Хозяйка расцветающего поместья

Глава 43

Виктор признался, что, будь его воля, Зарецкого бы и близко не подпустили к дворянскому совету. Но не пригласить его было нельзя. Не только как уездного доктора — чиновника двенадцатого класса, а и как потомственного дворянина и владельца имения, на территории которого стояли деревни, где жило в общей сложности не меньше сотни «душ». Мужского пола. Справное хозяйство по местным мерками неважно, что его владелец купил эту землю относительно недавно, а не унаследовал. Зато меня саму еще пару месяцев назад не пригласили бы на совет как не прошедшую имущественный ценз. Дело меняли подаренные мне Виктором земли с вернувшейся Ольховкой и еще парой совсем маленьких деревень.

— При всем уважении к его сиятельству… — Доктор отвесил короткий полупоклон в сторону Виктора. — Не могу согласиться с его идеями. Кто бы ни надоумил его, — выразительный взгляд в мою сторону, — иначе как безумием и вредительством его предложения я назвать не могу.

Интересно, чего он так на меня взъелся? В самом ли деле оскорбился из-за найденного «клада», который уже считал своим? Или тут что-то другое, более личное? Первое, что приходило в голову, — месть отвергнутого мужчины, если Настенька покрутила перед ним хвостом, как перед Зайковым, да и отшила. Но как-то это… мелочно, что ли. Наверное, проблема все же в чем-то еще.

Впрочем, какое мне дело до его мотивов? Лисица, пролезшая в курятник, ни в чем не виновата — она просто хочет есть, но ни курам, ни хозяевам от этого не легче.

— Сенокос в разгаре, скоро начнется жатва, — продолжал доктор. — А сиятельный князь предлагает запереть работников по домам.

— Да, работник, который только успевает поворачиваться к выгребной яме то задницей, то головой, много накосит и сожнет, — усмехнулась генеральша.

Мужчины подавили смешки, дамы зарделись, закрывая лица платочками.

— Особенно усердно он станет работать после того, как переедет на кладбище вместе со всей семьей, — добавил Денис Владимирович, муж Оленьки.

Вот уж от кого я не ожидала поддержки. Я оглядела собравшихся: кто-то кивнул, кто-то нахмурился, кто-то ухмыльнулся, явно не веря в серьезность проблемы.

— Как будто в первый раз крестьян одолевает понос, — фыркнул молодой хлыщ.

На щеке у него темнели следы заживших кошачьих царапин. Имени хлыща я не помнила — он не явился ко мне с официальным визитом, а, «заблудившись», попытался поцеловать «прелестную селянку». Тыльная сторона тяпки, прилетевшая ему по лбу, слегка остудила его пыл, а там и Мотя подоспел.

— Прошу вас выбирать выражения, здесь дамы, — упрекнул его Зарецкий. — К сожалению, дело действительно серьезное, и я понимаю беспокойство князя Северского. Я бы согласился с ним, если бы предложенные меры могли хоть как-то изменить ситуацию. Но всем известно, что болезнь происходит от вдыхания воздуха, распространяемого больными или умершими…

— Не вижу противоречия, — пожал плечами Виктор. — Даже если принять за истину вашу теорию — ничем не подтвержденную, кстати — если больные и все, кто с ними контактировал, будут сидеть по домам, то и воздух распространяться не будет.

— Как будто сидение по домам остановит ветер, — проворчала носатая старуха.

Из всех присутствовавших на совете ее одну я ни разу не видела. Судя по фасону и состоянию ее наряда, старая дама была то ли чрезмерно экономна, то ли почти полностью разорена — и в том, и в другом случае по гостям не разъезжают и у себя не принимают.

— Что значит «мою теорию»! — взвился Зарецкий. — Она поддерживается всеми специалистами мира!

— Не всеми. Как минимум ваш коллега Иван Михайлович и его преемник в Больших Комарах склоняются к теории заражения воды выделениями больных, — вмешалась старшая княгиня Северская. Не таким уж маленьким оказалось Сиреневое, раз она присутствовала здесь. — Я не поленилась написать ему и спросить совета.

