Великий магистр

18.18. Может, это нам удастся

За окном спальни холодно сияла зимняя утренняя заря, потрескивали дрова в камине, наполняя комнату ароматом сосновой смолы. Рядом со мной на одеяле дремала чёрная кошка с пятнышком серебристой шерсти на правом ухе — копия моей хранительницы, только обычных кошачьих размеров. Стоило мне пошевелиться, как её жёлтые глаза открылись и уставились в мои. Грациозно потянувшись, она зевнула, продемонстрировав во всей красе пасть с внушительной длины клыками. Я протянула руку и нежно почесала ей за ушком.

— Ах ты, киса… Откуда ты тут?

Кошка спрятала клыки и зажмурилась, потёрлась мордочкой о мою руку и подобралась поближе, ко мне под бок. Уютно устроившись там, она снова смежила глаза.

В комнату осторожно заглянула Карина. Увидев меня в полном сознании, она нерешительно остановилась у порога.

— Мама? — спросила она.

— А у тебя есть сомнения, куколка? — усмехнулась я.

Она засияла улыбкой, и через секунду её щека прильнула к моей, а мою шею обвило кольцо её рук. Хоть она и стала хищницей, но действие её объятий на меня не изменилось: сердце снова сладко провалилось куда-то, а воля размягчилась, как пластилин — лепи что хочешь.

— Господи, мама, как же ты всех напугала!

Я приподняла бровь.

— Так… И что же я такого ужасного сделала?

— Ты потеряла сознание… А после тех слов… про временное возвращение… — Карина запнулась. — Я подумала, что ты… уходишь от нас.

— Нет, видимо, мой уход откладывается, — сказала я.

— Ещё бы он не откладывался! — засмеялась Карина. — Ведь у тебя осталось ещё одно очень важное дело!

Я вздрогнула: это прозвучало отголоском слов Леледы…

— И что же это за дело, по-твоему? — спросила я.

— А ты не знаешь? — прищурилась она. — И совсем не догадываешься?

— Говори, а то укушу, — прошипела я, до боли стискивая её.

— Ох… Мам, я же теперь хищник, какой смысл меня кусать?

Я стиснула её так, что она запищала. Чмокнув её в носик, я потребовала:

— Говори!

— Сначала отпусти, — пропищала она. — Ты же меня раздавишь…

— Ладно. — Я разжала хватку.

— Ну, в общем… — начала она, пытаясь сдержать улыбку. Это ей не удалось, и она, улыбаясь во все тридцать два зуба, объявила: — Поздравляю, у вас с Никитой ожидается пополнение семейства!

Ну, не то чтобы я совсем не ожидала… Однако…

Свершилось чудо, и бесплодие Юли само исцелилось? Или это — благодаря вошедшему в её (теперь уже моё) тело жуку?

Как бы то ни было, новое тело для неё начало своё созревание внутри меня. Как я выплачу ей мой долг? Наверно, став ей самой лучшей мамой на свете… Ну, или хотя бы попытавшись ею стать. Вырастить её в любви и научить всему, что мне самой удалось постигнуть — вот всё, что я могу для неё сделать.

Наверно, это немало.

А кошка забралась на колени к Карине и свернулась там клубком.

— Не пойму, откуда она тут взялась, — сказала Карина озадаченно, гладя её. — Мы нашли её рядом с тобой на кровати. Она никого к тебе не подпускала, шипела. Вот, только сейчас вроде успокоилась. Представляешь, молока не пьёт, а кровь — с удовольствием!

— Хм… Кровь, говоришь? — Я с улыбкой прищурилась, рассматривая кошку. — Какая странная киса! И сдаётся мне, что я её уже где-то видела.

К дверям приближались шаги, и я уже знала, кто это. Он вошёл с выражением беспокойства на лице, но, увидев меня живой и здоровой, сидящей на кровати, засиял. Карина, пересадив кошку с колен на одеяло, встала, многозначительно шевельнув бровями, а Никита занял её место на моей постели. Моя дочь, спрятав улыбку в ладошку, помахала мне рукой и крадучись выскользнула из комнаты.

— Лёлька, — проговорил Никита нежно.

Он стиснул меня ещё крепче, чем я только что стискивала Карину, с поистине медвежьей силой, выжимая из меня весь дух. Будь я человеком, я бы, наверно, не выдержала таких объятий. Кошка, мяукнув, ревниво запросилась к нам третьей.

— А это ещё кто? — засмеялся Никита.

— Это новый член нашей семьи, — ответила я, беря кошку на руки. — Точнее, старый… Не знаю, как сказать. Она — хранительница.

— Чья?

— Наша. И нашей дочки.

— Откуда ты знаешь, что будет дочка?

— Знаю.

Мы с кошкой очень уютно устроились в объятиях Никиты, а он, перебирая пряди моих волос, сказал:

— Знаешь, я вот что думаю… А не отправиться ли Великому Магистру в декрет? Положение обязывает беречься.

— Ага, как бы не так! — хмыкнула я. — Дел просто куча… Там ещё пахать и пахать, чтобы появилась твёрдая гарантия, что всё будет нормально.

Никита нахмурился.

— Так! Это что значит? Дела для тебя важнее ребёнка? Пашет пусть Оскар и остальные, а ты будешь руководить. Изредка. Тебе нельзя перенапрягаться, пойми ты!

— Послушай, я же не больна, в конце концов, — сказала я. И добавила, сдаваясь под его грозным взглядом: — Ладно, посмотрим по самочувствию. Постараюсь не перенапрягаться. Но полного устранения от дел от меня не жди!

— Ох, всё-то тебе надо делать самой, — вздохнул Никита. — У тебя есть толковые подчинённые, вот пусть они и крутятся.

— Не подчинённые, а собратья и друзья, — поправила я.

— Ну, да. Тем более, друзья не позволят тебе выматываться в таком положении.

— Ладно. — Я уткнулась ему в плечо, перебирая пальцами шерсть у кошки между ушами. — Посмотрим.

— Тут и смотреть нечего, — заключил Никита, целуя меня в лоб.

Кошка урчала у меня на груди, потрескивал огонь в камине, меня обнимали руки Никиты. Ну что ж, Аврора… Хотела ты красиво уйти в бессмертие, да видно, придётся с этим погодить: есть ещё кое-какие земные дела.

А бессмертие? Оно моё в любом случае.

Наше.

И может, это нам удастся.

вместо эпилога: Кошка, качающая колыбель

Это история героини "Багровой Зари" Эйне, с её собственной точки зрения. Она рассказывает о себе и проливает свет на то, что осталось "за кулисами" обеих книг дилогии — быть может, кое-что из этого окажется неожиданным и осветит уже известные читателю события с несколько иной стороны. Какого цвета на самом деле были крылья Эйне и почему она стала такой, какой она предстала перед Лёлей в начале первой книги? Была ли у неё особая миссия и в чём она состояла? Кто и зачем на самом деле убил отца Лёли-Авроры? Кто пытался помешать ей стать главой Ордена ещё ДО событий, описанных в "Великом Магистре"? Вот примерно таков круг вопросов, на которые Эйне даёт ответ в своём рассказе.

Часть 1

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

Вы, кажется, спросили, кто я?

Я кошка: четыре лапы, пятый — хвост. Чернее чёрного квадрата, только на правом ухе седая шерсть, глаза жёлтые, а на грудке есть маленькая проплешина, почти не заметная… Ну, вот и всё, что касается моей внешности. Будет с вас. Клыками своими пугать вас не хочу, а уж тем фактом, что питаюсь я только кровью, — тем более.

Но вы уже, скорее всего, поняли, что я не очень-то кошка*.

И вы правы. Я не всегда была ею.

* «— Я, — подтвердил польщенный кот и добавил: — Приятно слышать, что вы так вежливо обращаетесь с котом. Котам обычно почему-то говорят «ты», хотя ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта.

— Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот, — нерешительно ответил мастер, — меня все равно в больнице хватятся, — робко добавил он Воланду». (М.А. Булгаков, «Мастер и Маргарита»).

Забраться на дерево было пустячным делом, хотя я и предпочитала обувь на высоком каблуке. Но когда у тебя есть крылья, да к тому же в прыжках с тобой не потягается ни один чемпион (с шестом или в длину — не имеет значения), обувь как-то отходит на второй план. Движение — жизнь, с этим я согласна. И вся моя жизнь проходила в нём: день ртутью перетекал в ночь, ночь перекатывалась в день — под свист ветра в ушах и шелест дождя в листве. Ветка клёна — не Эверест, а потому эта высота покорилась мне с одного прыжка.

Стоп, скажете вы. Откуда у кошки крылья? Да ведь я, кажется, обмолвилась, что не всегда была кошкой… Было время, когда я ходила на двух ногах, а чаще летала на двух крыльях, и имелась у меня пара рук о пяти пальцах каждая, а хвоста не было и в помине. Единственное исключение — клыки, которые торчали у меня во рту и в ту пору. Вы спросите: что ж я за существо такое? Как вам сказать… Вы называете нас вампирами, а мы себя — хищниками.

Из всех окон дома я выбрала именно это — не знаю, почему. Я многого не понимаю, просто так происходит, и всё. Дар это или проклятье? Наверно, то и другое. Как нарочно, окно было открыто, и моего нюха достиг тёплый дразнящий аромат беззащитности. Мой взгляд вошёл в сердце её тени, как в мягкое масло, и было в этом проникновении что-то чувственное, сладострастное, сродни плотскому соитию. Оно пронзило меня раскалённым клинком снизу вверх до самого горла…

Я пришла в себя в траве под клёном. Крона колыхалась на фоне темнеющего летнего неба, а под рёбрами жгла боль, как будто меня насадили на вертел. Да, как раз в этом месте у меня сейчас проплешинка. На память.

Нет, наверно, я не с того момента начала рассказывать свою историю. А с чего следует начать, я и не знаю: с памятью у меня худо. Я не всегда была хищником, но своей человеческой жизни не помню, как ни странно… Я не помню, когда я родилась, кто были мои отец и мать, были ли у меня братья и сестры. В голове, если сильно напрячь память, всплывают только какие-то смутные картинки, и печёнка холодеет от тревожного чувства чего-то знакомого… Кажется, я вот-вот ухвачу хотя бы одну из этих картинок за уголок, подтащу к себе ближе и рассмотрю, но не получается. Они ускользают и растворяются в тумане.

Наверно, это было так давно, что и вспоминать не стоит. Что есть память? Кладбище. А я кладбища не люблю, как ни старайтесь вы приписать мне привязанность к ним. Я не из тех ребят, что напяливают на себя чёрные шмотки, наводят чёрные тени вокруг глаз и воспевают мрачную романтику…

Так отчего я свалилась с ветки? От внезапной боли, вошедшей между рёбрами и пробившей грудную клетку навылет. Мои ноги путались в высокой траве давно не кошеной лужайки за домом, а над головой шелестели ветки клёна. О чём они перешёптывались этим ясным, грустноватым летним вечером, полным багрового блеска зари? Может, обо мне?..

Там, в этом окне, меня ждала моя судьба, не больше и не меньше. Она горела в небе за серыми громадами домов, ясная и неумолимая, и в одной руке у неё был меч, а в другой — моя голова. Под её спокойным, но беспощадным взглядом отнимались руки и ноги, и хотелось свернуться калачиком в траве, вжаться в землю и не вставать никогда…

Но я должна была встать и взглянуть моей судьбе в глаза.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

* * *

Мои крылья были когда-то белыми. Именно с этим и связаны мои первые более-менее чёткие воспоминания о начале жизни в качестве хищника. До этого момента всё затянуто туманом. Моя человеческая жизнь канула в Лету.

Если вы не знаете, что означают у хищника белые крылья, я скажу. Это особенный, очень редкий цвет, цвет избранных. Белые крылья означают, что их обладатель может стать Великим Магистром Ордена.

