Встреча на подсолнуховом поле (СИ)

Глава двадцать седьмая

Даша поежилась, плотнее кутаясь в длинные полы плаща. Они провели в пути почти весь день, и, только приблизившись к равнинам неподалеку от границы Диары с Цером, Лорэнтиу спешился, сказав, что пора остановиться на ночлег. О событиях прошедшей ночи Даша старалась не думать, но стоило ей закрыть глаза, как ужасающие картины окровавленного тела лекаря вновь мелькали перед ее внутренним взором. Разговаривать совсем не хотелось, поэтому девушка была глубоко признательна Вереску, бросившему за все это время лишь несколько рубленых фраз, обращенных к Лорэнтиу, лишь молчаливым кивком ответившего на них. Сам посол даже не смотрел в их сторону, захваченный своими внутренними переживаниями, и однозначно не был расположен к беседе.

Сейчас юноша, пристроив свой монашеский посох к одному из росших обособленно от оставшегося позади леса немногочисленных деревьев и отбросив челку с лица, начал разгружать Кайена от поклажи. Вереск помог Даше спуститься и отвел Шерра к послу, после отправившись искать дрова, чтобы разжечь костер. Довольный Бинх перелетел с Дашиных рук на низкую ветвь, сонно наблюдая за неспешными движениями расположившегося внизу Лорэнтиу, а сама девушка устроилась чуть поодаль и достала из мешка книгу сестры, горячо надеясь, что незамысловатые строки помогут вытеснить из ее мыслей мертвое лицо Дзина.

Вскоре вернулся Вереск и, разведя костер, воткнул ветки в землю, повесив над пламенем наполненный принесенной Тином водой котелок. Перетащив поближе сумки с припасами, которые они собрали в оставленном доме лекаря, юноша погрузился в приготовление ужина для них, по-прежнему храня тягостное молчание. Даша тихонько вздохнула: вероятно, его мысли так же терзает вина за случившееся с молодым целителем. Ей самой не раз за это время, после спешного отъезда из дома Дзина, навязчиво лезли в голову мысли, что стоило остаться во дворце, тогда бы удалось избежать стольких бед. Высказать свои терзания вслух девушка не решалась, понимая, что и Лорэнтиу, и Вереск отказались от всего, чтобы ее спасти.

Да и слишком поздно теперь о чем-то жалеть.

Бросив книгу рядом на траву, Даша притянула к себе колени, зябко обхватывая те руками, и посмотрела в сторону возившегося с лошадьми посла. Заделав рукава, чтобы те не мешались, юноша достал скребницу и принялся чистить лошадей, шепотом приговаривая что-то ласковое. Лорэнтиу чистил их каждый вечер, объяснив Даше, что лошади часто катаются по земле, и в их шерсть забивается грязь, а даже крошечный комочек, оказавшись под седлом, будет сущим мучением для животного. Ее удивляло то, как трепетно он относился к доверенным им лошадям, совсем как к людям, а те в свою очередь всегда тянулись к нему, словно бы понимая каждое его слово. Закончив, Тин убрал скребок обратно в сумку и вытащил яблоко, которое, разрезав ножом, протянул нетерпеливо притопывающим лошадям.

Даша придвинулась ближе к костру. До этого от стремительного ветра их защищали деревья густого леса, но теперь холод прокрадывался под одежду, продувая, казалось, насквозь. Их дорога лежала к северным землям, а значит, скоро станет еще холоднее. Тин упоминал, что они смогут купить теплые плащи и одежду в небольшом поселении возле гор Мон, жители которого с древних времен выращивают овец для шерсти и мяса, но иногда можно найти и волчьи, и медвежьи тулупы. Так же юноша рассказывал, что у него на родине особенно ценятся вещи из шкуры горной рыси. Отряхнув руки, Лорэнтиу разложил на землю несколько потрепанных карт и задумчиво склонился над ними, бормоча что-то одними губами.

Плотнее запахнув полы плаща, Даша извлекла из сумки резную баночку с мазью и немного помявшийся конверт, который открыть так и не решалась.

— Я нашел это в вещах Дзина, — не отвлекаясь от варки, произнес Вереск.

