Хозяйка расцветающего поместья

Глава 41

Что делать…

Я прекрасно знала что, но представления не имела, как все организовать. Хорошо было дома: сообщаешь в Роспотребнадзор, и дальше уже их забота — эпидемиологическое расследование, карантинные меры, дезинфекция. А здесь…

— Позови Дуню и Петра. И Федора Игнатьевича, — приказала я Марье: новый старший охраны мне особенно нужен. — Работникам пока ничего не говори, я сама потом их соберу.

Пока Марья гоняла мальчишку за остальными, я подтянула к себе листок и начала записывать все, что нужно сделать в усадьбе. Продезинфицировать все бочки для питьевой воды. И в доме, откуда вода шла на кухню, и в саду, поставленные для работников. Регулярно повторять обработку. Воду, прежде чем отправить в бочки, кипятить — вот кухарка-то обрадуется! И да, прокипяченную воду придется где-то остужать. Поставить кого-то следить, чтобы из ковшей, повешенных на края бочки, не пили, а только наливали в кружки. И позаботиться, чтобы кружек было достаточно — и чистых, и погруженных в дезраствор. Впервые за время, проведенное в этом мире, я пожалела, что здесь нет одноразовой посуды. Еще ведь и куча мисок понадобится: крестьяне привыкли есть из одного котла, черпая по очереди каждый своей ложкой. Придется запретить так делать — и подобрать нужные слова, чтобы запрет не сочли пустым барским капризом. Посуду нужно будет мыть и дезинфицировать, значит, назначить ответственного за своевременный «посудооборот» и приставить кого-то помогать судомойке.

Заставить мыть все овощи и фрукты, прежде чем тащить в рот. Та еще задача, учитывая, что работники норовят то сорвать яблоко прямо с ветки, то вырвать морковку из грядки и, обтерев о рукав или живот, смачно захрустеть. Заставить всех мыть руки — прямо как в детском саду, честное слово.

Начать засыпать отхожие места хлоркой — до сих пор я этого не делала, отправляла содержимое выгребных ям в компост.

На случай, если больные в усадьбе все же появятся — а в чудо я не верила, — освободить каретный сарай, поставить перегородки, отделив больных от контактных, сколотить нары и шкафы, хотя бы стеллажи, и позаботиться о постельном белье и прочих необходимых вещах. Ах да, отгородить помещение для дезинфекции и стирки вещей больных и организовать безопасную утилизацию биологических отходов. Ровно так, как я рассказывала Стрельцову: отдельные емкости, яма вдали от колодцев, домов и огородов, и каждую порцию отходов засыпать хлоркой и землей. Яму придется выкопать заранее.

И самое сложное…

— Как это в деревню никому не ходить и оттуда никого не пускать? — ахнула Дуня, когда я заговорила об этом. — А матушка моя? А сестренки?

— Дуняша, я понимаю, — сказала я как можно мягче.

Я правда понимала. Все, чего мне самой хотелось сейчас, — это помчаться к мужу и свекрови предупредить. Но придется обойтись письмами.

— Дело ведь не в том, чтобы разлучить тебя и других с родными. Беда в том, что болезнь проявляет себя не сразу. Человек может выглядеть здоровым, а бесы на нем уже сидят и только и ждут, чтобы к другим людям перебраться или в воду спрятаться.

— А если матушка заболеет? — На ее ресницах замерцали слезы.

Петр с сочувствием глянул на нее, но в этих кругах «миловаться» прилюдно было неприлично, так что он только и мог, что смотреть.

— Даст бог, господин урядник быстро найдет зараженный колодец. Я рассказала ему все то же, что и вам сейчас. Он объяснит деревенским, как защититься от бесов. Те, кто его послушает, будут в безопасности.