Поначалу я понятия не имела, что я какая-то особенная. Много ли знает новичок, только что вступивший на путь хищника? Вот именно, почти ничего. Наставник кормит его знаниями по чайной ложечке, а до сокровенных тайн Ордена неофит не допускается. Впрочем, уже тогда я замечала в глазах моего учителя задумчивое выражение, с которым он иногда смотрел на меня. И однажды я спросила его…

Как сейчас помню: было это морозной, безветренной звёздной ночью. Мы с ним сидели на крыше, любуясь городскими огнями — целым мерцающим морем огней. Жизнь не затихала в городе даже ночью, и по его улицам и проспектам текли реки машин… Ночь была прекрасна. А минувшим вечером на главной площади свершилась казнь через повешение троих негодяев… нет, троих несчастных, несправедливо осуждённых на смерть. О, какая огромная толпа народу собралась, чтобы поглазеть на то, как они дёргаются в петле!..

Ну вот, я же говорила, что у меня худо с памятью. Эпохи путаются у меня в голове, и бесполезно просить меня нарисовать портрет какого-либо века. Наверно, это оттого, что я слишком долго жила, а может, и от чего другого. В голове у меня такая мешанина, что если бы историки вздумали заглянуть в неё, они пришли бы в ужас от такой картины.

Впрочем, неважно, когда и где это происходило. Я чётко помню, что была зима, и звёзды холодно мерцали в глубоком, равнодушном небе, а вокруг раскинулся ночной город. Наверно, улицы были всё же погружены во мрак… Потому что если бы сияли наземные огни, не было бы видно огней небесных.

— Оскар, позволь спросить тебя… — начала я.

О, вы знаете Оскара? Приятно слышать. Да, он был моим наставником, и, судя по всему, он же и инициировал меня: в чёрной бездне моей памяти что-то такое всплывает. Гм… Говорите, что это нарушение законов? Вы неплохо осведомлены для человека, да ещё и знакомы с Юлей и Авророй. Их тоже инициировал он, а по закону хищник может создать только одного подобного себе. Что вам на это сказать… Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку, вот так. Все хищники равны, но некоторые из их равнее остальных. Оскар был старшим магистром, а это кое-что значит.

Итак, я спросила:

— Оскар, можно задать вопрос?

Именно так, а не иначе. Новичок воспитывался в духе почтения к наставнику, и вопросы можно было задавать, только получив на то позволение.

Его глаза были похожи на небо, раскинувшееся у нас над головами: такие же тёмные, бездонные и с холодными искорками в глубине.

— Спрашивай, дитя моё, — ответил он.

Собравшись с духом, я сказала:

— Я хочу спросить насчёт моих крыльев.

Оскар чуть двинул бровью.

— С ними что-то не так?

— Да нет… Просто их цвет… Он белый.

— И?

— На меня смотрят как-то… косо.

— И ты решила, что иметь белые крылья — плохо?

Оскар улыбался, а я не знала, что и думать. Его улыбка была столь же обманчива, сколь неверна и переменчива бывает весенняя погода: то пригреет, то подморозит. Так и с Оскаром: непонятно, то ли он шутит, то ли говорит серьёзно.

— Видно, пришла пора открыть тебе правду о твоих крыльях, — сказал он. — Белый цвет — это цвет Великого Магистра.

Это открытие ошеломило меня. Пожалуй, это даже слабо сказано: свалившаяся на меня правда сначала придавила меня стотонной тяжестью, а потом добавила мне ещё одну пару крыльев. И вот что я вам скажу: осознание собственной исключительности, избранности — очень коварная вещь. Чем выше возносишься, тем больнее падать.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

* * *

Я чиркнула зажигалкой и поднесла трепещущее пламя к кончику сигареты, прикрывая его от ветра ладонью. Кончик сразу занялся оранжевым огнём, который полз вверх к фильтру при каждой затяжке, оставляя за собой серый хрупкий пепел. Набрав дым в рот, я несколько секунд подержала его, ощущая покалывание на языке, а потом медленно и осторожно втянула в лёгкие. Хищники ощущают вкус дыма немного иначе, чем люди, но отторжения, как человеческая пища, он не вызывает. Курение — пожалуй, единственная привычка, которую мы делим с людьми.

Когда я впервые взяла в рот сигарету? Не могу сказать точно. Как я уже говорила, с памятью у меня нелады, и чаще всего я путаюсь во времени. Я могу в точности запомнить ваши слова, но при этом спутать, когда они были сказаны — вчера или год назад. Мешает ли это мне жить? Да нет, не особенно. Если жизнь так длинна, «когда» перестаёт иметь значение, гораздо большую важность приобретает «что».

Когда же я закурила? Наверно, когда появились сигареты. Пусть будет так, точная дата не играет большой роли. Когда я начала носить кожаный костюм? Когда появились кожаные костюмы. А вот высокие каблуки стали моей небольшой слабостью, и я износила не одну пару ботфорт на шпильке. Однажды осенью (я помню это, потому что опавшие листья шуршали под ногами) один тип сказал мне, что мои ботфорты — как у проститутки. Как вы думаете, что я сделала с этим умником? Вы правильно догадываетесь. Взяла за шкирку, приложила об асфальт пару раз, а потом высосала его, как паук муху. Конечно, бедняга не знал, с кем имеет дело, вот и поплатился.

Но не всегда я была такой жестокой, о нет. Если вы знакомы с Авророй, то помните, наверно, какой выход она нашла, чтобы успокоить свою совесть: её жертвами становились плохие люди, а хорошим она даже помогала. Помните того пьяного в хлам мужика, которого она спасла от грабителей и дотащила до дома? Вот-вот, ага. Я тоже с этого начинала. Не верите?.. Увы, это правда. И это было бы смешно, когда б не было так грустно…

Я делала всё то же, что и Аврора в начале своей вампирской «карьеры», пока кучка крестьян чуть не убила меня. Я была тогда ещё неопытна и имела неосторожность заночевать неподалёку от человеческого жилья, от чего всем хищникам рекомендуется воздерживаться… А особенно — от тех мест, где питаешься. Наевшись до отвала, я заснула так крепко, что пушками не разбудишь. Вот этот богатырский сон, вкупе с близостью места ночёвки от людского поселения, и сослужил мне плохую службу. Эти деревенщины решили устроить на меня облаву и почти преуспели. Вооружившись кто топором, кто вилами, а кто и дубиной, они нашли моё логово и набросили на меня крепкую сеть — видно, хотели изловить живьём, а потом убить. Это было очень обидно… Да, я попила у них крови, но в основном у скверных людей. Но и добро я им тоже делала: оберегала их скотину от волков, спасла провалившегося под лёд незадачливого рыбака, да ещё много чего, всего не упомнить. А они на меня — с топорами… Вот и помогай после этого людям.

Чем всё это кончилось? Физически — раскидала мужиков в стороны и улетела. А вот морально…

Ну вот, пока я рассказывала, оранжевый огонь дошёл до фильтра, и пальцы начали чувствовать его жар. Бросив окурок, я снова взлетела на ветку клёна и заглянула в окно моей судьбы. В том, что это она, сомнений уже не осталось.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

* * *

Так о чём я рассказывала до этого? Уж простите, память и правда оставляет желать лучшего. Ах да, о крыльях — белых, как у лебедя, и означал сей факт, что я — избранная. Вернее, так сказал Оскар, а я ему верила: он был мой наставник, как-никак. Он посвятил меня в великую и трепещущую тайну, и это переполняло меня чувством собственной важности. Ох уж это чувство! Сладкая наживка, заглатывая которую, рискуешь попасться на крючок…

Благодаря цвету крыльев я получила младшего магистра раньше, чем это могло бы случиться, имей я обычную их расцветку, и надо сказать, произошло это не без содействия Оскара. Думаю, он искренне верил в меня, и эта вера ещё больше разжигала во мне… амбиции. Не уверена, что подобрала нужное слово, впрочем, пусть будет так. Да, это были амбиции, куда ж мы без них!.. Но старина Оскар не виноват в том, что со мной случилось — он хотел как лучше. Пусть я скажу банальность, но вы сами знаете, куда ведёт дорога, вымощенная благими намерениями…

И вот он настал — день, когда я получила повышение. Как и на обряде посвящения, присутствовали все младшие и старшие магистры. Одного из старших звали Октавиан. Как, вы и его знаете? Ну, ваша осведомленность просто поразительна. Да, тот самый Октавиан, который впоследствии возглавил «Истинный Орден» и принёс всем много неприятностей. В моей многострадальной памяти всплывает его облик: совершенно лысый, среднего роста, широкоплеч и мощен, с сутуловатой спиной и волчьей посадкой головы. Чёрные брови и пронзительные, холодные серые глаза. Двигался он мягко и бесшумно, как большой, хитрый и опасный зверь, зато голосом обладал поистине бархатным и сладким. Это был хищник старой закалки, сейчас таких уже не осталось — если не считать Оскара, конечно.

Октавиан не сводил с меня гипнотического взгляда с самого первого момента, когда я вошла в церемониальный зал. У меня было такое чувство, будто меня держат за шкирку, как щенка, и я ничего не могла с этим поделать. Высвободиться из этого «захвата» было невозможно, не помогал даже ободряющий взгляд Оскара.

С меня сняли чёрный плащ сестры, а вместо него на плечи мне опустился серый плащ младшего магистра. Октавиан поднёс мне кинжал, которым были вооружены на церемониях все младшие, а я должна была, встав на колени, принять его. То ли меня слегка переклинило от волнения — всё же не каждый день меня производят в младшие магистры! — то ли это так подействовал взгляд Октавиана, но встать на колени я забыла. Казалось бы, пустяк, но старшие магистры нахмурились, и только лицо Оскара осталось непроницаемым. Я поняла, что оплошала, но было слишком поздно: я уже взяла кинжал из холеных рук Октавиана, ногтям на которых позавидовала бы любая аристократка. Впрочем, никто меня не попрекнул и словом, все сделали вид, что ничего не произошло.

Когда церемония закончилась, Октавиан отпустил всех младших магистров, а меня попросил остаться. Вижу, вы улыбаетесь… Вспомнили фильм, кажется? Да, сходство есть… Октавиан даже сказал похожие слова:

— Все могут быть свободны. А ты, — он снова «взял меня за шкирку» взглядом, — останься, пожалуйста, ещё на минутку. Мне нужно сказать тебе пару слов.

Тут мне не мог помочь даже Оскар. Он только шепнул мне:

— Ни в коем случае не соглашайся здесь переночевать.

Все ушли, и я осталась с Октавианом наедине.

Погружённую в сумрак комнату освещал только огонь в камине, отражаясь в глазах Октавиана, но ничуть не делая их теплее. Сесть мне не предлагали. Старший магистр стоял, заложив руки за спину и задумчиво глядя на пламя, но я, поверите ли, отчётливо ощущала его пальцы у себя на загривке. Он «держал за шкирку», даже не глядя.

— Итак, ты хочешь стать Великой Госпожой.

Видимо, он прочёл мои мысли, не иначе. Слегка ошарашенная его прямолинейностью, я только хлебнула ртом воздух. Он, заметив это, чуть приподнял уголки рта в подобии холодной улыбки.

— Да, я сразу перешёл к делу. К чему околичности? Цвет твоих крыльев говорит сам за себя, и тебе, несомненно, уже известно, что он означает.

— Да, ваше превосходительство, — пробормотала я.

— И ты, конечно же, вообразила себя избранной, — заметил Октавиан с тенью насмешки, поворачивая ко мне лицо. При этом движении на его гладкой голове заиграли блики света.

Набравшись наглости, я спросила:

— А разве это не так?

И тут же мне захотелось зажмуриться и втянуть голову в плечи, но нельзя было показывать этому старому волку, что я боюсь. Он, как бы в раздумьях тронув себя за подбородок, позволил себе улыбнуться шире и продемонстрировать хищный оскал.

— Сказать по правде, я уважаю амбициозных и целеустремлённых личностей, — сказал он. — Но в данном случае… Ты уверена, что твои амбиции оправданны?

— Не совсем понимаю, ваше превосходительство, — ответила я.

Пляшущее отражение огня в его глазах, казалось, вспыхнуло ярче.

— А что, если ты не избранная? — бросил он мне в лицо. Словно пощёчину дал.

