Яблочные дни. Часть II. Мыши и тени

Глава 6

Эскарлота

Валентинунья. Кармона

Принц Рекенья, герцог Валентинунья, маркиз Тальего и граф Авейро смял письмо из слёзных стихов драматика, перехватил перо как положено и взял чистый лист, но уже не бумаги — веллума. Письму, быть может, предстояло пережить века. Но прежде всего оно должно было угодить изящному вкусу и не в меру крутому нраву того, кому предназначалось. Лимонно-жёлтый, из кожи нерождённого телёнка, ласкающий кончики пальцев, веллум взывал к учтивости, лёгкой грусти и толике развязности, какие возможны между людьми, которым бы стоило родиться в одной семье, прийти в этот миротцом и сыном.

Сиджизмондо Джудиччи, обладатель тех самых крутого нрава и тонкого вкуса, угадывал в Райнеро Рекенья себя в молодости и с отеческой снисходительностью спускал ему с рук такое, за что иные поплатились бы головой. Райнерито же, одомашненный Бык в хозяйстве дома Рекенья, восхищался Сиджизмондо, диким Буйволом на земле Вольпефорре. Полуразбойник-полусолдат, Джудиччи самовольно присвоил себе титул великого герцога и долгие годы объединял в герцогство островную республику Вольпефорре. Бедняжка изнывала от мещанской наглости пополанов и самодурства нобилей. Два с лишним года назад принц Рекенья ездил к герцогу с миссией. Джудиччи охотно менял дочь на вооружённые отряды из армии Эскарлоты. Он не скрывал, что желал бы заполучить в зятья Райнерито, но с помощью Сезара тот увернулся и подсунул младшего брата. Принцесса Джудиччи, по мужу маркиза Дория, должна была прибыть к дому Рекенья этой весной и воссоединиться со своим молодым мужем Гарсиласо. Предстояло известить герцога о смерти его зятя, маркиза Дория, упомянув прежде о смерти королевской четы Эскарлоты, после чего выразить досаду и сожаления, что эти горестные события не позволяют принцу Рекенья ни лично, ни через доверенное лицо присутствовать на коронации Сиджизмондо Джудиччи королём Вольпефорре. Траур в королевском доме Эскарлоты бил по Джудиччи — ведь тот терял и родство с Рекенья, и демонстрацию дружбы с влиятельной на Полукруге страной. Одной Пречистой Деве было ведомо, смягчат ли особые отношения Быка и Буйвола понесённый урон и обиду, или же недавний союзник объявит их недругами.

Чуть не проделав пером дырку в дорогостоящем веллуме, принц Рекенья, герцог Валентинунья, маркиз Тальего и граф Авейро вздохнул, запасся чернилами и напористым, размашистым почерком начал выводить строки, вкладывая в них учтивость, лёгкую грусть и толику сыновьей развязности. Сиджизмондо Джудиччи не должен заподозрить подмены.

Он работал, пока не сошла на город и не зашумела зимним солёным дождём тьма. Ливень бил в окна дворца Валенто, настукивая ритм совсем иного, стихотворного и устного текста.

Дождь заливает город,

Древний, престольный город,

Вечность осиротевший

Без истинного короля.

Ветер примчался в город

С каменных склонов Грорэ.

Он выдувает песню,

И мертвеет земля.

Поставив точку лишь в конце третьего листа веллума, его высочество почесал пером кончик носа. Нос был совершенно прям, средней длины и ни под каким углом и светом не походил на наследие рода Яльте. И он пришёл в себя, развоплотился в Сезара ви Котронэ — камергера, друга и лицедея. Судя по верноподданническим, благостным и даже восторженным лицам горожан Кармоны *, лицедея великого. Райнеро бы следовало обидеться. Подопечные, обязанные ему жизнью вполне сносной, не упомнили правителя в лицо и счастливо приветили самозванца. Для них он был на своём законном месте. Однако, если бы каждая зима в Валентинунья не разыгрывалась разгулом стихии, можно было бы подумать — это сама природа восстала против авантюриста. От ветра, гнавшего с моря шквальные дожди, гнулись деревья, гудели крыши, бежала по замощённым улицам вода. Но за ночь этот ветер сменялся другим, тёплым, что жил на той стороне пролива. В присутствии гостя из Вольпефорре даже собирались распускаться цветы. Но он не гостил подолгу, ветра менялись обратно, и в Валентинунья снова расходилась стихия. Как сегодня.

