Хозяйка расцветающего поместья

Глава 18

— Оба? — переспросила я, проходя в дом.

Виктор понял, что я имею в виду.

— Во время приступов матушке тяжело двигаться, так что порой она даже спит в кресле-качалке у окна, чтобы не перебираться в постель и из постели. Окно выходит на подъездную аллею. Это единственное ее развлечение, когда боль не дает ни читать, ни вязать. Поэтому она уже знает, что я приехал не один.

— Боль? — тут же вскинулась я.

— Она отказывается и от лауданума, и от порошков с опиумом и ипекакуаной, говорит, от них голова мутная. Сколько бы я и доктора ни пытались ее убедить.

И правильно делает, что отказывается.

— Виктор едва заметно усмехнулся. — Кажется, я понимаю, почему вы друг друга недолюбливаете: вы обе одинаково упрямы.

— Тогда и ты свой норов от маменьки унаследовал, — фыркнула я. — Говоришь, мы друг друга недолюбливаем?

С первой моей свекровью мы общались словно кошка с собакой. Она не понимала, как можно не ценить доставшееся мне сокровище — ее сына, а я была слишком молода и неопытна, чтобы сохранить хотя бы нейтралитет.

— Прости, я опять забыл, что ты ничего не помнишь. Не принимай все слишком близко к сердцу. У матушки сложный характер.

— Будет тут сложный характер, когда все болит. Часто ей нездоровится?

Похоже, вовсе не старость не позволяет моей свекрови заниматься хозяйством.

— Особенно тяжело весной и осенью. Почему тебе вдруг любопытно? — спохватился Виктор.

— Раз уж так вышло, что я ничего не помню, хочу узнать твою матушку получше. Вряд ли тебе нравилось, что мы друг друга не выносим.

Муж промолчал, впрочем, и без слов все было понятно. А я, пожалуй, не буду делать никаких выводов, пока сама не пообщаюсь со свекровью.

— Хочешь отдохнуть перед обедом или приказывать подавать? — спросил Виктор. — Или велишь принести еду в твою… — Он осекся.

— Что случилось? — встревожилась я.

— Будет лучше, если ты поселишься в одной из гостевых спален.

— Потому что моя — пуста? — догадалась я. — Мои покои были обставлены мебелью из моего приданого, и сейчас все в моей усадьбе?

Виктор кивнул.

— Извини, я… Я велю Егору Дмитриевичу позаботиться об этом. — Кажется, ему было очень неловко.

— Ничего страшного, — пожала я плечами.

— Потому что ты не собираешься надолго здесь задерживаться? — помрачнел он.

— Потому что я ничего не помню — и гостевые покои, и моя спальня для меня одинаково чужие, — призналась я. — К тому же сейчас есть заботы поважнее, чем обустройство моей спальни. Просто скажи, где мне расположиться. И нужно заглянуть к твоей матушке, раз она хотела видеть нас обоих.

— Ты не обязана… — осторожно начал Виктор.

Я улыбнулась.

— Мне нетрудно. И не беспокойся, я не собираюсь начинать ссору или поддерживать ее.

— После обеда, если ты не против.

Пока мы разговаривали, слуги помогли нам раздеться. Молоденькая горничная, следуя приказу, провела меня в «покои для дорогих гостей» на втором этаже.

Эта комната выглядела намного скромнее Настенькиных городских покоев. Кровать с балдахином — для разнообразия, не пыльным; печь, покрытая изразцами; вышитая ширма, отгораживающая уголок с фарфоровым умывальником и подставкой под таз и кувшин с водой; еще одна ширма, сложенная у туалетного столика, рядом с которым пристроилась вешалка, — похоже, этот уголок предназначался для одевания.

У окна — столик и пара кресел. Все это казалось не новым, однако и не старьем, отданным гостям, скорее — обжитым, комната выглядела не тесной, но уютной.