— То есть — как? — Я так обалдела, что даже забыла о приличиях, «ваших превосходительствах» и тому подобном.

— А так. — Октавиан обошёл меня кругом, разглядывая, будто я была скаковой лошадью, к которой он приценивался. — Что, если цвет твоих крыльев — просто ошибка, и задатков, чтобы стать Великой Госпожой, у тебя нет?

Стоять под его оценивающим взглядом было не слишком-то приятно. Будто я — рабыня на невольничьем рынке.

— Я не знаю, как такое может быть, ваше превосходительство, — сказала я.

— А это можно проверить, — ответил Октавиан. — Ты примешь напиток с добавлением крови Первого, и если после этого ты останешься жива, а твои крылья сохранят свой белоснежный цвет, это будет означать, что ты — избранная. Так проверяют всех кандидатов в Великие Магистры. Это так называемая первая проверка, содержание крови Первого в испытательном напитке невелико. Второй раз наследник пьёт кровь Первого при посвящении в Великие Магистры — уже почти в чистом виде, чтобы прикоснуться к силе нашей Великой Госпожи Леледы. Ты согласна пройти испытание?

Меня будто кто-то погладил ледяной рукой по спине. Это было оно, дыхание судьбы, коснувшееся меня в первый раз, но тогда я ещё не понимала этого. Впрочем, что мне оставалось делать? И я ответила:

— Да, я согласна.

Октавиан улыбнулся… Знать бы мне тогда, что значила эта торжествующая, довольная улыбка.

— Прекрасно, моя дорогая, — раскинулся его голос бархатными складками, и я утонула в них. — Не будем откладывать испытание и проведём его завтра же. А пока позволь предложить тебе ночлег. К твоим услугам лучшая спальня для гостей в замке!

Кажется, Оскар говорил, чтобы я не соглашалась оставаться на ночь.

— Спасибо, ваше превосходительство, — пробормотала я. — Но я не смею…

Палец Октавиана лёг на мои губы.

— И речи быть не может. Наследница орденского трона должна провести ночь перед испытанием со всем возможным удобством. Погляди только, какое ненастье за окном!..

Действительно, шёл дождь со снегом. Ночёвка в какой-нибудь заброшенной медвежьей берлоге представилась мне не слишком приятной перспективой, хоть непогода была мне и не страшна. Но постель с шёлковым бельём лучше берлоги, подумала я. Или эту мысль мне внушил Октавиан? Не знаю.

— Большое спасибо, ваше превосходительство, — пролепетала я.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

Часть 2

Вы, наверно, уже задаётесь вопросом: почему я повторяю слово «судьба»? Погодите немного, доберёмся и до этого. Если я не забуду, конечно. Хе-хе… С моей-то памятью!

А пока моя судьба притаилась за батареей отопления, вооружившись шваброй… Или нет, швабры не было: кажется, это я ей просто посоветовала. Неудачная шутка, но с чувством юмора у меня обстоит так же, как и с памятью. А ещё я ляпнула что-то про «уши — зеркало души». Уфф… Ну, лажа полная, конечно, что тут скажешь. Но если учитывать, что мою грудную клетку ещё жгла, медленно затихая, неведомо откуда возникшая боль, то можно сделать и скидку. Видок у меня был ещё тот, и в её широко распахнутые от ужаса глазищи можно было нырнуть, что я незамедлительно и сделала. И увидела там его, убийцу её сестры.

Нет, это не значит, что Лёля его видела. Но его видела её сестра, а проникнуть в сердце её тени через сердце тени Лёли мне не составило труда. Я не могу толком объяснить это, но могу сказать, что всё на свете связано между собой. И сердца теней — тоже.

Раньше я как-то не интересовалась ловлей маньяков и разного рода извращенцев. С помощью людям я на тот момент давно завязала, так как убедилась в их неблагодарности… Это сейчас я понимаю, что добро надо делать, не ожидая ничего взамен, но тогда я мыслила немного по-другому. Тут надо пояснить один момент… Если вы полагаете, что хищник — существо, не способное изменяться, застывшее в своём развитии, как физическом, так и духовном, то это просто стереотип, не имеющий с реальностью ничего общего. Впрочем, если вы знаете историю Авроры, то не нуждаетесь в таких разъяснениях. Если вы знаете её историю, вы поймёте, о чём я говорю.

Итак, о маньяках. Я не собираюсь здесь рассуждать, почему они такими становятся, и оправдывать их извращения различными бедами, потрясшими их психику в нежном возрасте — пусть об этом рассуждают психологи-криминалисты, это их профиль. Я же предпочитаю, встретив такого гада, просто раздавить его, хотя и сама не претендую на звание святой. Вполне возможно, кто-то захотел бы раздавить такую, как я. Но разница всё же есть: я убивала ради пищи, а он… Не знаю, ради чего.

Жила-была девчонка. Обычная, ничего примечательного. Смеялась, плакала, ходила в школу, ссорилась с соседом по парте. У неё была семья — мать, отец и сестра. Обычная семья, со своими проблемами, но в общем счастливая. И вот, однажды их жизнь пересекла полоса мерзкой слизи, оставленная этим существом — человеком его назвать язык не поворачивается. И семья недосчиталась одного члена.

Нет, вру. Двух. Мать сошла в могилу вскоре после смерти младшей дочери. Какое-то время осиротевшие отец и старшая дочь жили вдвоём, а потом пришла мачеха. Как её звали? Вот чего не помню, того не помню. Да так ли важно имя этой особы? Важнее то, что старшая дочь — та самая, которую я зову судьбой — держала фотографию сестры, и к её сердцу подступал сгусток боли. Она ещё не знала, что мне уже известно, кто это сделал. Я сказала «два дня», но на самом деле мне и не требовалось так много времени, чтобы найти его. Оно мне понадобилось для другой цели — чтобы собраться с мыслями и привести в порядок чувства.

Ведь не каждый день встречаешь свою судьбу, не так ли?

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

* * *

Неужели я купилась на всё это? На эту широкую кровать с пышным балдахином, золотыми кистями, резной спинкой из красного дерева и шёлковым бельём? Ведь мне не впервой было ночевать под открытым небом, в любую погоду, и не были мне страшны ни холод, ни жара — отчего же я прельстилась этой никчёмной роскошью? Или я поверила, что обладатель белых крыльев должен спать на мягкой перине, а медвежья берлога — ложе не по его бокам?

Нет, не думаю, что дело было только в перинах. Октавиан знал, в какую точку бить: он подверг сомнению мою избранность, вроде как мои крылья и не белые вовсе. Конечно, я могла бы послать старого хищника подальше с его проверками, но, во-первых, я была задета за живое, а во-вторых…

Этот чёртов Октавиан, гореть ему в аду, заронил мне в душу крупицу сомнения. А вдруг и правда — ошибка?

— Можно войти? — раздался знакомый голос. Обёртка — бархат, а начинка — ледышка.

Лёгок чёрт на помине!.. Хоть я и не была совсем нагой — мне здесь дали красивую (и, несомненно, дорогую) ночную рубашку с кружевом и вышивкой — но, заслышав голос Октавиана, я невольно натянула на себя одеяло. Дверь открылась, и на пороге появилась его фигура в красном кафтане до самого пола, подпоясанном вышитым золотом и бисером кушаком. Неслышно ступая по ковру, Октавиан приблизился к кровати и откинул прозрачную занавесь рукой в богато вышитой манжете. В другой руке у него была чашка с кровью. Я вздрогнула: неужели испытание? Нет, не может быть.

Старший магистр ответил на мою мысль:

— О нет. Ведь мы же условились: испытание — завтра. А это, — он взглянул на чашку, — просто кровь. Чтобы крепче спалось и в животе не урчало.

И со слащаво-клыкастой улыбкой он протянул мне чашку.

— Очень любезно с вашей стороны, ваше превосходительство, — пробормотала я, принимая её обеими руками — осторожно, чтобы не пролить ни капли на шёлковую постель. Кажется, я уже упоминала роскошный маникюр Октавиана? Да… Эти изнеженные руки аристократа, унизанные сверкающими перстнями, составляли резкий контраст с кряжистой мужественной мощью его фигуры и грубовато вылепленными чертами лица.

Я хотела поставить чашку на прикроватный столик, но Октавиан настоял, чтобы я выпила кровь при нём, и не сводил с меня взгляд, пока я пила. Потом, дотронувшись до моих распущенных по плечам волос, проговорил со страстным придыханием:

— Как хороша… Цветок Азии!

Я возмущённо отодвинулась от его руки, а он, прикрыв глаза веками, отступил.

— О нет… Нет, — сказал он, примирительно выставляя вперёд ладони. — Плохо же ты обо мне думаешь, если решила, что я пришёл, чтобы приставать к тебе. Я лишь хотел пожелать спокойной ночи и сладких снов, моя дорогая.

— И вам желаю того же, ваше превосходительство, — торопливо ответила я, давая понять, что пускать его к себе в постель не собираюсь. Ещё не хватало!

Октавиан отошёл ещё на шаг, откровенно любуясь мной.

— Столь очаровательное дитя, — проговорил он. — Даже жаль…

Оборвав себя на полуслове и не соизволив объяснить мне, чего же ему жаль, он нагнул в поклоне блестящую голову и покинул комнату. Шорох длинных пол его красного кафтана, стремительные мягкие шаги — и я осталась одна.

Да, вы верно поняли: я не всегда была такой жуткой, какой меня впервые увидела Аврора — тогда ещё Лёля. В моей жизни было не так много зеркал, и мой настоящий облик уже почти стёрся из памяти. Смутно, как отражение в запотевшем стекле, всплывает лишь миловидное личико с высокими монгольскими скулами и раскосыми тёмными глазами, обрамлённое чёрным гладким шёлком волос. «Цветок Азии» — так назвал меня Октавиан. Не стану спорить, может быть, и я правда была когда-то красива, но я этого почти не помню. Как я уже сказала, я не имела привычки любоваться собою в зеркале — очевидно, потому что по бедности не имела сего предмета, а глядясь в воду, можно составить о своей внешности лишь приблизительное представление.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

* * *

Я могла бы сказать, что мой палец вдавил кнопку дверного звонка, но это было бы неправдой: я не любила ходить через двери. Как и сидеть на стульях. Можете считать это моим пунктиком.

Как и Лёле, ему тоже было жарко, и это ускорило нашу встречу. Вот именно, окно.

Когда я спустилась с подоконника, он ещё не подозревал, что его судный день настал. Кухню озарял свет из холодильника, а из-за дверцы торчал зад, обтянутый тренировочными штанами. Если вы думаете, что маньяки каждую ночь (или день, у кого как) рыщут в поисках жертвы, то ошибаетесь. Нет. Далеко не каждую.

Вот и наш маньяк сегодня вечером был дома и собирался выпить пива. В комнате работал телевизор. Да, маньяки тоже пьют пиво и смотрят телевизор. Почему бы нет?

Вынырнув из холодильника с очередной банкой в одной руке и упаковкой каких-то морепродуктов в другой, он увидел меня и застыл. Вы хотите знать, как его звали? А зачем вам его имя? Я не помню, честно. Да если бы и помнила, то не стала бы называть. К чему ему теперь слава? Впрочем, чтобы не повторять всё время «он», назовём его условно Васей.

Пряди редких засаленных волос прилипли к его блестящему от пота лбу, подбородок потемнел от щетины, а глаза напоминали два куска холодца — такие же мёртвые и студенистые, только вместо мясных волокон в них застыли отнятые им жизни. Вот так он и жил — со студнем из жизней в глазах. Каждый день Вася смотрел ими на людей, но люди ничего не видели и не знали, кто едет рядом с ними в автобусе и вежливо передаёт деньги на билет, стоит следом в очереди в кассу в супермаркете или улыбается, глядя на очаровательного пухлого младенчика («Сколько ему? Ух ты, уже восемь месяцев! Скоро ходить начнёт!»). Вася был как все, со среднестатистическим лицом, фигурой и одеждой. И это делало его невидимкой.