Солнце забыло город,

Светлопрестольный город.

Рассвет ли, закат ли — где вы?

Солнце в вуали-туче.

Луна забредает в город,

Цвет гнили, могильный холод,

И нет здесь дурнее гостя,

Кому белый свет наскучил?

Дар драматика олицетворял принца-изгнанника с солнцем, а самозванца — с луной. Дворец Валенто едва ли позволил Сезару вообразить себя хозяином. Казалось, из-за него Валенто погрузился в поистине лунный мрак. Гладкие каменные стены больше не затмевали сиянием солнце, аркада галерей сужалась от арки к арке, желая сдавить, не пустить дальше, мозаика размыкалась у него под шагами, выбивая из равновесия, лишая опоры. Лимонные деревья в патио, нагие, удручённые, и те не надеялись на весну. Пожалуй, Сезар бы предпочёл, чтобы Валенто и дальше прикидывался двойником палаццо Пьядже, резиденции Сиджизмондо Джудичии. Лучше бы самозванцу и впредь мерещились ожившие статуи, кинжалы из-за угла и босоногие, одетые лишь в мрачновременные хитоны принцессы Джудиччи.

Однако хуже всего самозванцу приходилось в покоях принца. Нет, сюрпризом было не то, что тот содержал для своих мимолётных девиц целую гардеробную, из которой они уносили домой столько нарядов и украшений, сколько могли. Будучи камергером, Сезар следил за порядком в ней. Играя принца, не оставлял любовниц без подарков. Но он не знал, не имел права знать, что Райнерито хранит куклу своей рано умершей сестры, первую шпагу, свои стихи, переплетённые им самим, ранние сонеты Сезара. Самым же большим, неловким откровением стала дверца в молельню, спрятанная за тапестри на диво благопристойным. Сезар заглянул внутрь только раз. С фрески во всю стену на него кротко посмотрела златовласка, облачённая в тунику выше колен. Были времена, когда Блозианка носила земные одежды и походила на женщину не меньше, чем на святую. Сезар не переставал удивляться, как в Райнеро уживались высокая отчаянная любовь к Деве и другие… качества.

Где ты, король? Твой город,

То древний, то юный город

Занял чужак в короне,

Вечность твоей по крови.

Ай, пропадает город!

Это ль, король, не повод?

С солнцем ты, как с невестой,

Вставай наконец-то вровень!

Внутри словно раскололо молнией статую, скрытую под чужой личиной. Сезар изламывал перо на части, пинал ножку стола, извивался в кресле. Осколки вонзались в изнанку плоти, напирали, тщились пробиться наружу. Да, рвануть бы из самого себя! Рвануть бы прочь — вольным, лёгким, ничьим! Он покричал в потолок, пробитый квадратами кессонов, сквозь такой у него на глазах когда-то вылетел на волю дух. Надрывный и всё равно тихий, крик пугал, и Сезар сменил его стоном в кулак. Осколки внутри него опали на дно души и собирались лежать тихо-тихо. До следующего раза.

Сезар выдохнул, уронил взгляд на стопку чистой бумаги. Сегодня можно. Он напишет. Позволит сердцу плакать для той, которой не страшно доверить эту тайну и многие другие.

