Хозяйка расцветающего поместья

Глава 36

Кирилл Аркадьевич Стрельцов принял меня в присутствии, в своем кабинете. Дорога до города далась непросто: раньше меня никогда не укачивало, а тут пришлось несколько раз останавливаться, чтобы отдышаться и удержать в желудке завтрак. Но, если удастся доказать, что драгоценности украл Зарецкий, тот все-таки получит по заслугам.

Стрельцов слушал меня внимательно, не перебивая, только вот хмурился все сильнее.

— Анастасия Павловна, я всем сердцем желаю вам помочь, — сказал он наконец. — И я сделаю все, что от меня зависит.

— Но? — подняла бровь я.

— Но найти доказательства будет очень сложно, а без доказательств… — Он развел руками. — Я все же представитель закона, а не самодур.

— Понимаю.

Удивительно, что здесь вообще расследуются хоть какие-то преступления, притом что уездный исправник не только полицейский, но и глава МЧС, урядники — обычные мужики, выбранные «обществом», а приставов, следователей, по-нашему…

— Приставов всего трое, — продолжал Стрельцов, словно прочтя мои мысли. — Гришин хорош, да и сам я не поленюсь съездить и поговорить с ломбардщиком. Однако он действительно может быть убежден, будто второй раз к нему явились именно вы.

— Иллюзия?

— Что? — переспросил он. — О, нет! Иллюзий не существует… если не считать того восхитительного представления, которое вы устроили.

— Это была не иллюзия, — заметила я.

— Да, вы объясняли. Возвращаясь к нашим проблемам: полагаю, все куда проще. Зильберштейн близорук. Это не мешает ему в работе, так как ценности он разглядывает в увеличительное стекло. Но лица… — Стрельцов вздохнул. — Он не узнает человека, пройдя в сажени от него. Всему городу это известно. Если ваши подозрения верны, злоумышленник мог увидеть вас и подослать к нему женщину в похожей одежде и ярком тюрбане — все, кому не лень, судачили о вашем роскошном головном уборе. Конечно, дворянин не спутал бы княгиню с ряженой мещанкой, даже не видя лица, но ломбардщик и сам мещанин.

— А голос? — засомневалась я. — Его-то так просто не подделать.

— Запоминаете ли вы голоса людей с первой же встречи?

— Пожалуй, вы правы. Значит, все бесполезно?

— Повторюсь, я сделаю все возможное. Но не хочу обнадеживать вас зря, Анастасия Павловна.

Я кивнула, окончательно сникнув.

— Возможно, вас утешит, что зло никогда не остается безнаказанным. Божьи мельницы мелют медленно, но верно.

Не могу сказать, что меня это сильно утешило. Может, и хорошо, что доктор так и не появлялся в уезде — еще не хватало его пристукнуть и сесть за убийство в состоянии аффекта. Который вряд ли считался здесь смягчающим обстоятельством.

— Мне больше нравится «господь помогает тому, кто сам себе помогает».

Стрельцов улыбнулся.

— Я это заметил. И восхищен вашей деятельной натурой. Право слово, если бы я мог вас обнадежить…

— Спасибо, что не стали это делать, — улыбнулась я ему в ответ. — Нет ничего хуже неоправданных надежд.

Радовало лишь то, что я скаталась в город не просто так, а задержалась на денек у тетушки Зайкова, оказавшейся милейшей старушкой. Племянник так ее допек, что она засыпала меня письмами с благодарностью за избавление от родственничка и приглашениями погостить. А у меня появилась возможность пробежаться по лавкам, запасаясь банками и горшками для тушенки, прикупить журналов да встретиться с несколькими купцами. Теперь, когда мне придется рассчитывать только на себя, не стоило связывать все свои планы с одним Медведевым.

Через пару дней после моего возвращения из города Марья нашла меня на клубничной грядке.

— Касаточка, там свекровка твоя приехала, просит принять. Сказать, что тебя дома нет?

Я выпрямилась — так резко, что закружилась голова. Пришлось подхватить няньку под локоть.