Он не отличался мощным телосложением, да ему это было и не нужно: он выбирал жертв гораздо слабее себя — таких, как сестра Лёли. Он весил семьдесят пять килограммов, а она — сорок пять. Впрочем, дело в конечном счёте, конечно, не в весе: когда мы с Васей стояли лицом к лицу на кухне, разница была что-то около двадцати пяти килограммов в его пользу, но это не дало ему никаких преимуществ. Исход нашей встречи вам известен.

Нож был тупой, увы. Видимо, Вася не имел привычки поддерживать кухонную утварь в рабочем состоянии — точить, время от времени покупать новую и так далее. Этим ножом нельзя было толком даже селёдке голову отрезать, не то что человеку. Ни пилы, ни топора в хозяйстве у этого товарища не нашлось — ну, не любил он, видно, режущие предметы, отдавая предпочтение тупым и тяжёлым. Но прежде чем испытать на себе отвратительное качество собственного кухонного инвентаря, Вася оценил отличное качество моих кулаков, а также зубов. Когда костяшки моих пальцев встретились с его глазницей, раздался характерный хруст: треснули лицевые кости. От удара Вася отлетел, стукнулся затылком о дверцу холодильника, сполз на пол и затих.

Неужели он был такой хлипкий, что с одного удара из него дух вылетел вон? Жаль, а я-то намеревалась покуражиться!.. Присев на корточки, я всматриваясь в его лицо. Нет, мерзавец был ещё жив, просто без сознания. Ну, значит, веселье должно было состояться. За неимением других инструментов прихватив с собой уже упомянутый нож, я взвалила бесчувственное тело на плечи и вылетела в окно, под начинавшийся дождь.

Лёжа под дождиком на подстилке из прошлогодней хвои, Вася вскоре очнулся: свежий воздух, видно, подействовал. Очухавшись, он тут же начал задавать вопросы:

— Кто вы?.. Что вам от меня надо?.. Где мы вообще?

Синяк у него уже расплылся на пол-лица. Держась за пострадавшую сторону физиономии, Вася тихонько постанывал и раскачивался из стороны в сторону. Вместо ответа я подняла его на ноги и угостила кулаком ещё раз — в нос. Удар был не таким сильным, как первый, и Вася не потерял сознание, но на ногах не устоял — снова растянулся на хвое.

— Какого хрена? Что происходит? — всхлипывал он, размазывая кровавые сопли по лицу.

— Пришла пора платить по счетам, — сказала я.

Не думайте, что он не сопротивлялся. Рыпался, и ещё как — жить страсть как хотелось. Вот только потягаться со мной он не мог, силёнок не хватало, хоть и весу в нём было на двадцать пять кило больше, чем во мне. Но, как я уже говорила, дело не в весовой категории: человеку против хищника не устоять, это аксиома. Всё кончилось судорожным подёргиванием конечностей и отвратительной вонью: Вася обделался. Тапочки слетели с его ног, хвоя прилипла к штанам, а пальцы скрючились. Мои зубы вонзились ему в глотку, и он захрипел. Через миг хрипеть ему было уже нечем: я выплюнула его гортань на землю.

Нож никуда не годился, но я всё-таки кое-как отпилила им голову Васи. Вернее, наполовину отпилила, наполовину оторвала. Вы говорите, могла бы и отгрызть, коль зубы оказались лучше ножа? Может, и могла бы, да только кровь его с некоторым содержанием алкоголя была не слишком приятна на вкус. Когда я выгрызала ему гортань, её струйки протекли мне в горло, вызвав спазмы тошноты… Нет, зубами я однозначно делать это не буду, решила я.

Если вы сейчас что-то жевали — приношу свои извинения за испорченный аппетит. Я не смакую жестокость, просто рассказываю, как всё было.

Ну, а дальше вы знаете. Лёля увидела смерть своей сестры его глазами, когда я приложила её руку к отрезанной Васиной голове. У девочки действительно были способности, нужно было их только открыть, подтолкнуть, что ли. Она, ещё будучи человеком, уже была обречена…

Нет. «Обречена» — не то слово. Ей было СУЖДЕНО стать их лидером. Авророй. Великим Магистром.

Хотя, может, и обречена тоже. Неоднозначно это всё…

Почему я сказала «их лидером», а не «нашим»? Так ведь теперь я кошка, верно?

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

* * *

Сияющая дева стояла на древних развалинах, поросших травой. Складки её белых одежд туманом струились на каменный постамент под её ногами, просачиваясь в щели, а волосы живым плащом окутывали фигуру. За спиной виднелись две едва различимые, призрачные пары белых крыльев.

«То есть… всего этого кошмара не было?» — удивлённо спросила я.

Она обратила на меня перламутровый взгляд из-под ресниц, словно покрытых мерцающей пыльцой.

«Смотря что ты называешь кошмаром».

Ну разумеется, я имела в виду этот проклятый испытательный напиток. Я думала, что у меня кишки взорвутся! Октавиан, будь он трижды, нет, четырежды неладен, подносил его мне, словно это был нектар… Хорошее пойло, нечего сказать! Ощущения были такие, словно кто-то пускал фейерверки у меня в животе: нутро жгло невыносимо, а потом… Потом я перестала что-либо чувствовать и очнулась здесь, в этом удивительном месте.

Кстати, что это было за место? Горы… Зелёные склоны, извилистая древняя дорога. Закутанные в облака вершины. Какие-то развалины. Старые камни. Взгляд девы плыл, перламутрово переливаясь, по этим загадочно молчащим вершинам.

«Там, в Цитадели, сто семьдесят семь жуков ждут своих достойных, — проговорила она. — Жаль, ты не будешь одною из них».

Я в немом изумлении слушала её, зачарованная переливами её взгляда, ничегошеньки не понимая и стараясь уследить, не упадёт ли крошка искрящейся пудры с её неимоверно длинных ресниц. Какие жуки? Какие достойные? И почему я не буду одной из них? Хоть и непонятно, но обидно…

«У тебя другая стезя, — ответила дева на мои удручённые мысли. — Не менее важная. Ты должна найти мою наследницу, которая придёт в этот мир и перевернёт его… Сложность в том, что она родится среди людей, а не среди хищников, но ты почувствуешь её. Ты, имеющая, как и она, белые крылья, узнаешь её из тысяч. Отныне твоя единственная задача — найти её и привести из мира людей в мир хищников, а всё остальное — забудь».

Она сказала «забудь». Наверно, с этого момента и начались мои нелады с памятью. Я действительно забыла всё…

Мы долго сидели в этом дивном месте, и дева с перламутровым взглядом поведала мне ещё много вещей. Я слушала её с чувством, близким к экстазу… Да, с трепетом, с окрыляющим восторгом, и её слова журчали сквозь меня, оставаясь почти не понятыми, но при этом что-то делая со мной… Изменяя меня. Что она творила со мной? Не знаю. Она говорила как будто и не со мной вовсе, а с какой-то частью моей души, глубоко запрятанной и никогда раньше не подававшей голоса. И эта часть, в отличие от остального моего «я», кажется, понимала эту журчащую речь. Мне даже представлялось, как она согласно кивала головой… Хотя какая могла быть голова у души — а тем более, у её части? Но она была, причём явно не принадлежала ни человеку, ни хищнику. Кошачья голова. Да, дева говорила с кошкой внутри меня, выманивала зверя из меня наружу, и мне, поверите ли, вдруг захотелось прыгнуть к ней на колени и свернуться клубком… Стоило мне захотеть, как я тут же осуществила это!

И я свернулась у девы на коленях, мурлыча от восторга, и её лёгкая рука гладила меня, а маленькие изящные уста шептали ласковые слова мне на ухо. И мне было хорошо…

О, как ужасно было после этого возвращаться… Куда? Я даже не сразу поняла, где я и что со мной.

Тело было слабым и совершенно меня не слушалось. Безвольное, как тряпка, оно лежало на чём-то жёстком, окружённое полной темнотой.

Когда глаза немного привыкли, я начала различать кое-что. Сквозь крошечное отверстие в потолке падал лучик света — нет, не солнце, просто дневной свет. Он озарял чьи-то ноги. Босые и высохшие, как у мумии.

Не знаю, сколько времени я смотрела на эти ноги. Они были первым, что встретило меня в этом мире… Хорошенькая встреча, нечего сказать. А главное — радушная!

Но с костлявыми ногами не поговоришь и не выяснишь, что это за место. Неразговорчивый мне попался сосед, это верно. Так как тело отказывалось выполнять повеления разума, мне ничего не оставалось, как только лежать и смотреть на эти ноги… пока свет не потускнел и совсем не исчез. Видимо, снаружи настала ночь.

А ночью и произошло всё самое интересное.

Сначала были шаги. Одного… нет, двоих. Кажется, кто-то шёл сюда. Моим первым порывом было зашуметь, привлечь к себе внимание, чтобы меня вытащили наконец отсюда, но какое-то чутьё вдруг проснулось и подсказало — молчать. Я прижмурила глаза.

Послышался скрежет отворяющейся двери где-то наверху, и звук шагов стал громче и чётче. Сюда спускались двое хищников с фонарём.

— Где тут она? А, вот.

Пауза.

— Мда… Что спячка делает! Пара недель — и мама родная не узнает.

У меня что-то с внешностью? Не превратилась ли я в кучу костей, обтянутых кожей? Не исключено… Да, судя по состоянию ног моего соседа, я тоже должна была выглядеть не лучшим образом. Спячка, если вы не поняли, — это анабиоз, проще говоря. Этим умным словом отсутствие признаков жизни у хищника стали называть не так давно, а раньше это состояние называлось спячкой. И, если верить словам этого типа, я провела в нём две недели.

Меня ткнули в бок носком сапога.

— Дохлятина, — сказал один.

— Дохлятина, — согласился второй. — Я пойду, гляну на соседних.

Он вышел куда-то. Вскоре раздался его возглас:

— Эй, Дориан! Подь сюды, глянь! Очухался, кажись, доходяга.

Тот, кого назвали Дорианом, пошёл на зов своего напарника. В оставленную открытой дверь веяло холодом и свободой… Сейчас или никогда.

— Ну что, отпаивать будем?

— Ну давай… Особые указания были только насчёт этой девки, а остальных велено отпаивать, коли очухаются. Иди, тащи кровь.

— А что я-то? Сам и иди.

— Слышь, ты… Не выделывайся мне тут. Кто из нас начальник?

Пока они пререкались, кому идти за кровью, я думала: оказывается, насчёт меня были особые указания! Интересно, какие? Впрочем, некогда раздумывать, пора делать отсюда ноги.

Один из хищников наконец сходил за кровью, и они принялись приводить в порядок очнувшегося беднягу. Ну, тело, не подведи меня… Это мой единственный шанс!

И мне удалось-таки сдвинуться. Я перевалилась на бок, уткнувшись в чьё-то костлявое плечо…

Ещё чуть-чуть…

Вспомнив поглаживания рук сияющей девы, я почувствовала прилив сил.

Ступенька… Ещё одна ступенька.

«Бу-бу-бу», — слышались за моей спиной голоса. Ровный, деловой тон, без ноток беспокойства. Значит, моего исчезновения ещё не заметили. Отпаивают доходягу.

Я ползла по каменной лестнице вверх, к двери. И я её достигла.

А за ней была трава… Пожухшая, схваченная инеем. Потом ветки царапали мне лицо, и на них оставались пряди моих волос, а луна насмешливо смотрела на меня сверху. Я просто линяла на глазах… Запустив пальцы в шевелюру, я потянула, и в руке остался огромный клок. Волосы отделились от головы легко и безболезненно. Да… Похоже, я превратилась в воронье пугало.

Вдруг передо мной возникли чьи-то ноги. Всё, приползла. Поймали…

— Кто ты? Что с тобой? — Нет, это другой голос, незнакомый и не враждебный. В нём прозвучало искреннее беспокойство и желание помочь. Воистину, бальзам… Мой спаситель.

— Как твоё имя? — Сильные руки уже переворачивали меня лицом вверх.

Я собралась с силами, и из моего напряжённого горла послышались мертвенно глухие звуки…

— Эйне.