Новое перо порхало по листку бабочкой, слог был цветист, словно пыльца её крыльев. Всего несколько личных строк, не больше страницы, он заслужил, он выстрадал! Увлекшись, Сезар не услышал прихода слуги — понял только по стуку. Слуга осторожно спросил, всё ли с графом ви Котронэ в порядке, затем принялся докладывать о визитёре у чёрного хода. Так Сезар понял две вещи: слуги Валенто не просто состоят с ним в сговоре ради принца, но и сочувствуют как Сезару ви Котронэ, не обвиняя в перехвате у Райнеро власти; просит крова эскарлотец, приехавший в карете и с тремя конными сопровождающими. Представляться отказывается, лицо скрывает под капюшоном. Велев накрыть к ужину в Малой столовой, Сезар выпрыгнул из кресла и поспешил из комнат вниз.

Пока он крался по лестнице к чёрному ходу, у него замирало дыхание, гремело раскатами сердце. Вдруг Райнерито?! Ну хотя бы Мигель! Если впрямь кто-то из этих двоих, Сезар наконец-то предстанет самим собой. Если же это чужак, придётся быстро входить в образ принца… Он остановился в нескольких ступенях от масляной лампы, подвешенной у подножия лестницы. Надежда не оправдалась. Незнакомец с волнистыми волосами и длинным, тонким носом, отдав слуге плащ, передёргивал плечами от холода и стряхивал с пристёгнутых рукавов колета капли дождя. Принц Рекенья слыл внимательным и заботливым к гостям, даже тем, которые не ведали, к кому постучались.

— И кого это непогода занесла под мою крышу? — окликнул пришлого «хозяин» и спустился к нему двумя прыжками.

*Кармона — столица герцогства Валентинунья.

Загадочный гость обогрелся у камина, рассмотрев орнамент из бычьих голов на его портале. С аппетитом отужинал томатным супом с чесноком и сладким перцем, тунцом с жареным луком и жарким из ягнятины, полюбовавшись при этом объезжающими быков нагими девицами на фресках. И теперь рассказывал о своём путешествии по всему Полукругу, уставившись на «принца» выпуклыми и полуприкрытыми глазами.

Имя своё нахал скрывал, отчего в голову лезла всякая чушь. В массиве эскарлотского фольклора было немало сюжетов о тенях, а то и лишённых теней и душ, но сохранивших плоть мертвецах, что являлись в дом своего убийцы и волокли его прямиком в Залунный Край.

Котронэ вытянул из-под рубашки солнышко Пречистой и перебирал в памяти тех несчастных, которых за принцем ему пришлось «прибирать». Сбрасывать в реку или канаву, выносить в мешке в переулок или даже подкладывать с запиской в зубах на чужое крыльцо. Но такого приметного покойника Сезар припомнить не мог.

Этот кабальеро, лет тридцати пяти-сорока, балансировал на грани уродства и трагической красоты. Не то изящный, не то попросту исхудалый, он прихрамывал на одну ногу, и из-за хромоты этой бросалось в глаза, что одно плечо у него выше другого. Гармонию пальцев на гладких руках ломали до безобразия кривые мизинцы. Красивый тонкий рот он открывал лишь слегка — и трапезничая, и разговаривая. Пожалуй, Котронэ бы запомнил мольбы о пощаде в такой медлительной, тягучей манере… Гость описывал, как в королевском зверинце Рокуса впервые увидел морское чудище с избытком бивней и ласт, и как слегка разочаровался коронацией нового короля Блицарда, лишённой колорита богов и варваров Тикты. Котронэ же ловил себя на том, что не просто слушает — успевает додумать за чудака предложение и дослушивает потом.

— … да, ваше высочество, вам непременно стоит… — «побывать там», кивнул сам себе Сезар. — побывать там. Подумать только, сколько свободного времени мы получаем, впав в немилость к… — к королю, что ли? — … к собственному старшему брату. Сначала я считал провинцию почти тюрьмой и винил в отросшем брюхе, но потом… — Сезар терялся, что потом, мертвец его подловил. — Вы, что же, так и не угадали, кто я, ваше высочество?