Даша кивнула. С их отъезда они совсем не разговаривали, погруженные в мрачное молчание, и девушка, хоть и вспоминала о конверте, так и не спросила, откуда Вереск его взял. Почти сразу тогда в доме она вспомнила о словах Дзина, что он отдаст ей подарок позже, поэтому практически не сомневалась, что это он и есть, а когда лучше разглядела конверт, то заметила крошечную надпись внизу: свое имя, выведенное тонким смятым почерком. Наверное, внутри обращенное к ней письмо, но Даша не могла представить, что слепой целитель мог самостоятельно его написать. Так и не открыв конверт, она посмотрела на Вереска.

— Дзин умел писать? — чуть сдавленно спросила Даша.

— Угу, — пробормотал юноша, помешивая что-то в котелке. Наконец прикрыв тот крышкой, он положил на нее ложку и повернулся к ожидающей более развернутого ответа подруге. Взъерошив волосы, он продолжил. — Дзину было одиннадцать, когда на их город напали работорговцы, и он уже умел и читать, и писать. Его семья была из небольшого, но имеющего славное прошлое рода, поэтому он имел возможность учиться. Когда Дзин ослеп, то писать стало тяжело, но иногда все равно приходится. Обычно все необходимые записи делала его жена и озвучивала их, когда требовалось. Я видел, как Дзин делал пометки, но сам он говорил, что в последнее время привык писать только короткие сообщения Даре, которые вырезал на покрытых воском дощечках. Словом, написать письмо он мог.

Девушка вспомнила слова Мирайн о том, что потеряв, ты обретешь вновь. И с горечью подумала, что же обретет теперь возлюбленная Дзина? Лорэнтиу с усталым вдохом свернул карты, убирая их обратно в мешок, и подошел к ним, сев напротив костра по другую от Даши и Вереска сторону. Когда последний снял котелок и поставил его на землю, посол бросил в огонь еще несколько поломанных веток. Уставившись на землю возле ног, Даша воспоминаниями вернулась к их бегству из дома лекаря и, теперь мысля немного светлее, вновь подумала о словах Тина.

— Лорэнтиу, — не глядя на юношу, обратилась к нему Даша. — Ты сказал, что преподал господину Малачи и его супруге урок, заключающийся в том, что предательство — это самый страшный грех. Что ты имел в виду?

Так как отвечать молодой человек не спешил, Даша посмотрела на него, встретившись с внимательным взглядом потемневших разномастных глаз. Вереск так же отвлекся от копошения в сумке и, отложив ту, с интересом повернулся в их сторону, ожидая дальнейших слов юноши. Словно бы мысленно взвесив все «за» и «против» рассказа о произошедшем в Климе, Лорэнтиу, наконец, произнес:

— Люди, напавшие на вас в доме Дзина, были подкуплены Малачи.

— Нет! — горячо запротестовал Вереск. — Не может этого быть! Ты ошибся!

— Я не ошибся, — устало, по слогам произнес юноша. — Однако ошибся я в том, что попросил вас забрать одежду и оружие. Мне следовало самолично к нему наведаться, а не отправлять туда вас. Тогда бы, возможно, всего этого можно было бы и избежать. Один из наведывавшихся к нам людей выдал мне, что ему заплатили за мою голову и знак моего дома, а так же за тебя, Даша. Но тебя приказали взять живой. Остаток золота они бы получили, выполнив его задание. В свою очередь, Малачи бы заработал целое состояние, так прилежно послужив короне.

— Он сам тебе в этом признался? — шепотом спросила Даша.

— Да, — иронично фыркнул посол. — Он отправил своих мышат, — я о его юных помощниках, — проследить за вами. А после заплатил шайке недалеких умом ворюг, часто промышляющих на рыночной площади, пообещав вдвое больше, когда те вернутся, чего он делать, конечно же, не собирался. Малачи всегда был несколько самовлюбленным и жадным, но я все же думал, что здравомыслия у него было побольше, нежели оказалось в действительности. Мне жаль, что погиб Дзин, и в этом есть только моя вина. Мне стоило предугадать этот ход Малачи и быть настороже. Но все-таки я рад, что ты не пострадала, Даша.

— Ты, — «не виноват», хотела возразить девушка, но Лорэнтиу прервал ее.