Это что, мой голос?.. Чудовищно… Кажется, мои связки начали разлагаться, не иначе. А незнакомец потрясённо воскликнул:

— Эйне! Ты пришла в себя! Какое счастье, что я тебя нашёл!

Не успела я моргнуть, как он уже держал меня на руках. Лица его я не могла рассмотреть, но голос был молодой и приятный.

— Меня послал Оскар, — сказал мой спаситель.

В груди разлилось блаженное тепло… Облегчение.

— Оскар? — переспросил этот чужой, мёртвый голос.

— Да. Теперь всё будет хорошо, не волнуйся!

Крылья подняли меня в небо. Не мои — мои сейчас не смогли бы и пером шевельнуть. Всё… Теперь расслабиться. Оскар всё уладит.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

Часть 3

Вот она, моя проплешинка. Кусочек голой кожи среди шерсти. Хотите, чтобы я рассказала об этом? Хорошо, расскажу, пусть эти воспоминания для меня и всё ещё болезненны. Хотя нет, если это не трогать, то почти и не больно…

Та осень вообще принесла много боли — особенно Лёле. Тогда убили её отца, причём её же и обвинили в его смерти. Конечно, девочка никого не убивала, это были происки Октавиана. Но всё по порядку.

В тот вечер моё место на ветке клёна оказалось занятым: какая-то особа нахально заглядывала в окно. А там… Хоть комнату освещала скупо одна только настольная лампа, но в её глубине можно было рассмотреть Лёлину фигурку, обёрнутую большим махровым полотенцем. Это было вполне в её беспечном характере — отсвечивать нагишом, забыв закрыть занавески. Смотри, кто хочет — стриптиз на общественных началах! Вот эта особа и смотрела, пуская слюни до земли.

— Давай же, детка, ну! — глухо простонала она, вся в нетерпении.

И вот он, пикантный момент: полотенце соскользнуло вниз, и перед зрителем предстали прелестные обнажённые округлости Лёлиного тела, во всём своём беспечном бесстыдстве.

— Ооох, — гортанно выдохнула вуайеристка на ветке. — Малышка, ты чудо!..

Впрочем, долго смотреть бесплатный стриптиз ей было не суждено: налетев ястребом, я сшибла любительницу обнажёнки с ветки и прекратила это безобразие. Она хоть и не ожидала нападения, но в полёте успела сгруппироваться и приземлилась как кошка — на все конечности. Оскалившись, она злобно зашипела, прожигая меня ненавидящим взглядом глаз-угольков. Я узнала её: это была Дезидерата Альмарих, или Дези для краткости. Её нетрадиционная ориентация не была ни для кого секретом, и моё недоумение по поводу особы женского пола, подглядывавшей за раздевающейся девушкой, рассеялось, как только я её узнала. Я никогда ничего не имела против сексменьшинств, честное слово, и моя неприязнь к Дези не распространялась на всех остальных его представителей, просто так уж вышло, что она была озабоченной дрянью — вот и всё, что я могу о ней сказать. Надо же, вы её тоже помните! Да, это та самая провокаторша, за убийство которой Аврора угодила в Кэльдбеорг.

— Какого хрена ты здесь делаешь? — спросила я как можно спокойнее.

— А тебе какое дело? — прошипела она. — Она что — твоя собственность?

— Не моя собственность, но и ты на неё пялиться не будешь, — ответила я.

— С чего это? — рыкнула Дези.

— А с того, что я этого не хочу, — был мой ответ.

При всём умении Дези прикидываться этакой сладкой девочкой, сейчас можно было увидеть её истинное лицо: миловидная мордочка превратилась в отталкивающую харю гаргульи с оскаленной пастью, в которой кровожадно торчали клыки. Дези вся дрожала, готовая броситься на меня и впиться в глотку, но и я не собиралась позволять ей безнаказанно глазеть на Лёлю — приняла боевую стойку и глухо зарычала. Она продемонстрировала мне во всей красе своё любимое оружие — перчатку с огромными острыми железными когтями, каждый из которых имел выпуклое ребро посередине, напоминая формой одну из половинок птичьего клюва. Да, такими коготками можно было не только красоту испортить, но и кишки выпустить.

— Где тебе такой отстойный маникюр сделали? Адресок салона не подскажешь, чтобы я знала, куда НЕ НАДО ходить? — хмыкнула я.

Дези, выставив вперёд руку с когтями, ринулась на меня, но я успела вовремя отпрыгнуть, и её опасный «маникюр» пропорол только воздух. Но расслабляться было некогда: коготки тут же снова пошли в ход.

— Рряууаууу! — рычала Дези.

— Ты чего воешь, как кошка, которой под хвостом горчицей помазали? — подзадоривала я, увёртываясь от её когтей.

Я схватила слегка зазевавшуюся хищницу за шкирку, и в следующее мгновение мы были уже на крыше дома в соседнем квартале. Я выпустила загривок Дези, и она, ошалело озираясь по сторонам, встряхнулась, приходя в себя после резкого перемещения. Не теряя времени, я крепко схватила её за горло и прижала к крыше, другой рукой всаживая ей в живот удар за ударом, так что её кишки хлюпали. Боль она испытывала жуткую — это было видно по её страдальчески перекошенной физиономии, — но всё же умудрилась полоснуть меня когтями по лицу. От залившей глаза крови я ослепла, и меня тут же отбросили — ощущение было, будто меня скинул с себя бык на родео. Я покатилась по шиферу, всё завертелось, а потом крыша внезапно кончилась.

От падения меня спасли крылья, разумеется. Кровь заливала глаза, я не успевала их вытирать, а уже нужно было отражать атаку Дези. Драка продолжилась в воздухе — только перья летели. Ох и исполосовала же эта дрянь меня своим «маникюром», прежде чем я наконец хорошенько приложила её башкой о крышу! Подхватив бесчувственную Дези, я оттащила её подальше от города и бросила в какое-то озерцо. Очухается, наверно, ну да чёрт с ней. Зато будет теперь знать, что не за всеми девушками можно подсматривать.

Через час я сидела в роскошной ванной Оскара, и он обрабатывал мне раны.

— Вот всегда ты так, — ворчал он. — Вляпываешься в какую-нибудь историю, потом вытаскивай тебя… Ищешь себе приключений на пятую точку…

Санузел в квартире Оскара, надо сказать, был размером с небольшую гостиную. Вот спрашивается, на что ему понадобилась такая большущая ванная, если он жил один? Впрочем, привычку к роскоши трудно искоренить… Он мог себе это позволить, вот и всё. И эта квартира была не единственной его резиденцией. Как минимум, ещё парочка квартир у него имелась, а также он владел огромным старым особняком.

— Эта дрянь подглядывала за Лёлей, — сказала я.

— Ты имеешь в виду эту девочку, которую ты считаешь избранной? Хм… — Оскар прополоскал под струёй воды окровавленную губку. — Это становится интересным. Ты в курсе, что Дезидерата состоит на службе у Октавиана?

— То есть… — До меня начало доходить.

— Вот именно, — кивнул Оскар. — Похоже, история повторяется.

— Её хотят убрать, как меня? — От подкатившего к сердцу раскалённого комка злости хотелось зарычать.

— Не исключено, — сказал Оскар, медленно и задумчиво проводя по моей коже губкой. — Госпожа Великий Магистр в последнее время совсем плоха… А у Октавиана ненасытный аппетит до власти.

— Старуха доживает последние годы, это понятно, — резко отозвалась я. — Но неужели этот лысый гад совсем не боится гнева Леледы? Он так уверен, что ему ничего не будет за столь циничное попрание законов?

При слове «старуха» Оскар чуть поморщился, но ничего по этому поводу не сказал.

— Да, похоже, он совсем потерял страх, — проговорил он, бережно стирая кровь с моей кожи. — И если всё то, что я подозреваю — правда, то Лёле может не поздоровиться… Мы должны быть начеку.

И я старалась быть начеку, но, видимо, немного не уследила… И Октавиан провернул свою комбинацию.

Я могу не спать по трое-четверо суток без особого ущерба для самочувствия, но отдых бывает иногда нужен и мне: совсем без него никто не может обходиться. Я следила за Лёлей и её семьёй двадцать четыре часа в сутки, досадуя на Оскара: он ведь вполне мог прислать мне на подмогу кого-нибудь, но не присылал. Впрочем, может быть, он считал, что привлечение к этому делу посторонних может как-то повредить… Ох уж эта конспирация! Оскар был помешан на осторожности и скрытности. В общем, у него были какие-то свои соображения, и я несла это бремя одна.

На шестые сутки я почувствовала, что начинаю уставать. Нужно было вздремнуть хоть пару часов, чтобы восстановить силы: они могли понадобиться мне в любой момент. И я вздремнула… Прямо на крыше дома.

Проснулась я от ощущения, будто чья-то рука — очень знакомая! — встряхнула меня, как кошку, за шкирку: «Вставай! И так уже проспала всё, что можно и нельзя!» Я вскочила…

Пролилась чья-то кровь, я остро почувствовала это в холодном осеннем воздухе. Когда я примчалась на место, было слишком поздно: шакалы уже рвали тело отца Лёли. Он возвращался с работы, но до дома дойти ему было не суждено.

Пару секунд я стояла столбом, ошарашенная и раздавленная: это провал… Я всё прошляпила. Проспала.

А потом меня будто хлыстом огрели, и я как безумная ринулась в самую середину стаи этих тварей и начала бить, бить, бить, ломая хребты с одного удара и раскалывая черепа. Послышался скулёж, и шакалы трусливо разбежались. А толку? То, что осталось от тела, уже не хранило в себе ни капли жизни.

Это была какая-то помойка. Переполненные баки, горы мусора вокруг них… И ни души. Я села на асфальт рядом с телом и сидела в каком-то оцепенении. Потихоньку начали подползать шакалы. Они оттаскивали тела своих убитых и покалеченных мной собратьев, чтобы сожрать их, раз уж не удалось поживиться человечиной. Я тупо наблюдала за тварями.

А потом передо мной появились стройные ноги в облегающих чёрных брючках и лакированных полусапожках. Я подняла взгляд выше и узнала наглую, торжествующую физиономию Дези.

— Зачем ты это сделала? — спросила я. У меня не было сомнений: отца Лёли убила она.

— Это должна была сделать ты, — ответила Дези. — Девочка, которую ты так опекаешь, рассказала о нашем существовании отцу, и он подлежал уничтожению. Таков закон, и ты его знаешь. Либо обратить в хищника, либо уничтожить. Но обращать его было нецелесообразно, численность нельзя слишком увеличивать… Хватит и девчонки. Кстати, советую заняться этим поскорее, а то и её придётся убрать.

У меня сжались кулаки.

— Только попробуй её тронуть, гадина, — прошипела я. — Я тебя…

— Что ты мне сделаешь? Убьёшь меня? — усмехнулась она. — Но тогда и тебе не жить, сама понимаешь. Закон строг.

— Иди ты в пекло вместе со своим законом, — проскрежетала я.

— Он и твой тоже, — с издёвкой ответила Дези. — Наш, общий. Он одинаков для всех.

— Пошла ты в задницу, — сказала я. Так хотелось расквасить об грязный асфальт её смазливую мордашку…

А Дези невозмутимо принялась стаскивать с трупа изодранную зубами шакалов, окровавленную куртку. Она делала это осторожно — видно, не хотела испачкать свои шмотки от Дольче энд Габбана.

— Это ещё какого хрена? — пробормотала я.

— А вот узнаешь, — усмехнулась Дези.

В общем, зря я её тогда не пришибла. Следовало…

Я помчалась к Лёле. Дези там не было, но куртка лежала на крыльце — как предупреждение. Половина перил крыльца была содрана каким-то идиотом, а один прут загнут.

Лёля всё неправильно поняла, а у меня то ли от усталости, то ли от ещё отчего-то нужные слова не находились… Дурацкий получился разговор. Когда она, прижав к себе куртку, завыла страшным голосом, моё нутро будто кипятком ошпарили. Мне захотелось её обнять, успокоить, но Лёля с безумным блеском в глазах яростно оттолкнула меня.