Котронэ охватило прегадкое чувство. Так бывало, когда зритель теряет веру в образ актёра, и спектакль движется к провалу, неотвратимо! А ты, горе-драматик, ловишь тревоги сердца и бешено ищешь взглядом, что упустил. Длинная тонкая переносица, не опознать, мимо. Щёки худые и гладко выбритые, но если представить их толще и усеять жёсткой, густой щетиной… Лёгкая полуулыбка, не соотнести, дальше! Аккуратно подстриженные чистые ногти неслышно постукивали по салфетке — но если бы они заплыли в жире пальцев-колбасок и гремели о чётки? Предпоследний штрих — добавить внушительности плечам, брюхо…

Из-под полуприкрытых век светилась зелень, что немного сбивало с толку. Зато Сезар вдруг понял, что упирается животом в столешницу и почти не моргает.

— Вы здорово отличаетесь от описаний, составленных о вас родственниками… — исправлять оплошность было поздно, поэтому пришлось наделить образ принца некоторым гротеском. Отныне его заинтересованность граничила с дурными манерами, а улыбка оголяла десны. — Мой дорогой и единственный дядюшка!

Не так уж Котронэ преувеличил, уподобляя гостя мертвецу, тени. Для королевского дома Эскарлоты Иньиго Рекенья был всё равно что мёртв. Будучи ещё принцами, Франциско и Иньиго поссорились из-за девицы, какой-то провинциалки, простушки, чуть ли не дочери корабельщика. Пожалуй, изгнание младшего брата из столицы стало одним из первых указов короновавшегося Франциско. Он сохранял за изгнанником титул герцога Лаванья и кое-какие земли в одноимённой области, но в содержании, причитающейся из королевской казны доле отказал. При короле Франциско было запрещено упоминать имя брата, звать его на любые торжества. Он бы, пожалуй, с удовольствием отлучил родича от церкви, так отчаянно тот грешил. Никогда не видевший дяди, Райнерито с жадностью ловил слухи о забытых молитвах, безудержных пирах, мироканских наложницах и даже юношах, и каждый раз смеялся — уж до этого грешника ему ещё далеко.

На вкус Сезара, сидевший перед ним гость не был равен своей скандальной славе. Искусство грешить напропалую плохо вязалось с такой флегматичностью. И всё же, этот «мертвец» заявился к порогу племянника. Зачем? Надеялся застать здесь настоящих, не нарисованных, нагих девиц верхом на быках, чтобы увенчать этим зрелищем свои впечатления от моржа и неправильного варвара?

— Я не бросаюсь к тебе с родственными объятиями — извини меня за это. — Иньиго Рекенья отставил в сторону хромую ногу и указал на неё с немалой иронией: — Разболелась на погоду. На удивление увечен для празднолюбца, да уж.

— Как мне, обвиняемому в тех же пороках, не понять родного дядюшку? — «Райнеро» поднял бокал с вином.

Иньиго направил бокал навстречу и улыбнулся — и то ли не рассчитал, то ли открылся, но вверху, слева от передних зубов зияла дыра. Очаровательно…

— Я не видел тебя прежде, — перестав улыбаться, вздохнул он над сдобным колечком в топлёном шоколаде. — Но привёз с собой дурную весть в первую же встречу. При всех пороках, какими наделил меня брат, я не могу злиться на него после его кончины.

— Мне, конечно, уже известно о моём сиротстве, — мрачно усмехнулся «принц Рекенья» и, как спохватившись, зажал в кулаке солнышко. — Да сияет для него вечный Девы Пречистой свет!

— Я приехал за тобой. Королевский дом в трауре. Эскарлота ждёт нового короля, а наследник словно бы сгинул.

— Я знаю и это.

Иньиго удержал нож и вилку в пиетре от выпечки на своей тарелке и наклонился вперёд, к «племяннику».

— Тебе тяжело принять это, одному нести бремя? — Полуприкрытые, малоподвижные ранее, эти глаза слишком уж рьяно вглядывались в лицо «Райнеро». Нужно было погуще напустить пряди… — Поедем вместе? Я подставлю тебе плечо, можешь даже опереться на то, что пониже.