Послушают ли его — другой вопрос. Крестьяне не слишком доверяли властям, не привыкли ждать от них ничего, кроме очередного подвоха. Найти среди своих работников людей, достаточно авторитетных и ответственных для того, чтобы заставить слушаться остальных, я могу. Но исправник в деревне чужой…

— Федор Игнатьевич, — обратилась я к старшему над охранниками. Отставной поручик из обнищавшего рода, он единственный среди сторожей владел магией. — Сможете сделать так, чтобы и никого чужого не впустить, и нашим не дать тайком улизнуть?

Он подкрутил седой ус.

— Сможем. Выставим второй ряд сигналок, чтобы не только о чужих предупреждали, но и о тех, кто со двора улизнуть хочет. Людей у меня только маловато, разве что девок каких побойчее да погорластей привлечь, чтобы кричали громко да своих же и устыжали.

— Привлекайте. Все равно пока и коптильню, и варку сухого варенья придется потихоньку сворачивать.

Не хватало еще нечаянно обсеменить продукты и развезти заразу по всей стране. Надо будет написать Медведеву и другим купцам, посоветовать в уезд пока не соваться. Да только поймут ли? Послушают?

Федор Игнатьевич кивнул.

— А пока ор да ругань, и мои парни подоспеют и остановят. Но не понравится это мужикам, ой не понравится.

— Понимаю, но выбора у нас нет, — вздохнула я. — Всем все понятно? Если что-то неясно, лучше сейчас спросите.

— Понятно, — кивнули все четверо.

Значит, я все-таки сумела подобрать правильные слова.

— Соберите людей во дворе, я сама расскажу им все.

Людям действительно это не понравилось. Пока я рассказывала о болезни, «море заморском», ее причинах и проявлениях, народ ахал и охал; когда я заговорила о том, как от нее защититься, — закивали, и большинство новых правил приняли спокойно. Но когда дело дошло до карантина, народ загудел.

— Нету такого закону, чтобы людей домой не пущать! — возмутился один из мужиков.

— Нету! — подхватили из толпы.

— Родню проведать — дело святое!

— Чего ради хребет гнуть, ежели ни денежку им не отнести, ни гостинчика?

— Вы, барыня, вольны в холодную посадить али своей ручкой поучить а то даже плетей задать за небрежение, — выступила вперед старшая над садовыми работницами. — О справедливости вашей все мы знаем. Но к родне не пускать — грех.

— Грех, говорите? — начала закипать я. — А живую душу загубить — не грех? Вот ты, — я ткнула пальцем в старшую, — сходишь в деревню — мужа, да мать, да старших своих проведать. Даст бог, они все здоровы будут. К соседям заглянешь поболтать. А там, может, нечисть уже к кому прицепилась, она пять дней сил набирается, чтобы себя проявить. Тебя хлебом-солью встретят, как полагается, за стол усадят, там заразу и прихватишь. Вернешься сюда, Аннушку свою обнимешь. — Дочка у этой женщины была среди тех, кто помогал мне обрабатывать рыбу. — Из своей тарелки ей лучший кусок отдашь, а вместе с ним и нечисть передашь, сама того не зная. А потом сляжешь, сперва ты, потом она — и как ты с этим жить будешь, ежели господь попустит живой остаться?

Работники зашумели, заволновались. Я не останавливалась:

— А пока нечисть в вас силу набирает, чтобы себя проявить, Аннушка вон Еремея яблочком угостит.

Парень зарделся — он не первый день наматывал круги вокруг пригожей девчонки, а та, помня, что для приличия следует поломаться, привечать его не торопилась.

— Да не послушает меня и яблочко то не помоет. А бесам только того и надо. Еремей к своим пойдет в Гнилушки, им гостинчиков принесет — а потом и там люди начнут от заразы чернеть и в корчах биться перед смертью…

Вокруг работницы подались в стороны, будто женщина уже принесла инфекцию.