— Матвей Яковлевич, преемник Ивана Михайловича, прославился своим эксцентричным подходом к больным. И то, что Иван Михайлович рекомендовал его Большим Комарам вместо себя… — Зарецкий покачал головой. — Профессиональная этика сковывает мой язык. Однако данелагские специалисты, в чьих колониях холера свирепствует не первый год, утверждают, что меры предупреждения довольно просты. Не ходить босиком.

Марья Алексеевна снова хмыкнула.

— У простого мужика пять пар туфель, как у барина, а босиком летом он ходит, только чтобы ноги проветрить.

Доктор недовольно зыркнул на нее, продолжил, будто ничего не услышав:

— Согревать живот шерстяным сукном на голое тело…

— В такую жару, как сейчас, особенно полезно, — не унималась генеральша.

— И, если необходимо прикасаться к больному, смазывать руки деревянным или коровьим маслом.

— Не понимаю, — подобрался Денис Владимирович. — Только что вы утверждали, что карантин не остановит миазмы, а теперь уверяете нас, что обычного масла может быть достаточно?

— Мой опыт…

— Не помог вам отличить ножевые ранения от следов кошачьих когтей, — мило улыбнулась я.

Доктор побагровел.

— Анастасия Павловна, только уважение к вашему супругу…

— Вот проявите его и дальше. — Виктор хлопнул ладонями по столу. — Повторюсь: если больные будут помещены в отдельную избу, а все, кто с ними общался и жил, не будут покидать своих домов, никакие миазмы — в которые я не верю — не распространятся. И ветер останавливать тоже не придется.

— К тому же у охлоренной извести, которой предлагается обрабатывать помещения и нечистоты больных, такие испарения, что никакого окуривания от миазмов — даже если они и существуют — не понадобится, — добавила моя свекровь.

— А кто покроет убытки? — возмутился расцарапанный хлыщ.

— Убытки, — кивнул Виктор. — Что ж, давайте посчитаем. От момента заражения холерой до первых проявлений болезни проходит пять дней — так говорят данелагские врачи. Положим, всех выявленных заболевших мы помещаем в отдельную избу. Больные, естественно, не могут работать до выздоровления. В другую избу поселяем тех, кто общался с больными, но еще здоров. Члены семьи и соседи — однозначно, хотя в Ольховке Стрельцов запретил всем жителям покидать дворы, а воду им приносят солдаты. Пусть так продолжается десять дней после выявления последнего кто общался с больными.

— Прощай, сенокос, — поморщился пожилой помещик, сосед Зарецкого. — А то и жатва. Хорошо, я найму людей со стороны, а крестьяне?

— Так на то мы и облечены властью и знатностью, чтобы помочь крестьянам в подобных случаях, — вмешалась я. — Не просто же так за недоимки по подушной подати в тюрьме окажемся мы, а не они.

Собрание зашепталось — кажется, эта мысль до того приходила в голову не всем.

— Ничто не мешает соседям договориться между собой и послать своих людей поработать на соседних полях, пока собственные работники не могут покинуть деревню, — сказал Виктор. — Лично я так и собираюсь поступить с угодьями моей супруги. С соблюдением всех мер предосторожности, разумеется. Конечно, если болезнь появится и на моих землях, нужно будет объявить карантин и в моих деревнях. Тогда мне придется обратиться за помощью к кому-нибудь из вас.

— Но торговля… — задумчиво покачал головой Денис Владимирович.

— Да, остановка торговли — это прямой убыток. Но, допустим, мы решили оставить все как есть. Все мы знаем, как живут крестьяне: в одной избе, в одном помещении вся семья от стариков до младенцев. Заболеет один — заболеют все. В Бережках, что недалеко от Отрадного, десять дворов, в Черноречье — тринадцать. Шесть-восемь душ обоего пола, включая детей, в каждом дворе. Итого больше полутора сотен душ. Как показывает опыт Понизовья — умирает четверо из десятка. Так что лучше — лишиться части прибыли от торговли и, возможно, сорвать сенокос или потерять пять дюжин душ? — Виктор в упор посмотрел на Зарецкого.