— Мне тяжело возвращаться в родной дом, зная, что он пуст, — ответил он с неохотой.

Откинувшись на спинку кресла, Иньиго Рекенья отправил в рот лакомый кусок угощения и жуя спросил:

— Как, семейство Котронэ тоже пострадало?

Раньше всего Сезар отметил, что реплика была твёрдой и быстрой. Затем — что у королевского дядюшки широко раскрылся один глаз, прикрытый, видимо, чтобы утаить увечье второго. И наконец — что маску с него, слуги и горе-драматика, сорвало как кожу с лица. Крах всего. Крах спектакля. Всё равно что зритель засвистел и кинул на сцену гнилушку.

— Донна Морено так хвалила твою игру, — доверительно сообщил Иньиго Рекенья. — Я тоже хотел посмотреть.

— Вы её выпустили… — Что теперь с Клювом? Вдруг совсем скоро у него головы на плечах не станет? Вдруг её уже нет?!

— Разумеется. Прекрасная дама томится в темнице… Для мужчины нет более соблазнительной женщины чем та, что попала в беду.

— Ваша прекрасная дама хладнокровно зарезала маленького мальчика…

— Твой патрон ставит дурные спектакли. — Стеклянное око короля Франциско, рокот его речей, всё проигрывало его брату с прикрытым глазом и негромким, спокойным голосом. — Знаешь, кто сыграл малютку-принца? Кто за него погиб? Той ночью убили сына Розамунды, а кинжал вложили в руки матери. Отменная вышла бы трагедия, но сеньор Ита заигрался и забыл, что это жизнь. Так что, ты по-прежнему полагаешь, я держу под стражей не того?

Сезар отвернулся, стиснул между коленей вспотевшие руки. Беспринципность «патрона» не была дня него тайной уже лет десять, но такое! Такое… Эй-эй, спокойней. Клюв всё же дал слабину: чрезмерно привязался к Салисьо, не смог убить. Его, не другого! Малявка как знал, с кем подружиться, чтобы выжить. И сам «патрон» до сих пор жив. И дурной его спектакль только на руку узурпатору — младший принц выбыл, осталось уморить старшего…

— Я привёз тебе и вторую новость. — Рекенья сунул руку под салфетку. Какой ещё сюрприз у него заготовлен — метательный нож, стилет?! — Её ты услышишь впервые.

Сезар с облегчением выдохнул, когда дядюшка вынул всего-навсего зубочистку и заковырял ей в зубах.

— Я боюсь, что ты заигра-а-аешься и продолжишь играть Райнеро уже на тро-оне. Как бы ни порочил дом Рекенья я, твоя-я выходка была бы еще неприемлемей. Поэтому ты должен умереть за двои-их, умере-е-еть в обеих своих ипостасях.

— Умереть? Вы приехали ко мне… убийцей? У вас всего трое сопровождающих… — Котронэ подкинуло в кресле, он вскочил, глянул на вдавленные в сумрак двери. Сейчас сюда ворвутся люди Иньиго Рекенья, та троица, и слуги Валенто не преградят им дороги. Все служат новому королю, даже Клюв! А как бы иначе ему удалось сохранить на плечах свою хитрую голову?

— Мне, конечно, положена более пышная свита, но я не избалован. И кто сказал слово «убийство»? Игра-а-ай, Сезар ви Котронэ, делай то, что умеешь лучше всего. Готов спорить, ты зна-а-аешь, как вместе со своим принцем умереть понарошку. — Иньиго Рекенья жестом копьеметателя кинул в камергера зубочистку и мягко над ним посмеялся.

*Пиетра (эскарл.) — мера длины, равная приблизительно 2,5 см.