— Понимаете теперь, почему я запрещаю вам домой ходить? Не со зла, не потому, что блажь на меня нашла, как, бывает, на господ находит, — продолжала я. — И с родными вашими разлучать не собираюсь. Только я как хозяйка ваша за ваши жизни ответ держу перед господом и государыней. Все вы знаете, что я помогу чем смогу — Федор вон подтвердит, и Савелий. — Я указала на парней, что едва не угорели в людской избе. — И Петр. — Я обернулась к конюху. — Если у меня от каких хворей лекарства есть, я их и для вас не пожалею. Беда в том, что от этого мора лекарства толком и нет.

Со Стрельцовым я передала Ивану Михайловичу письмо, где описывала, как развивается холера и почему обезвоживание, ею вызванное, становится смертельным — в терминах, понятных врачу этого мира. Рассказала про растворы для восполнения потерянных с жидкостью солей, протертый морковный суп с солью и овсяный кисель. Однако этого мало, слишком мало. В тяжелых случаях больной теряет до двух литров жидкости в час — в нашем мире ее восполняют внутривенно, но здесь…

Если Иван Михайлович поверит мне. Если не свалится сам. Если, если…

Не будь я беременна, я бы сама сейчас рванула в деревню. Не потому, что душа жаждала подвига и славы. Просто больше некому. Но сейчас мне приходилось думать не только о себе, и я разрывалась между профессиональным долгом и ответственностью за жизнь моего ребенка. В месте, где нет антибиотиков для профилактики болезни у контактных.

— Поэтому береженого бог бережет, — закончила я. — Но, если кто из вас чует, что не утерпит, чтобы своих тайком не повидать, лучше сейчас уйдите сами. Держать не стану, расплачусь честь по чести, а когда зараза уйдет, обратно пущу. Но не раньше.

Я обвела затихших работников взглядом.

— И не забывайте, что всех, кто в Ольховку вернется, господин исправник оттуда не выпустит, пока люди болеть не перестанут.

Народ зароптал, и мне пришлось добавить:

— Не по злобе, а потому как матушка-императрица ему своим законом начертала следить, чтобы болезни по уезду не распространялись. И своей волей право дала людей в домах запирать, чтобы заразу…

— Нечисть, — негромко подсказала мне Марья, стоящая рядом.

— Чтобы нечисть вместе с ними по округе не разбегалась. Всем все ясно?

— Ясно, барыня, — сказала прачка. — А дадите ли время обмозговать, уйти аль остаться?

— До вечера любой, кто захочет, сможет попросить у Марьи расчет и уйти. Только, если кто хочет быстренько сбегать своих проведать — Федор Игнатьевич всех запомнит и обратно не пустит. Еще и без расчета останетесь. Думайте. Я понимаю, такие вещи с кондачка не решаются.

Я вернулась в дом. Марья, Дуня и Петр остались во дворе, но, судя по звукам оттуда, народ успокоился. Сейчас они еще раз объяснят, какие новые дела появятся в усадьбе. Хорошо, что занятий будет много — хуже нет сидеть и ждать, а так люди будут при деле. Потом назначат ответственных за каждый участок работы. Это может обойтись и без меня. Потом Марья даст расчет всем, кто все же захочет уйти. Но и здесь она справится сама. А я на ближайшие пару часов тоже буду очень занята.

Я потерла заломившую спину — вроде и недолго стояла, но устала. Прошла в будуар: нужно было написать свекрови и мужу. Что бы между нами ни стояло, жизни людей важнее.

Мотя, дремавший на подоконнике, встрепенулся и повернул голову к окну за секунду до того, как я услышала стук копыт. Лошадь галопом влетела на задний двор.

— Прими поводья, — велел знакомый голос.

Я выронила перо. Попыталась встать — стул отказался выдвигаться. До чего же неуклюжей я стала — и ведь живот был еще совсем небольшим, под платьем с завышенной талией и не видно. Все же я кое-как выбралась из-за стола, но выйти из комнаты не успела.

Пролетели шаги по коридору, и Виктор распахнул дверь.