Та же горничная, которая должна была прислуживать мне, пока не вернулась Дуня, помогла мне освежиться и переодеться после дороги, а потом проводила меня в гостиную, которая здесь, как и в городском доме, соседствовала со столовой. Виктор, уже в халате, поднялся мне навстречу, но подать руку не успел. Дверь за моей спиной снова распахнулась. Я обернулась.

Вошедшая в комнату женщина действительно была стара — похоже, мой муж был поздним ребенком — но назвать ее старухой у меня не повернулся бы язык. Осанка, которой позавидовала бы балерина, гордая посадка головы. Волосы были скрыты чепцом, лишь несколько прядей, явно оставленных намеренно, мягко обрамляли лицо. Синие, вовсе не по-старчески яркие глаза смотрели уверенно и твердо.

Вот только портили все залегшие под ними тени и бисеринки пота на бледном лбу, да гримаса боли, промелькнувшая на лице, когда она протянула сыну руку с изуродованными ревматизмом — сейчас я была почти в этом уверена — пальцами.

Виктор почтительно поцеловал матери руку, я присела в поклоне.

— Вам не следовало вставать, матушка…

— Ничего, не развалюсь. — Голос оказался молодым, как и глаза. Она перевела взгляд на меня и улыбнулась: — Помирились, значит.

Как я ни вслушивалась, не смогла уловить ни следа желчи в ее тоне. Даже если она действительно не выносила невестку, скрывала это отлично. Впрочем, следующая фраза расставила все по своим местам.

— Надолго ли? — Свекровь обратилась ко мне. — Что скажешь?

— Не мне судить… — Как же ее зовут? — Не мне судить, матушка. На все воля божия.

Она усмехнулась, и я поняла, от кого муж унаследовал эту язвительную усмешку.

— Его-то сюда не впутывай, делать господу больше нечего, как супругов ссорить и мирить.

— Матушка, позвольте, я помогу вам, — вмешался Виктор, подставляя локоть, но свекровь отмахнулась:

— Погоди.

Она снова обернулась ко мне.

— Так что скажешь?

— Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы быть вашему сыну любящей женой, а вам — почтительной дочерью, — твердо сказала я.

В конце концов, сейчас мне куда проще, чем в юности: есть куда разъехаться. И женщина, вырастившая мужчину, которого я люблю, заслуживает по крайней мере уважения. До тех пор, пока своими действиями не докажет обратное.

— Однако вальс танцуют двое, и хороша ли та партнерша, которая сама начинает вести в танце? — продолжала я.

Она приподняла бровь:

— Вальс?

Я снова отметила про себя, как много муж унаследовал от матери. Вот только сейчас он выглядел смущенным. Дело в матери или в моих словах?

— Он уже не считается непристойным? — полюбопытствовала свекровь.

Вот это я сказанула так сказанула. Прежде чем я сообразила, как исправить впечатление, Виктор спас положение:

— Матушка, Настя говорит о танце лишь как о метафоре. О том, что в супружестве, как и в танце, важно взаимное уважение и согласие. Что до вальса… — Он слегка улыбнулся. — Я полагаю, со временем к нему привыкнут, как привыкли к контрдансу. Ведь и его когда-то считали излишне вольным.

Княгиня смерила взглядом сына, затем меня.

— Что ж, если говорить о танце, то порой может вести и дама, если кавалер не против. — Она коротко глянула на Виктора. — Но плоха та пара, где оба стремятся диктовать такт, топча ногами друг друга.

— С этим трудно поспорить. — Я склонила голову.

— Вот и не спорь. Слова хороши, однако господь велел судить дерево по плодам. — Она величественно кивнула мне и положила ладонь на подставленный локоть Виктора.

Я помедлила, глядя свекрови в спину. Пожалуй, я все же восхищалась ею — не сломленной ни старостью, ни тяжелой болезнью. Даже сейчас, когда ей явно было тяжело идти, она почти не опиралась на сына.