Призрачная боль, настигшая меня на ветке клёна тогда, в нашу первую встречу, стала реальной, физической. Лёля не хотела мне её причинить, я знаю, но этой боли было суждено глубоко засесть во мне и преследовать всю жизнь. Даже сейчас, лёжа на одеяльце рядом с малышкой и мурлыча ей колыбельную, я чувствую её. Есть раны, которые никогда не заживают.

Я лежала, парализованная болью, насаженная на торчащий железный прут перил крыльца, как на вертел, и некому было мне помочь. Два соседних прута не задели меня — моя голова оказалась как раз между ними. Оскар был далеко, решал какие-то свои проблемы, а Лёля бросила меня, охваченная своим горем. Как сняться с «вертела»? Без посторонней помощи это вряд ли мне удалось бы.

И такой человек нашёлся.

Он, видимо, не жил в этом доме, а шёл к кому-то из жильцов. Он слабо запечатлелся в моей памяти: слишком сильна была боль. Темноволосый мужчина лет тридцати, в чёрных джинсах и чёрной кожаной куртке — вот и весь образ.

— О Господи, — пробормотал он.

— Помогите, — прохрипела я.

Мужчина начал шарить по карманам в поисках телефона.

— Сейчас… Сейчас я вызову…

— Не надо никого вызывать, — с нажимом проговорила я, из последних сил держась в сознании. — Сами справимся. Вам нужно лишь немного мне помочь.

Мужчина пришёл в ужас. Он заметался вокруг меня, не зная, как подступиться.

— Приподнимайте меня за туловище, — приказала я.

Весь бледный от волнения, он начал возиться, приподнимая меня, а я подтягивалась, как могла, держась руками за уцелевшую часть перил и соседний прут. Боль стала просто адской, и я зашипела на мужчину:

— Полегче… Вы мне так всю грудь раскурочите!

— Я… Я всё-таки вызову спасателей, — пропыхтел он. — У меня не получается! Тут нужна профессиональная помощь! Я действительно могу только причинить вам вред…

— Нет! — рыкнула я, пытаясь подчинить его волю. — Я сказала, справимся сами! Всё получится, давайте!

Мужчина сдался и продолжил попытки оказать мне помощь. Сознание не отключалось. С одной стороны, благодаря этому я могла прилагать какие-то усилия, чтобы сняться с прута, а с другой — приходилось испытывать страшные муки. Но постепенно боль притуплялась… И настал долгожданный момент — железо вышло из меня.

— Фух, — пропыхтел мужчина. — Ох ты Господи…

Мы сидели рядом на ступеньке. Я привалилась к плечу незнакомца, пытаясь собраться с силами, а перед глазами плавали цветные пятна. Парень так побелел, что ему самому было впору оказывать помощь — вот-вот грохнется в обморок. Трясущимися пальцами он попытался набрать номер, но я сдавила его руку с телефоном.

— Приятель, ты что, тупой? Я сказала, не надо никуда звонить!

Он заморгал.

— Но вы же ранены…

— Быстро убрал телефон, а то разобью его нахрен, — прошипела я.

— Ладно, ладно, как скажете… Я… могу ещё что-нибудь для вас сделать?

Я сказала:

— Можешь. Отведи меня в какое-нибудь спокойное место, где никого нет.

— Хорошо… Идти можете? Тут недалеко. Или такси вызвать?

Я бросила на него такой взгляд, что он осёкся.

— Понял, понял, — торопливо проговорил он. — Вы не хотите, чтобы я куда-либо звонил.

— Понятливый, — хмыкнула я.

Парень не придумал ничего лучше, чем отвести меня к себе домой: оказалось, он жил неподалёку, в десяти минутах ходьбы. С его поддержкой я одолела это расстояние. В прихожей я осела на пол у стены, испачкав обои кровью, а парень захлопотал вокруг меня — предлагал какие-то таблетки, поднёс стакан воды. Его подношения я отклонила:

— Спасибо, но всё это мне без надобности, приятель… Мне для поправки здоровья нужно кое-что другое, но у тебя я это брать не хочу.

Зазвонил его телефон. Парень вопросительно посмотрел на меня.

— Не отвечай, — сказала я.

— Это моя девушка, — робко пояснил он, глянув на дисплей. — Я как раз к ней шёл, когда… ну… Когда увидел вас. Она беспокоится, почему я задерживаюсь.

— Мне жаль, что из-за меня твоё свидание расстроилось, — сказала я. — Я посижу у тебя пару часиков, мне надо прийти в себя.

Для поправки здоровья мне была нужна, конечно, кровь, но сделать этого парня своей жертвой мне что-то мешало. Он помог мне, и это было бы никуда не годной благодарностью за помощь… Пол прихожей начал уплывать из-под меня, стало трудно держать голову, и я, прислонившись затылком к стене, закрыла глаза.

Видимо, я на какое-то время отключилась.

— …Кать, ну, прости меня, — шептал кто-то. — Я не смог прийти, потому что тут кое-что случилось. Непредвиденное. Нет, со мной всё нормально… А вот одному человеку очень хреново… Давай не по телефону, Катюш, ладно? Я тебе потом расскажу…

Голос смолк, и хозяин квартиры осторожно заглянул в прихожую.

— Я вам там на диване подстелил… то есть, постелил, — сказал он. — Пойдёмте, там будет удобнее.

Добряк… Мне даже стало жаль его. Теперь в опасности был и он, и его девушка. Конечно, я его с радостью пощадила бы, но если за мной следили… Они не пощадят.

— Я не могу у тебя остаться, — с трудом проговорила я. Во рту пересохло, язык стал шершавый, как тёрка. — Мне нужно идти.

— Вы что! — вытаращил он глаза. — Куда — в таком состоянии?! У вас же кровотечение…

— Его уже нет, не волнуйся.

Кровь уже действительно остановилась — по крайней мере, снаружи, но рана пока не спешила затягиваться. Мне нужно было срочно добраться до Оскара. Меня не покидало предчувствие, что с Лёлькой не всё в порядке.

Я всё-таки сумела подняться на ноги. На прощание я сказала парню:

— Ты меня никогда не видел. Это для твоей же безопасности, понял?

Впрочем, я печёнкой чувствовала, что нормальная жизнь этих ребят кончилась. Безопасностью и не пахло… Но я ничем не могла помочь.

— Мне жаль, — проронила я, уходя. — Прости.

— Да что вы, какие могут быть извинения! Вы уверены, что сможете дойти?.. А то давайте, я вам такси вызову! И заплачу, если у вас нет денег!

Я только устало махнула рукой. Он так и не понял, за что я просила прощения.

Ковылять пешком до жилища Оскара было нереально далеко, и пришлось воспользоваться крыльями. Впрочем, уже минут через пять пришлось приземлиться на крышу и отдыхать: с пробитой насквозь грудью далеко не улетишь. Я уже начала сожалеть, что не воспользовалась предложением парня насчёт такси: было похоже, что с крыльями номер тоже не пройдёт. Может, машину угнать? Но я не умела водить — как-то не было необходимости учиться. Значит, придётся угонять вместе с водителем…

Так я и была вынуждена поступить. Дыхание причиняло сильную боль, и если это ещё можно было кое-как терпеть при ходьбе или в неподвижности, то в полёте становилось просто невыносимо, так как дышать приходилось чаще. Кашлянув, я выплюнула сгусток кровавой мокроты.

Как я заставила водителя отвезти меня туда, куда мне было нужно? Скажем так, надавила психически. Я ведь умею убеждать, как и все хищники.

Оскара не оказалось дома, а консьерж (он тоже был из наших) отказался дать мне ключ от квартиры, хоть и знал меня. Этот туповато-упрямый страж твердил, что выполняет предписание самого господина Оскара — никого в его отсутствие в квартиру не пускать. Пришлось валяться на диванчике в холле. Время от времени возникали позывы к кашлю, которые невозможно было подавить, и с каждым судорожным и адски болезненным сотрясением диафрагмы из меня выходили кровавые сгустки. Подошёл консьерж и обратился тошнотворно-вежливым тоном:

— Пожалуйста, будьте так добры… Не могли бы вы не плевать на пол?

В этот момент меня как раз потряс очередной приступ кашля, и к кровавым плевкам на полу добавился ещё один. Консьерж поджал губы и повторил безукоризненно вежливым, но донельзя мерзким голосом:

— Уважаемая госпожа… Я убедительно прошу вас не загрязнять холл, ведь о его чистоте приходится заботиться мне…

Вытерев губы, я прохрипела:

— Я вас плохо слышу… Не могли бы вы нагнуться и повторить?

Он чуть склонился и начал:

— Госпожа, я насчёт пола…

— Простите, я не слышу, — повторила я. — Ещё чуть ближе можно?

Консьерж, ничего не подозревая, нагнулся достаточно близко, чтобы я могла схватить его за горло. Стиснутое моей рукой, оно издавало хлюпающие звуки, а глаза парня выпучились так, что казалось, будто они на стебельках.

— Ты, сука, не видишь, что я ранена? — захрипела я ему в лицо. — Заткнись, понял? И не смей вякать… А то заставлю тебя вылизывать твой грёбаный пол собственным языком! Хочешь слизнуть мои плевки?

Вращая выпученными глазами, придушенный консьерж сумел только отрицательно мотнуть головой.

— Не слышу, повтори! — Я сжимала его горло крепче.

— Кх-кххх, — только и смог он ответить.

— Не поняла?!

— Кххх…

Я чуть ослабила хватку, и консьерж смог прохрипеть, заикаясь:

— Из-звините… гос-спожа… Кхе… У меня нет никаких… кхе… претензий…

Я отшвырнула его и плюнула ему вдогонку. Он убрался за свою стойку, всё ещё давясь и покашливая.

Такое вот гостеприимство.

В глазах темнело, во всём теле была жуткая слабость. Каждый вдох причинял боль, а от кашля я едва не теряла сознание. С губ капала кровавая слизь. В таком плачевном состоянии меня и застал вернувшийся в третьем часу ночи Оскар.

— Девочка моя! — воскликнул он взволнованно, склоняясь надо мной. — Что произошло? Ты ранена!

— Ничего… Порядок, — просипела я, садясь на диванчике с его помощью. Голос мой звучал, как дырявая гармоника.

— Да какой порядок, я же вижу! — Оскар обратился к консьержу: — Пауль! Давно она здесь?

— Около двух с половиной часов, ваше превосходительство, — послышался смиренно-робкий голос консьержа. Даже некоторая обречённость в нём прозвучала, будто Пауль задницей чувствовал, что ему сейчас влетит… В общем, задница Пауля чувствовала лучше, чем соображала его голова.

— Кретин, — сказал Оскар негромко, но ледяное спокойствие его голоса звучало гораздо страшнее, чем гневный крик.

— Да, ваше превосходительство, — покорно согласился Пауль.

— Ты идиот, — добавил Оскар.

— Совершенно с вами согласен, ваше превосходительство, — рабски преданно откликнулся консьерж.

— Не понимаю, что такой тупица вообще делает на службе в этом престижном доме, — продолжал Оскар выражать своё крайнее неодобрение.

— Сам диву даюсь, ваше превосходительство, — развёл руками Пауль.

Вид у него был при этом придурковато-покаянный: если б он мог, он бы ковриком расстелился под ногами Оскара.

— Ты должен был немедленно связаться со мной, остолоп, — сказал Оскар. — А не оставлять её тут истекать кровью.

— Виноват, ваша светлость, — печально ответил консьерж.

Переходя от слов к действиям, Оскар подхватил меня на руки и повелительно бросил Паулю:

— Ключи, дубина! Беги вперёд и отопри нам дверь!

Тот, изо всех сил стараясь угодить и продемонстрировать расторопность, кинулся к шкафу с ключами, да по дороге поскользнулся на моём плевке и растянулся на полу, чем заставил Оскара презрительно фыркнуть.

— Извиняюсь, ваше превосходительство, я мигом! — заверил Пауль, резво поднимаясь.