— Не гони ее. — В глазах наконец прояснилось. — С ней я не ссорилась.

Я передала стоявшей рядом девчонке банку с солевым раствором, в который нужно было собирать слизней из-под приманок — смоченных квасом тряпочек. Совершенно некстати вспомнилось, как в детстве я собирала личинок колорадских жуков в консервную банку с керосином. Хорошо, что здесь эта напасть пока неизвестна, одной заботой меньше.

— Принеси чай в гостиную, — сказала я Марье. — И к чаю что-нибудь… — Я покрутила рукой. — Не знаю. В общем, сообразишь.

Не знаю, что от меня нужно свекрови — или теперь лучше говорить, бывшей свекрови? — но разговор не обещал быть приятным. Желудок подкатил к горлу горечью. Я сглотнула. Нет, хватит. Трусость уже разрушила мой брак.

— Настенька? — Нянька встревоженно заглянула мне в лицо. — Ты что-то бледная совсем. Все в порядке?

— Нет, но справлюсь. Княгиня, похоже, затемно из дома выехала, некрасиво будет ее восвояси отправить. И обижать нехорошо будет. Пойдем.

Я сняла фартук, отдала его Марье. Уже обходя дом, вспомнила, что одета в скандализировавший модистку костюм с шароварами, но переодеваться было некогда, да и незачем.

Однако княгиню, похоже, меньше всего волновал мой наряд. Она слетела с подножки коляски, устремилась ко мне, кажется, собираясь обнять, и неловко застыла, растерявшись. И я так же растерянно смотрела на нее.

— Сын рассказал, что вы разъехались, — сказала наконец она. — Я ночь не спала, а наутро сразу же помчалась к тебе.

— Елизавета Дмитриевна… — начала было я. Но договорить мне не дали.

— Настенька, милая. Не знаю, какая кошка между вами пробежала, и не хочу знать. На нем лица нет, тебе, вижу, тоже несладко, однако не мое это дело — судить да рядить, кто прав, кто виноват. Но знаю, что четыре дочери у меня рожденные, и на старости лет господь пятой порадовал.

У меня на глаза навернулись слезы.

— Матушка, я… Я не знаю, что сказать. Пойдемте в дом, попьем чаю, а там, может, и слова найдутся.

Я пропустила ее к дому, повернулась следом — наверное, слишком резко, потому что голова закружилась, а горький ком, что встал поперек горла, рванулся наружу. Я едва успела согнуться, чтобы не забрызгать одежду.

Княгиня мягко подхватила меня за плечи, когда закончились спазмы, сама вытерла мне рот платком.

— Простите, матушка. — Я готова была провалиться сквозь землю от стыда.

Она молча повлекла меня в дом, провела в гостиную, сунула в руки пахнущую мятой чашку. Я осторожно отпила — желудок начал успокаиваться. Княгиня дождалась, когда я поставлю чашку на стол, и поймала мой взгляд.

— Настя, ты в тягости?

Мое молчание, кажется, было куда красноречивей любого ответа.

— Виктор знает?

— Не говорите ему! — вырвалось у меня.

Теперь пришел черед свекрови помолчать, подбирая слова.

— Но, Настя, он отец…

— А вы уверены, что он будет считать так же? — не удержалась я. Опомнилась. — Простите, матушка. Он ваш сын, и некрасиво с моей стороны…

— Мужчины порой бывают невыносимыми дурнями, это правда, — медленно произнесла она. — Но я все же надеюсь, что вырастила не полного идиота.

— Не говорите ему. Пожалуйста.

— Я не понимаю. Ты хочешь избавиться от этого ребенка?

— Да нет же! — Я вскочила, заметалась по комнате — и куда только делась недавняя дурнота. — Но посудите сами: как Виктор сейчас воспримет эту новость? Ребенок должен быть счастьем, а не кандалами, приковывающими к ненавистной женщине.

— Даже так? Ох, Настенька! — Она порывисто обняла меня. — Он — упрямец, каких мало, ты — гордячка, похоже, нашла коса на камень.

Я пожала плечами.