— Теперь же, я надеюсь, он более никогда не помыслит предавать лояльных к нему людей. Я хорошо относился и к нему, и к Хетти, но подобные вещи не должны остаться без наказания, — он посмотрел на Дашу, точно что-то решая для себя. — Не знаю, каких взглядов придерживался Дзин, но, думаю, теперь он может обрести покой, если таковой ему могла бы даровать месть. Я убил Малачи с его женой, которая, к моему истинному сожалению, его план лишь поддержала. Больше всего он боялся смерти от яда воронова цветка, убивающего быстро, но мучительно, подобно огню, разъедающему внутренности человека. Разбираться в причинах их смерти никто не станет: дом вместе с их телами я сжег. И ушел, только убедившись, что огонь охватил все строение. Малачи не следовало забывать, кто я такой и что предательство — единственное, чего я никогда не прощаю.

— Но свою жену ты простил, — вырвалось у Даши, прежде чем она спохватилась.

Лорэнтиу же, казалось, был нисколько не удивлен ее осведомленности и, тогда как брови Вереска потрясенно взлетели, только равнодушно пожал плечами:

— Бывшую жену, — невозмутимо исправил он. — Летиция. Не могу сказать, что считаю ее поступок по отношению ко мне предательством. Будь я умнее, то сразу бы понял, что меня провели, как последнего дурака. Она была бесстрашной женщиной с горячим сердцем и холодной головой. По-своему я даже любил ее. И когда узнал истинные намерения своей дражайшей супруги, не позволил информации просочиться за пределы моего кабинета. Летиция отправилась к своему отцу, и после они покинули земли Уэйта, насколько мне известно, отправившись на один из островов Аммонитового архипелага. И надеюсь, там она нашла свое счастье. Однако я бы не хотел более упоминать ее и обсуждать. Чтобы там ни произошло, я ее уважал.

— Прости меня, — потупилась девушка, — за бестактность.

Лорэнтиу только отмахнулся, принимая из рук Вереска глубокую тарелку с похлебкой. Даша поужинала, даже не ощущая вкуса еды, а когда ее тарелка опустела, почувствовала на своем локте руку. Посмотрев вверх, она встретилась взглядом с Лорэнтиу. Молча потянув ее на себя, он вынудил девушку подняться на ноги и ненавязчиво увлек за собой. Даша оглянулась на убирающего посуду и глухо ворчащего Вереска и безропотно последовала за послом. Лорэнтиу достиг кромки леса и углубился в еще редкую чащу, придирчиво осматривая деревья, а достигнув одного покореженного мертвого ствола, удовлетворенно хмыкнул.

Повернувшись к Даше, он остановился и выхватил из закрепленных на поясе ножен меч; крутанув тот на ладони, он протянул его девушке рукоятью вперед. Даша непонимающе уставилась на оружие, всколыхнувшийся в первое мгновение страх, вновь утих и предательским узлом свернулся в груди. Осторожно приняв из рук посла меч, она приподняла оружие, кажущееся для нее достаточно тяжелым, но при этом она помнила, насколько легко им владел Лорэнтиу, когда на них напали разбойники. В отличие от кинжала, меч выглядел слишком простым и дешевым, обычную рукоять ничто не украшало, а на стали едва виднелась гравировка мастера.

— Лорэнтиу, зачем? — нахмурившись, спросила девушка.

— Бей, — коротко бросил он.

Даша, по-прежнему не совсем понимая, чего от нее хотят, хотела задать новый вопрос, но Тин приблизился к толстому стволу и постучал по грубой коре. Покачав головой, Даша протянула меч обратно, но Лорэнтиу отвел ее руку, снова указав на ссохшееся дерево. Выдохнув, девушка несмело замахнулась, вскользь рубанув по стволу, крепкая кора которого даже не треснула. Тин насмешливо фыркнул, и это подстегнуло ее нанести удар сильнее. Лезвие стремительно обрушилось, со стоном вонзаясь в мертвую плоть ствола; удар болью отозвался в руках девушки.

Ярость охватила ее, застилая мир перед глазами туманной пеленой. Даша неистово рубила покореженное и иссушенное временем дерево, точно могла таким образом вернуть дыхание жизни Дзину. Все ее существование неизменно казалось ей лишь сном; теплым, приятным и все-таки сном. Один день сменял другой, едва ли чем-то от него отличаясь, и так проходили год за годом. Даша почувствовала, что комок в горле мешает дышать. Поднимающийся из глубин подсознания гнев удивлял даже ее саму; злость растекалась по телу, заставляя кровь кипеть, а ее саму желать все новых ударов, постепенно превращающих искривленное дерево в пыль.