Перескакивая через ступеньку, он помчался впереди, а Оскар сказал мне:

— Всё будет хорошо, дорогая, мы тебя мигом вылечим.

Через минуту я сидела на кровати, раздетая по пояс, а Оскар осматривал мою рану. Пауль стоял в дверях истуканом, не сводя взгляда с моей груди. Оскар, заметив его, приказал:

— Пошёл вон, недоумок! И добудь полтора литра крови!

Пауль опомнился.

— Будет сделано, ваше превосходительство! — С этими словами он низко поклонился и выскочил из квартиры.

Оскар наложил мне повязку и уложил в постель. Я хотела немедленно рассказать ему всё, но он прижал мои губы пальцем и сказал ласково:

— Не утруждайся, милая, тебе сейчас тяжело говорить.

Кашель снова сотряс мою грудь, и на белоснежном полотенце, которое Оскар заботливо подал мне, появилось кровавое пятно. Я смогла выговорить только одно слово:

— Лёля…

Оскар понимающе кивнул.

— Не беспокойся. Я всё улажу.

— Это не она, — прохрипела я. — Я сама… Случайно упала.

Он снова кивнул, хотя в его взгляде отразилось понимание истинного положения дел. Разве его можно было обмануть?

— Она здесь ни при чём, — из последних сил выдохнула я.

— Ну конечно, разумеется, — мягко сказал Оскар, кладя ладонь мне на лоб. — Ш-ш, успокойся… Всё будет хорошо.

Пауль принёс кровь, и меня напоили ею. Боль и чувство сдавливания в груди начали постепенно отпускать, в теле разлилось тепло, а глаза начали непреодолимо слипаться.

Я провалялась в постели два дня. Рана зажила, но боль полностью меня не оставила. Конечно, она порядком ослабела и не шла ни в какое сравнение с тем пульсирующим адом, что прежде сжигал меня изнутри. Теперь в груди временами тупо и тоскливо ныло.

— Ну, как твоя рана? Посмотрим, — сказал Оскар, разматывая повязку. — Прекрасно, полностью зажила.

— Но, кажется, будет ныть к перемене погоды, — невесело усмехнулась я.

Оскар посмотрел на меня проницательно. Ничего не сказав, он только поцеловал меня в лоб. Пауль принёс очередную порцию крови, и я, опять отупев от сытости, завалилась в постель.

— Ты устала, моя дорогая, — проговорил Оскар, заботливо поправляя одеяло. — Тебе нужно отдохнуть, пожить в уединении. И так будет безопаснее для тебя. Думаю, мой особняк как раз подойдёт для этого.

Я спросила о том, что меня больше всего беспокоило:

— А Лёля? Что с ней?

Оскар вздохнул.

— Она арестована по подозрению в убийстве отца.

Я даже приподнялась на локте.

— Как это так?!

— Да тихо ты. — Оскар мягко надавил мне на плечи, принуждая снова лечь. — Похоже, это дело рук Октавиана. Видимо, он тоже всерьёз верит, что она — будущая избранная, раз хочет вывести её из игры ещё ДО того, как она станет одной из нас. С другой стороны, ведь он мог бы просто убить её… Однако, не решается. Значит, всё-таки побаивается чего-то.

Я упала на подушку.

— И как они только выведали… Ведь я об этом никому, ни одной душе…

Оскар только развёл руками. Я проскрежетала:

— Клянусь именем Леледы, он за это поплатится.

— Когда-нибудь он обязательно поплатится, я в этом уверен, — сказал Оскар. — А сейчас надо попробовать вытащить девочку из этого переплёта. Октавиан силён, но он не единственный старший магистр в Ордене. У нас тоже кое-что найдётся.

Я сжала его руку.

— Прошу тебя, ради Леледы, вытащи её.

Оскар улыбнулся, сверкнув идеально ровным рядом зубов молочной белизны.

— Уже работаю над этим. — И он положил на одеяло увесистую папку. — Материалы дела.

Листки шуршали, переворачиваясь под моими пальцами.

— Развали это дело, — сказала я. — Ты знаешь законы, ты сможешь.

— Думаю, закон будет оставлен в дураках, — усмехнулся Оскар.

Мне пришла в голову мысль.

— Если я напишу записку, ты сможешь передать ей?

Оскар кивнул. Он дал мне ручку и листок бумаги, и я написала:

«Лёля,

Ты — одна из нас, потому я и нашла тебя. Это твоя судьба… И моя тоже. Тебе уготовано очень многое. Придёт время — и ты всё узнаешь. Не сожалей о прошлом, возврата назад для тебя нет. Навостри мои любимые ушки и слушай Оскара. Он наставит тебя. Прощай».

Оскар положил листок в папку.

— Я передам, не беспокойся.

— Ты возьмёшь её в ученицы? — спросила я.

— А почему бы тебе самой этим не заняться? — ответил он вопросом на вопрос.

Я прижала руку к груди, где ныла боль, вновь ставшая призрачной.

— Я бы взялась, но… Слишком больно.

Рука Оскара скользнула по моим волосам.

— Хорошо, дорогая. Я всё сделаю. Она будет Великой Госпожой, я обещаю.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

Часть 4

Говорите, вы меня видели? Что ж, вполне возможно. Ну, и как я вам? Худая — кожа да кости, спутанные волосы непонятного цвета, ввалившиеся глаза, серые губы… Как говорится, краше в гроб кладут. И голос — странный, глухой, не мужской и не женский. Красотка, не правда ли?

Теперь и я имела возможность увидеть себя такой. Пожалуй, даже ещё хуже. Да, то, что увидели вы и Лёля — ещё не самый страшный мой вид. Это я немного оправилась, а в первое время после выхода из анабиоза… Показать вам? Ладно, удовлетворю ваше любопытство.

Кажется, я остановилась на том, как выползла из подземелья, и меня обнаружил посланник от Оскара, обладавший приятным голосом. Был стремительный полёт, потом скрип отворяемых дверей, мерцание свечей, блеск золотого орнамента на тёмно-красных обоях и дорогой глянец мебельной обивки. Тяжёлые портьеры раздвинулись, и моё тело обняла тёплая вода с благовониями. Кожу тёрла мочалка, а чьи-то пальцы стряхивали на пол мокрые пряди моих волос.

— Просто клочьями лезут…

Оскар сам, не доверяя слугам, мыл меня. Большие клочки моих волос оставались у него в руках, и он, морщась, стряхивал их. Я ещё не видела себя в зеркале, но уже предчувствовала: то, что я там увижу, мне не понравится.

Потом была свежая, ещё тёплая кровь и чистая постель. И сон без сновидений, который опустился на меня, как чёрное покрывало.

Когда я проснулась, глазам стало больно от холодного, серовато-белого света, лившегося в окно. Тёмная фигура, стоявшая у занавески, обернулась и сказала голосом Оскара:

— Доброе утро, дорогая.

Я пробормотала:

— Свет… Глазам больно…

Оскар прикрыл окно занавесками, оставив только небольшую щель, чтобы не было полного мрака.

— Так лучше?

— Да… Спасибо…

Оскар присел на край моей постели. Он был элегантен всегда, во все времена, независимо от века и господствующей в нём моды, подбирая для себя всё только самое лучшее. Мода менялась, и вместе с ней менялся его облик, но элегантность и безупречность отличала его постоянно. Великолепно скроенный чёрный фрак, жемчужно-серый жилет, белоснежная рубашка и белый шёлковый галстук, тёмно-серые панталоны и чёрные сверкающие сапоги с коричневыми отворотами — да, Оскар был опрятным щёголем в любой ситуации… Но отнюдь не до тошноты — то есть, он был не из тех нарциссов, что постоянно думают «о красе ногтей». Сам, скинув фрак и закатав рукава рубашки, мыл меня, хотя мог поручить слугам…

Сейчас он смотрел на меня с грустной лаской в глазах.

— Очнулась всё-таки… А я уж думал, что больше никогда тебя не увижу.

— Жуткий напиток, — прохрипела я. — Так и должно быть? Он так должен действовать?

Оскар задумчиво тронул чисто выбритый подбородок. В те времена он носил небольшие бакенбарды.

— Насколько мне это известно, да, — проговорил он. — Я несколько раз справлялся у Октавиана о твоём состоянии, но он, как видно, уже сбросил тебя со счетов… Так отвечал, будто тебя и не существует вовсе.

— Но я жива, а значит, выдержала испытание, — сказала я. — Надо пойти к нему и заявить об этом!

Оскар смотрел на меня, и что-то его взгляд мне не нравился…

— Ты плохо выглядишь, дорогая, — ответил он после паузы. — Хотя, конечно, две недели спячки никого не украсили бы… Но ты словно не две недели в ней провела, а год! Можешь взглянуть сама.

И Оскар, взяв с туалетного столика ручное зеркало, протянул его мне.

Из зеркала на меня смотрело поистине жуткое существо, похожее на ходячего мертвеца. Череп, обтянутый бледной кожей серовато-сиреневого оттенка, местами даже с желтизной, бескровные губы, ввалившиеся тусклые глаза и безжизненно свисающие жалкие остатки волос, сменившие цвет с чёрного на какой-то непонятный бурый… Без блеска, как пыльная пакля, несмотря на то, что их недавно мыли. Я даже не поверила, что это я, но зеркало упрямо показывало мне это страшное лицо.

Оскар чуть слышно вздохнул и ободряюще положил руку мне на плечо. Цвет его лица по сравнению с моим казался… человеческим. Да, хоть он и никогда не отличался румянцем, но теперь рядом со мной смотрелся просто розовым поросёночком.

— Ну ничего, ничего, — сказал он обнадёживающе. — Может, и откормим тебя, и ты станешь прежней…

Зеркало упало на одеяло, и Оскар убрал его.

Но сколько меня ни откармливали, лучше я не выглядела. Волосы вылезали клочьями, оставались в руке, стоило их только задеть, и Оскар просто остриг остатки. Физическая сила ко мне понемногу вернулась, но Оскар не выпускал меня из своего дома даже на охоту — по его словам, ради моей же безопасности. Впрочем, особого желания выходить куда-либо в таком виде у меня не было, и я дни и ночи напролёт просиживала дома, а кровь мне приносили. Мою облезлую голову покрывал чепец, который я не снимала даже в постели.

Но самое главное — мои крылья потеряли свой сияющий белоснежный оттенок, став тускло-пепельными. Как такое могло произойти? Я могла только гадать. У Оскара были подозрения относительно того, что Октавиан мог что-то подмешать в испытательный напиток, чтобы отравить меня, и чем больше я размышляла, тем более правдоподобными эти подозрения мне казались.

От безделья я читала книги, просиживая в библиотеке круглыми сутками, но временами, отрывая взгляд от строчек, я сжимала челюсти. В моём сердце копился гнев.

Октавиан сам хотел власти, вот в чём было дело. Наплевав на закон, он устранял всех претендентов на звание Великого Магистра. Г-жа Оттилия Персиваль, занимавшая этот пост, была уже в то время так стара и слаба умом, что превратилась практически в формальную фигуру, а делами Ордена управляли старшие магистры — Октавиан, Ганимед, Канут и Оскар. Первым по старшинству шёл Ганимед, и именно он стал бы исполнять обязанности Великого Магистра, если бы на момент смерти действующей главы Ордена не нашлось бы белокрылого наследника. Октавиан же был вторым по старшинству. Я только со скупых слов Оскара знала, что Октавиан строил всевозможные козни, чтобы устранить Ганимеда или хотя бы уменьшить его влияние, но у него всё никак не получалось. А белокрылые были ему как кость в горле.

Оскар жил уединённо и принимал у себя гостей крайне редко. Единственным частым гостем в доме был Деметриус, молодой симпатичный хищник — тот самый обладатель приятного голоса, что нашёл меня, сразу после того как я очнулась от спячки. Его светло-русые, с едва приметной рыжинкой волосы были всегда размётаны наподобие львиной гривы, щёки украшали короткие, аккуратно подбритые золотистые бакенбарды, а на мужественно очерченном подбородке была ямочка. Чем-то он был похож на молодого Шиллера. Его светлые серовато-голубые глаза полыхали таким огнём, а движения были столь порывисты и стремительны, что я про себя прозвала его «Ураган». Он носил чёрный плащ гавелок, широкая пелерина которого развевалась при ходьбе, как крылья — словом, Деметриус был весь летящий, и данное ему мной прозвище как нельзя более точно отражало его манеры. Если в доме повеяло сквозняком — значит, в гости явился Деметриус-Ураган.