— Так уж получилось, матушка. Господь рассудит, кто прав, кто виноват, а я никого обвинять не хочу. Как вышло, так вышло, но муж мой оставил мне подарок куда ценнее, чем все сокровища мира. — Я коснулась живота. — И я не хочу, чтобы его у меня отобрали. Поэтому… не говорите.

— Но шила в мешке не утаишь.

— Я знаю, знаю! Но сейчас… — Устав метаться, я опустилась на диван. — Сейчас я просто не в состоянии что-то решить. Слава богу, у меня есть хозяйство, оно отвлекает, но… — Я тяжело вздохнула. — Простите. Я не хотела взваливать это на вас.

— Ты ничего на меня не взвалила. — Она, улыбнувшись, присела рядом со мной, обняв за плечи. — Я очень рада. Как бы между вами ни обернулось дальше… надеюсь, у меня будет еще один внук или внучка, а ты по-прежнему будешь называть меня матушкой.

— Конечно.

— Вот и славно. И, раз дела тебя отвлекают от дурных мыслей… — Она лукаво улыбнулась. — Расскажи о делах.

— Отведайте копченых сыров, — с благодарностью подхватила я. Марья, умница, подала новый деликатес к чаю: с клубникой и каплей меда получилось очень вкусно. — Без ложной скромности: они вышли изумительные, хотя, конечно, это больше заслуга Софьи. Из плохого продукта не сделать хорошего, как ни старайся.

— Ты все же скромничаешь, и совершенно зря. Это испортить хорошее легче легкого…

Мне пришлось напомнить себе, что не стоит видеть в каждой фразе намек. Сейчас мы о продуктах. Исключительно о продуктах.

— Но улучшить и без того отличную вещь — настоящее искусство, и тебе это удалось, — продолжала свекровь. — Думаю, Соня тоже будет в восторге.

Я кивнула, старательно отгоняя мысль, что золовка теперь возможно и не захочет иметь со мной дел. Или пересмотреть условия. Но, видимо, я не сумела совладать с лицом. Свекровь коснулась моей руки.

— Настя, я не стала тебе говорить — думала, это и так очевидно, но, похоже, нужно все-таки сказать. Соне неинтересны чужие семейные дела. Ей нравится иметь собственный доход и не зависеть от благосклонности мужа. Поэтому можешь не волноваться: ваши с ней договоренности останутся в силе. Как и наши с тобой. Я обещала прислать мясо по осени, и я его пришлю. Так что готовь дрова для коптильни.

— Непременно. И банки для тушенки.

— Тушенки? — переспросила свекровь.

— Неужели я не хвасталась вам мясом в банках? И рыбными консервами?

В самом деле, не хвасталась. Надо исправить упущение.

— Останьтесь на обед, я велю подать с молодой картошкой, и мясо, приготовленное таким образом, тоже очень хорошо.

Разговор снова перетек на хозяйство, мы прогулялись по огороду, и я совсем успокоилась. Свекровь пообедала со мной, но задержаться на пару дней отказалась, а я не стала настаивать: в ее имении сейчас дел наверняка не меньше, чем в моем.

Когда подали коляску, княгиня спустилась с крыльца, но вместо того, чтобы сразу направиться к экипажу, потянула к себе ветку отцветшей сирени. Я вспомнила, как срезала букет в надежде, что он достоит до возвращения мужа, и прикусила губу. Рана была еще слишком свежа. Ничего. Справлюсь.

— Я собираюсь в город к нотарию, — сказала вдруг свекровь.

— Вам нездоровится? — встревожилась я.

Она рассмеялась.

— Я чувствую себя лучше, чем в молодости. Но человек предполагает, а господь располагает, поэтому о завещании следует заботиться, особенно когда есть что завещать, чтобы безутешные родственники не вцепились друг другу в глотки.

Она выпустила ветку, повернулась ко мне.

— Мой сын унаследовал от отца немало и преумножил наследство. Дочерям я оставлю капитал — они все твердо стоят на ногах и сумеют достойно распорядиться им. А Сиреневое я хочу оставить тебе.