— Которые, между прочим, работать будут не только в этом году, — заметила Мария Алексеевна. — Княгинюшка тут про подушную подать помянула. А я добавлю: до следующей ревизской сказки подать будут требовать по душам учтенным, а не живым. Смогут ли ваши мужики заплатить за себя и за мертвых, если сенокос и жатва сорвутся не из-за карантина, а потому что половина работников в могилу легла? По мне, и обсуждать больше нечего. Проголосуем, да и дело с концом.

— Все согласны перейти к голосованию? — спросил Виктор.

— Я продолжаю настаивать…

— Евгений Петрович, — перебил его муж Оленьки. — Если вы так уверены, что от ваших мер будет пользы больше, чем от тех, что предлагает князь Северский, — то почему вы здесь, а не в Ольховке, рядом с Иваном Михайловичем и Матвеем Яковлевичем?

— За лечение мужиков мне уезд не платит, — фыркнул Зарецкий.

— Тогда я предлагаю следующим вопросом поставить на голосование оплату работы докторов, — неожиданно твердо сказал Денис Владимирович. — Это все равно будет выгоднее, чем оставить все как есть.

Присутствующие снова переглянулись — заметно было, что энтузиазма эта идея не вызвала, и я их в чем-то понимала. Хоть все собравшиеся и считались богатыми хозяевами, мало у кого был реальный капитал, как у Виктора, большинство жили доходами со своих земель, и сейчас будущее выглядело для них непредсказуемым.

— В этом нет необходимости. Оплату работы Ивана Михайловича и Матвея Яковлевича я беру на себя, — сказал муж.

Люди запереглядывались, зашептались облегченно. Денис Владимирович поклонился.

— Благодарю. Тогда давайте вернемся к голосованию по поводу карантинных мер.

Голосование было тайным. Всем присутствующим раздали шары. Председатель совета вызывал каждого по алфавиту к накрытому тканью ящику из двух отделений. Левое — «за», правое — «против». Теоретически возможности воздержаться не предусматривалось, но я заметила, как некоторые, подходя к ящику, пытались украдкой спрятать шар в карман или складки юбки. Думаю, заметила это не я одна, но все сделали вид, будто ничего не происходит, потому и я промолчала.

Когда последний проголосовавший отошел от ящика, секретарь поставил его перед Виктором. В зале повисла тишина, даже шелест дамских платьев стих. Я поймала взгляд свекрови — она едва заметно кивнула мне. Марья Алексеевна улыбнулась:

— Не бойся, княгинюшка, здесь почти все — люди разумные.

Зарецкий проворчал себе под нос что-то не слишком вежливое.

Виктор неторопливо снял покрывало. Его движения казались спокойными, но я заметила, каким напряженным сделался его взгляд. Он начал вынимать шары — один за другим, раскладывая их в две кучки. Мне хотелось зажмуриться, но я заставила себя смотреть. От этих шаров зависели жизни людей — и в Ольховке, и в других деревнях уезда.

Три четверти присутствовавших оказались на нашей стороне. Похоже, Виктор не бросал слов на ветер, когда обещал мне подпортить репутацию доктора в местных гостиных. Я выдохнула, только сейчас поняв, что забыла дышать.

По залу прокатился еле слышный шепот — кто-то удовлетворенно хмыкнул, кто-то разочарованно заворчал.

— Разрешите откланяться, — процедил Зарецкий.

— Всего доброго. — В безупречно вежливой улыбке Виктора проскользнуло что-то хищное. — И напоминаю всем присутствующим, что дворянский совет вправе исторгнуть из рядов дворянства тех, кто отказался выполнять принятые советом решения.

Люди зашевелились: кто-то выпрямился в креслах, кто-то, наоборот, словно пытался стать меньше. Денис Владимирович одобрительно кивнул, старая княгиня поджала губы, расцарапанный хлыщ побледнел. А доктор… Доктор смотрел на Виктора так, будто хотел испепелить его взглядом, и я невольно порадовалась, что это всего лишь метафора.