.

Стрельцов замер, приподняв руку в предупреждающем жесте.

Что-то грохнуло.

— Все, — выдохнул исправник, расплываясь в улыбке.

Я сползла по стене, не удержавшись на ногах от хохота.

Но долго смеяться не пришлось: с улицы донесся крик, тут же стихший. А следом — повелительный голос, который я узнала с первых же звуков.

— Этого — на конюшню, выдрать так, чтобы сидеть не мог, и отпустить.

— Непременно. — Вот эти голоса мне были незнакомы. Странно, что ответ был не «да, барин» или «как прикажете» — впрочем, на самом деле меня сейчас взволновало другое.

— Вы позвали Виктора? — ахнула я.

— Конечно, князя вся эта история прямо касается.

Лицо у меня, видимо, стало очень выразительным, потому что Стрельцов добавил почти извиняющимся тоном:

— Вы сказали, что свидетелей я волен выбирать на свое усмотрение.

Ну да, я так и сказала, потому что не знала, кто в свете достаточно влиятелен, любопытен и притом достаточно болтлив, чтобы завтра же разнести по гостиным историю о том, как Зайков, испугавшись собственной тени, признался, что залез ночью в чужой дом вовсе не от большой любви. Да и про клевету добавить. Чтобы он сделался посмешищем в городе и сбежал.

— Но я не думала…

Я осеклась, потому что дверь распахнулась и в кабинет широким шагом вошел Виктор. На его лице раздражение боролось с весельем, наконец веселье победило, и он расхохотался.

— Кирилл Аркадьевич, снимаю шляпу. Представление вышло куда интересней императорского театра.

— Ваши восторги не по адресу, — улыбнулся в ответ Стрельцов. — Если хотите поблагодарить настоящий мозг этой аферы, благодарите жену.

Виктор склонился к моей руке.

— Ты неподражаема.

Я смущенно улыбнулась.

— У меня одной ничего бы не вышло. Кирилл Аркадьевич, а кто был упырем?

Он рассмеялся, открыл форточку.

— Гришин, покажись!

Через несколько минут оживший мертвец вошел в комнату. В неровном свете свечи его грим, пожалуй, выглядел еще убедительней, чем сквозь оконное стекло. Я даже вздрогнула, когда он потянулся к ране на голове.

— Ваше благородие, дозвольте умыться. Не то что люди, лошади шарахаются.

— Хорошо, ступай, — кивнул исправник.

— Погоди, — вмешался Виктор. Протянул ему монету. — Вот тебе за труды.

— Благодарствую. — Он отлепил от лица что-то комковатое, красное.

— Моя маменька обожает домашние театры, — рассмеялся Стрельцов, проследив за моим взглядом. — Воск и клюквенное варенье.

— Столько добра перевели на этого паршивца, — проворчал пристав, исчезая за дверью.

Стрельцов посерьезнел.

— К слову о паршивцах. Виктор Александрович, надеюсь, вам не нужно напоминать о законе. Телесные наказания дворян отменены еще двадцать лет назад.

— После нашего воссоединения с женой вся моя дворня начала ее обожать. Не знаю, как это у тебя получилось, душа моя, буквально за несколько дней. — Виктор улыбнулся мне. Снова обернулся к Стрельцову. — И они, конечно же, очень недовольны, что барыню оклеветали, а барина расстроили. Я сурово попеняю своим людям за самоуправство.

Стрельцов с усмешкой покачал головой.

— Как исправник я обязан следить за соблюдением закона. Как дворянин предпочту не интересоваться, что произошло после того, как господин Зайков покинул присутствие. Однако, если ко мне поступит жалоба, я буду вынужден начать официальное расследование… со всеми последствиями для репутации пострадавшего.

— Разумеется. — Виктор коротко поклонился. — Кирилл Аркадьевич, я ваш должник.

— Удовольствие от представления вполне компенсирует мне все хлопоты, — отмахнулся тот.

Муж подал мне руку.

— Пойдем. У тебя был долгий день, и пора отдохнуть.

В карете Виктор устроился не напротив, как обычно, а рядом со мной. Притянул меня к себе, обнимая.

— Я по тебе соскучился.

Он приподнял мой подбородок, целуя.

— Ты не сердишься? — спросила я, когда мы оторвались друг от друга.

— На тебя невозможно долго сердиться. — Виктор погладил меня по щеке. — Признаюсь, когда мне рассказали, что видели тебя у присутствия, я был взбешен. И, когда пришла записка от Стрельцова, был готов к ссоре и с ним, и с тобой. Но он умеет быть убедительным.

— Что ж, спасибо ему. Много ты слышал?

— Все, — пожал плечами Виктор. — В стенах этого здания еще при постройке установили слуховые трубы, для удобства допросов и записей показаний. Так что я мог в полной мере наслаждаться представлением вместе со Степаном Никифоровичем.

— Я его не помню.

— Степан Никифорович Карелин, отставной капитан, двоюродный дядя Зайкова. И он очень любит свою кузину, Екатерину Павловну, которую проживающий у нее племянник недавно довел до слез. Так что… — Виктор нехорошо усмехнулся. — Настенька, ты простишь, если этот вечер я проведу за письмами? Позабочусь, чтобы завтра весь город говорил о том, как дворянина выпороли мужики. После этого Зайкову останется только уехать в какой-нибудь медвежий угол и носа не показывать в свет.

— Так ты не будешь с ним стреляться? — обрадовалась я.

— Да на такого пулю жалко тратить, — фыркнул Виктор. Прижал меня крепче. — Я недоволен, что ты вмешалась. И в то же время очень этому рад. Но в следующий раз…

— Я обязательно буду вести себя, как подобает любящей и примерной жене, — хихикнула я.

— Так я тебе и поверил, — хмыкнул он, легонько целуя меня в висок.

Я пристроила голову у него на плече. День действительно был долгим, и я безумно устала. Мерное покачивание убаюкивало, глаза начали слипаться сами собой.

Я проснулась, когда кто-то подхватил меня на руки, но едва открыла глаза, как услышала:

— Спи, любовь моя. Добрых тебе снов.

И решила, что, в самом деле, можно и не просыпаться.