Боль съедала ее, тоска по дому когтями впивалась в сердце. Хотелось вырваться из сдавливающего душу кокона; хотелось громко говорить и не бояться поступать по велению сердца; освободиться от сдерживающих правилами и страхом цепей. Вновь научиться чувствовать протекающие минуты жизни, словно каждый ее миг — чудо. Весь мир казался ей черно-белым, лишенным любых звуков, словно бы и вовсе в нем не было никакой жизни. Но теперь с каждым ударом меча оглушающие эмоции прорывались наружу, подобно ослепительному солнцу после тысячелетней тьмы вокруг, прорезая ее внутренний эфемерный храм души.

Мир вокруг неистово вертелся, и едва ли Даша запомнила, как они вернулись на место их ночлега, как на опушку леса опустились вечерние сумерки, а вскоре окончательно стемнело. Бинх с приглушенным уханьем взлетел с насиженной ветки, отправляясь на ночную охоту, и этот звук вернул Дашу в действительность. Вереск с Лорэнтиу уже устроились спать, но к девушке сон так и не шел. Стараясь не шуметь, она отбросила в сторону плащ, которым укрывалась вместо одеяла, и вновь достала из сумки письмо Дзина. Придвинувшись к еще горящему костру, девушка вскрыла конверт и извлекла из него сложенный лист бумаги, бережно развернув тот.

Взгляд жадно скользил по неровным строчкам, и Даша ощутила, как на глаза навернулись слезы:

«Даша, сегодня твой день и я бы хотел поздравить тебя с ним. Я желаю тебе не унывать понапрасну, всегда помнить, кто ты есть, уважать себя и ценить. Ты очень хорошая девушка, и я желаю, чтобы ты нашла свой путь в этой жизни, по которому идти, может быть, и нелегко, но эмоционально и счастливо, потому что это твой путь.

Помни, что все эмоциональные и физические слабости существуют лишь в твоем воображении. Не забывай заботиться о себе и, погружаясь в беспокойство о других, помни, что самое важное — это ты сама.

И я желаю тебе всегда оставаться собой. Потому что ты прекрасна, такая, живая, настоящая. А быть настоящей, не значит быть идеальной. Помни, что живой человек может и злиться, и тосковать, и отчаиваться, и плакать, и бросать все, уходить, сдаваться.

Но так же помни, что он может и смеяться, радоваться, быть свободным в своих чувствах, вновь возвращаться на свой путь, преображаться, раскрываться, плыть по течению, бороться.

Нельзя отбросить одну сторону, и только тот, кто умеет тосковать, умеет и по-настоящему радоваться; кто плачет, тот способен искренне смеяться; кто ненавидит, умеет и любить. Вся сила и весь свет находятся внутри тебя. Жизнь странна и непредсказуема, Даша, и ты сама выбираешь свой путь, однако я хочу, чтобы в своем выборе ты всегда стремилась к счастью. Тогда любое твое решение будет правильным.

Дзин.

Кстати, эту мазь я придумал сам. Сомневаюсь, что она способна вылечить какую-то болезнь или ускорить затягивание пореза, но ее запах поможет успокоить тебя и исцелить саднящие раны души.

С Днем рождения, Даша».

Огонь в костре негромко потрескивал, сливаясь с глухим стрекотанием сверчков; грубо лаская податливо трепещущие стебли травы, луг продувал колючий ветер, окутывая сидящую возле крошечного огонька тлеющих углей продрогшую девушку. Казалось, холод идет из ее души, обволакивая ту и сжимая. Поежившись, Даша свернула письмо, убирая то обратно в сумку, и крепче обхватила себя руками, пытаясь справиться с охватившей ее дрожью. Боль скользнула внутрь, сжимая горло, душа ее глухими рыданиями, рвущимися наружу, но звучащими лишь тяжелым дыханием. Не смея издать ни звука, Даша легла на траву, яростно цепляясь за острые стебли, вырывая те, словно так могла сделать боль хотя бы чуточку тише. В голове нескончаемым шепотом звучали одни единственные пронзающие душу слова.

Прости меня, Дзин.