И, когда она садилась за стол, только чуть заметная скованность движений — впрочем, выглядевшая как царственная неторопливость — да поджавшиеся губы выдали боль. Порода и воспитание? Или просто сила духа?

У меня было время поразмыслить об этом за обедом. Говорил за столом в основном Виктор: пересказал матери содержание спектакля, который мы с ним посетили — с финалом, в котором, как я и предполагала, все умерли. Передал приветы и вести о здоровье родственников и знакомых — некоторых я даже успела узнать благодаря той череде визитов, которыми мы с мужем занимались в последние дни в городе. Я слушала и старалась запоминать, особенно замечания княгини. Как и ее сын, она явно не говорила о людях за глаза то, что не сказала бы им в лицо, но некоторые ее комплименты звучали язвительней откровенной ругани. Пожалуй, мне нужно побольше времени проводить в ее обществе, чтобы научиться этому высокому искусству, сама-то я до сих пор оставалась прямолинейной, как топор.

Прислушиваясь к разговору, я не забывала и об обеде. Он того заслуживал: наваристый мясной бульон с малюсенькими, на пару укусов, пирожками, суп-пюре из каштанов со сливками, телятина с грибами в сливочной подливке, моченые арбузы и яблоки, соленые грузди к клюквенной наливке и желе на миндальном молоке.

Вот только женщине с больными опухшими суставами все эти вкуснейшие соленья и крепкие бульоны были совсем не полезны. Даже несмотря на то, что ела свекровь очень умеренно.

До самого конца чаепития я размышляла, как бы намекнуть мужу, что его матери куда полезней будет нежирная рыба, овощные супы, ягодные кисели и морсы — но так, чтобы это не выглядело, будто я ругаю хозяйку дома. И так ничего и не придумала. Но, когда свекровь сделала легкое движение, будто отталкивая от себя стол, и Виктор тут же подскочил, подавая ей руку, а слуга отодвинул ей стул, я решилась.

— Маменька, позволите вас проводить?

Даже не знаю, кто из них двоих удивился сильнее — хотя лицо кирпичом умели делать оба, ничего не скажешь.

— Что ж, проводи.

Она подхватила меня за локоть, и мгновенная гримаса боли промелькнула на лице. Пальцы коснулись едва-едва, совсем не опираясь, но даже сквозь ткань платья чувствовался болезненный жар, исходящий от них.

Виктор двинулся было следом, но мать махнула ему рукой, и он не пошел дальше.

— Вы можете опереться сильнее, я удержу, — едва слышно сказала я, когда мы вышли за дверь обеденного зала.

Свекровь фыркнула.

— Лучше скажи, о чем хотела попросить?

— Попросить? — не поняла я.

— А что еще тебе от меня нужно, да чтобы муж не слышал?

— Что ж, можно и попросить. — Я мило улыбнулась. — Не позволите ли вам помочь? Возможно, есть какие-то дела, от которых я могла бы вас избавить?

— Мягко стелешь, — хмыкнула она.

— Возможно, Виктор уже говорил вам…

— Виктор? Теперь ты так его называешь? Не «Витюша»?

Я ошалело моргнула. «Витюша» шло моему мужу не лучше какого-нибудь «масика». Сколько бы тепла между нами ни было, он все равно оставался Виктором. Сильным мужчиной. Хотя в моей усадьбе после бани и надевал розовые тапочки с ушками.

— Похоже, болезнь в самом деле тебя изменила, — продолжала свекровь.

— Мне трудно об этом судить. Но сейчас я здорова и полна сил, и не хочу маяться от скуки, когда могу быть полезной. Заниматься хозяйством или…

— С хозяйством сейчас и Прасковья справляется, с Жаном да Егором, вот как ягоды пойдут, так дел невпроворот будет… Вот мы и пришли.

Дверь комнаты была не закрыта, как будто так ее было легче толкнуть больными руками. Я шагнула вслед за свекровью в комнату и едва не споткнулась, когда под ногами проскользнул черный меховой ком.