Кто дождь ему сейчас? Дождь видел, как по узкой горной дороге движется странная процессия — конный экипаж с гербами на дверцах кареты и два пеших, укутанных в плащи путника. Набери дождь силу, и конские копыта увязли бы в грязи, прекратили бы вращение колёса кареты, оступился бы хромой человек. Бежал бы спасённый. Дождь бы смыл его следы, плеснул преследователям в глаза и завесил беглеца влажной, непроглядной пеленой. Но дождь лил монотонно. Не разобрать, был ли он просто дождём, бесстрастным зрителем, или всё же потворствовал неблагому делу. Лишённый сегодня его соучастия, Сезар надеялся хотя бы на беспристрастность стихии.

Справа вполголоса и весьма грязно выругался Иньиго Рекенья. Прогулка вдоль обрыва, по змеящемуся под подошвами гравию, давалась хромуше тяжко. Он тяжело дышал, кривился, часто привставал на мыски сапог, высматривая свою троицу на козлах кареты, а после всего искоса бросал взгляды на Сезара. Уверенный, похоже, что тот не замечает. Но будучи достойным учеником Клюва ви Ита Котронэ видел всё. Другое дело, что не понимал, только ли из-за дождливого холода, уходящей из-под ног земли и боли растерял Иньиго Рекенья свою зловещую весёлость. Перемена настораживала, занимала мысли и шатала чувства в меньшей мере.

Котронэ знал одну историю. Она не произносилась людскими устами, не отражалась на страницах, не разыгрывалась на подмостках. Она не зиждилась ни на одном из бродячих сюжетов. Герой этой истории умер насильственной смертью, но не попал ни в Залунный Край, ни в Солнечное Царство. Он остался на этом свете тенью, способной от случая к случаю обретать плоть и ловить лучшие из мгновений жизни. В каком-то смысле Сезар повторял его судьбу. Живой физически, он умрёт для всего света. Как ему дальше быть? Он, конечно, успел до убийственной прогулки принять кое-какие меры, но всё ненадёжно, всё пыль на ветру…

— Здесь, — кашлянул Иньиго Рекенья.

Колёса в последний раз крутнулись в грязи, заскрипели ремни рессоры, звякнула упряжь. Лошади зафыркали, недовольные тем, что дождь бьёт их по спинам, а люди завязывают глаза.

— Проводишь своего принца в последний путь? — не предложил, приказал Иньиго Рекенья хриплым от кашля голосом. — Проверь, не потеряли ли мы его дорогой…

Жалкие пару пассо до кареты Сезар проделал на негнущихся ногах. Слева от него начинался обрыв. У края блестели мокрые камни, топорщились пучки травы и струились вниз ручейки грязи. За краем клубилась дождевая мгла. Сколько костей белело под ней на дне? Из Кармоны вела и другая дорога, предназначенная для благоразумных людей, но ведь принц Рекенья так торопился сократить себе путь… Сезар сглотнул, щурясь на косой дождь. Зритель ты мне, сообщник или же враг?… Он держался отвесной скалы с редкими сгустками зелени, справа, но близость к ней больше не успокаивала. Вдобавок, между лопатками кольнуло, точно кто-то приставил клинок. Тронув бедро под плащом и ожидаемо не найдя там ни кинжала, ни шпаги, Сезар заметил уголком глаза, как Иньиго со своей троицей встал у него за спиной. Но рука послушно легла на мокрую дверцу кареты.

— Здесь только один труп. Необходимо было два. — Сезар недовольно посмотрел на выдернутого из городской мертвецкой молодчика. Сидящий у окна истым принцем, он, однако же, вонял как отребье. И хотя Котронэ не слыл неженкой, поспешил отпрянуть, давя рвотный позыв.

Резкий толчок в плечо вбросил его обратно внутрь кареты. Сезар почти ткнулся головой в ноги трупа. Успел нащупать сидение, скользнувшее под мокрой перчаткой. Лязгнула дверца, Иньиго Рекенья крикнул «Мертвецы не пишут писем», сквозь шум дождя свистнул хлыст. Карета дёрнулась и взлетела… Вниз.

* Пассо — мера длины, равная приблизительно 0,98 см.