В его присутствии Оскар, обычно непроницаемый и сдержанный, менялся. Перемена эта могла быть неуловима для непривычного глаза, но мне, знавшей Оскара уже давно, были видны малейшие колебания его духа. Вроде бы он вёл себя почти как обычно, но при этом и его взгляд, и голос теплели. Эта теплота напоминала отеческую, и вместе с тем было в ней что-то иное…

Деметриус был необычайно талантлив: писал стихи и песни на нескольких языках, играл на многих музыкальных инструментах и обладал светлым и звонким тенором. Оскар любил слушать оперные арии в его исполнении и восторгался его стихами, которые Деметриус обычно читал ему вполголоса, сидя на библиотечном диванчике, а когда Ураган пел романсы, аккомпанируя себе на фортепиано, глаза Оскара наполнялись мягким сиянием. Но если в такие моменты случалось присутствовать мне, я кожей чувствовала желание обоих — чтобы я оставила их вдвоём.

Впрочем, я не буду лезть в личную жизнь Оскара. Он имеет право на её неприкосновенность, не так ли? Скажу только, что Деметриус жив и по сей день, и они с Оскаром по-прежнему поддерживают отношения, не выставляя их, впрочем, напоказ.

Разумеется, моё исчезновение из подземелья, где я валялась в спячке, не прошло незамеченным. Октавиан искал меня, чтобы убедиться, составляю ли я всё ещё ему конкуренцию, и в один прекрасный день Оскар сообщил новость:

— Сегодня я встретился с Октавианом, и он спросил, не знаю ли я случайно, где ты.

— И что ты ответил? — насторожилась я.

— А что я мог ответить? — поморщился он. — Сам факт, что он задал этот вопрос именно мне, говорит в пользу того, что у него есть сведения о твоём местонахождении.

— А может, он просто так полюбопытствовал? — предположила я, хотя уже была склонна разделить точку зрения Оскара.

Тот ответил с невесёлой усмешкой:

— Октавиан не задаёт вопросов из праздного любопытства. Он желает видеть тебя.

И он вручил мне письмо, от которого исходил хорошо знакомый запах — запах крови. Сломав печать, я развернула листок и пробежала глазами по ровным строчкам, пестревшим завитушками, фигурными росчерками и прочими высокомерными витиеватостями. Это было приглашение или, лучше сказать, предписание явиться в замок Великого Магистра. И отмахнуться от него было нельзя: хочешь — не хочешь, а будь в указанном месте в указанное время. Скорее всего, писал не сам Октавиан… Секретарь, наверное. Но я ненавидела руку, выводившую эти затейливые буквы.

— Желает посмотреть, что он со мной сотворил? — прошипела я. — Или добить?

— Добить тебя я ему не позволю, чего бы мне это ни стоило, — сказал Оскар. — Я не отойду от тебя ни на шаг. Ничего не бойся, дитя моё. А главное — веди себя благоразумно.

Я полагала, что встреча пройдёт с глазу на глаз — только я, Оскар и Октавиан, но когда мы прибыли в замок, оказалось, что в сборе были все магистры: старшие сидели в креслах, младшие стояли двумя группами по обе стороны от них. Закутанная с головы до ног в тёмно-фиолетовый плащ с капюшоном, я ступила в пятно света в центре тронного зала, а Оскар, сняв сверкающий цилиндр рукой в белой перчатке, поклонился собранию.

— Приветствуем вас, собратья!

— И я приветствую вас от имени всех присутствующих, — отозвался сухопарый высоколобый Ганимед Юстина, поднявшись с кресла и также слегка поклонившись.

Он был старшим, а потому председательствовал на всех собраниях. В трепещущем свете факелов поблёскивала бисерная вышивка его длиннополого чёрного кафтана с высоким воротником, а глубоко посаженные глаза были столь темны, что казалось, будто под высокомерно полуопущенными веками у него чернела пустота. Его лицо походило на каменный лик статуи — особенно вот этими пустыми жуткими глазами.

— Собственно, приглашены вы по инициативе Октавиана Британии, — сказал он и обратился к названному по имени: — Собрат, вам слово. — И Ганимед снова уселся.

Гладкий череп вставшего на ноги Октавиана сиял бликами света, а взгляд был прикован к моему лицу, а точнее — к пространству под низко надвинутым капюшоном. Ему явно не терпелось рассмотреть меня — полюбоваться, так сказать, на дело своих рук. Интересно, какого цвета у него мозги? Если долбануть по его блестящей голове самым большим из мечей, что украшали стены этого зала, это наверняка можно было бы выяснить…

— Собратья! — гулко раздался его голос. — Эта юная особа, которую вы видите перед собой, — Эйне, недавно получившая звание младшего магистра и претендовавшая на избранность. Как вам известно, все кандидаты в Великие Магистры проходят предварительную проверку испытательным напитком. Если кандидат выжил и сохранил белоснежный цвет крыльев, его можно смело считать избранным. Но так ли это в случае с Эйне? Мы должны в этом убедиться. Эйне, не могла бы ты показать нам своё лицо для начала?

В полной тишине слышалось только потрескивание факелов. Мысль о мече на стене и цвете мозгов Октавиана казалась всё соблазнительнее, но вряд ли мне дали бы осуществить это. Вполне возможно, все сразу же увидели бы цвет моих мозгов…

Рука Оскара коснулась моего плеча. Да, он был рядом и поддерживал, но был ли он готов пойти до конца, защищая меня?

— Дорогая, смелее, — мягко прозвучал его голос рядом с моим ухом. — Делай то, о чём тебя просят. Я с тобой, не волнуйся.

Я откинула капюшон. Под ним был капор с шёлковыми лентами и искусственными цветами, скрывавший мою уродливую причёску, но лицо оставалось открытым. И все, конечно, увидели, как я «похорошела».

— Гм, кхм, — откашлялся Октавиан, вволю налюбовавшись тем, что он сотворил со мной. — Как ты себя чувствуешь, Эйне?

Ядовитые слова жгли мне язык, готовые вот-вот сорваться, но рука Оскара тихонько сжала мне локоть. Осторожность превыше всего, говорила она.

— Благодарю вас, ваше превосходительство, вполне хорошо, — вежливо ответила я, но яд всё же просачивался наружу в каждом шипящем звуке. Этакая змеиная учтивость.

— Рад это слышать, — отчеканил Октавиан. Каждое слово с хрустом отскакивало от его ровных острых зубов, как разгрызенная ореховая скорлупа. — Однако, не могла бы ты разрешить наши сомнения скорейшим образом, позволив нам взглянуть и на твои крылья?

Как бы вы отнеслись к просьбе какого-нибудь праздно любопытствующего субъекта, никак не связанного с медициной, снять повязку и показать рану или ожог? Правильно, послали бы его по известному адресу и были бы правы. Я же не могла сделать того же самого.

И за моей спиной для всеобщего ознакомления раскрылись крылья — уже не белоснежные, а серые, как ветошь. По залу прошуршал шепоток, а Октавиан, приблизившись ко мне, обошёл меня кругом, как музейный экспонат.

— Что ж, собратья… Как мы можем видеть, цвет крыльев Эйне отнюдь не указывает на её избранность. Увы, наши надежды на обретение в её лице нового Великого Магистра не оправдались.

Стоя в перекрестье множества взглядов, устремлённых на мои крылья, как на нечто противоестественное (а что в них было такого? самые обычные крылья), я уже почти ощущала ладонью рукоять меча со стены и видела, как он кромсает черепа всех, кто посмеет хотя бы пикнуть… хоть слово вякнуть по этому поводу. А все смотрели на меня так, будто у меня из спины торчала вторая пара ног, а не крылья.

— Итак, Эйне не прошла испытание напитком, — заключил Октавиан.

— И вы довольны, не так ли?

Да, это сказал мой жутковатый, хриплый и глухой голос. Произнёс он это твёрдо и с вызовом, так что всё собрание обомлело. Оскар обеспокоенно взглянул на меня.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Октавиан, сверкая глазами из-под нахмуренных бровей.

Оскар умолял меня взглядом: «Не надо». Но меня было уже не остановить: в таких случаях говорят — «будто бес вселился».

— То и хочу сказать, ваше превосходительство. Не вашими ли стараниями я провалила это испытание? Признайтесь, что вы подсыпали в напиток?

Шепоток собрания перерос в негромкий недоуменный гул, а Октавиан негодующе воскликнул:

— Что-о?! Да как ты смеешь обвинять меня в таком кощунстве?! В осквернении ритуала!

— Побойтесь гнева Леледы, ваше превосходительство, и лучше покайтесь! — продолжала я, вонзая в него каждое слово, как кинжал. — Сознайтесь чистосердечно, что желаете заполучить власть в собственные руки, а потому мои белые крылья вам помешали! Когда вы вручали мне кубок с напитком, вашей целью было не испытать меня, а усыпить навсегда!

Собрание было в шоке. Что до Оскара, то он стоял, заслонив глаза рукой. Вся его поза как бы говорила: «Это конец…» Перекрывая голосом нарастающий гул в зале, Октавиан вскричал:

— Мерзкая клевета! — И обратил взгляд на Ганимеда: — Собрат! Это просто неслыханно, не правда ли? У неё нет никаких доказательств!

Ганимед поднялся с кресла. Обдав меня холодом черноты из-под век, он спросил:

— У тебя есть доказательства того, в чём ты посмела обвинить старшего магистра Октавиана?

— Только моё слово, — ответила я.

— Этого недостаточно, — сказал Ганимед. — Взять её!

В ту же секунду я оказалась в руках дюжих охранников, вооружённых саблями, острия которых я незамедлительно ощутила на своей шее. Белой молнией сверкнула выброшенная вперёд рука Оскара в перчатке:

— Подождите! Собрат, позвольте сказать вам пару слов.

Ганимед величаво повернул свой каменный лик:

— Слушаю вас, собрат.

— Тет-а-тет, если разрешите, — сказал Оскар.

— Извольте, — благосклонно кивнул Ганимед. И коротко бросил державшей меня охране: — Ждать моих распоряжений.

Они удалились вместе из зала. Брошенный на меня взгляд Оскара умолял: «Веди себя тихо!»

Я понимала: он собирался спасать мою шкуру, и если я сейчас начну буянить, все его благородные усилия пойдут прахом. Какое-то время я стояла неподвижно, но меня так и подмывало раскидать скрутивших меня охранников — я даже чувствовала в себе достаточно сил для этого. Пусть моя свобода будет недолгой, но я снесу эту лысую башку с плеч… Гнев Леледы падёт на него через меня. О, я была готова стать орудием справедливой кары! В груди зарождался смерч страшной разрушительной силы, от которого — я знала — никому не будет пощады.

Охрана разлетелась в стороны, как кегли, и, не успело собрание ахнуть, как в моей руке сверкнула сабля. В следующее мгновение Октавиан лежал на полу, а я сидела верхом на нём, приставив острие к его горлу.

— Abelladerion, — произнесла я приговор. В переводе с Языка это означало «умри с позором».

На секунду в глазах Октавиана мелькнул страх… И на моё запястье легла рука лебединой белизны.

Зал погрузился во мрак, исчезли факелы, кануло во тьму собрание, и остались только мы втроём: я, сабля и сияющая рука на моём запястье.

«Не сейчас, — раздалось у меня в голове. — Его постигнет кара, но позднее. А у тебя другая миссия, не забывай об этом. Ты должна отыскать мою наследницу, а до тех пор ни один собрат не должен пасть от твоей руки, запомни. Иначе ты утратишь способность чувствовать её. Когда она займёт трон Великого Магистра, воцарится мой порядок».

Рука уже давно соскользнула с моего запястья, а отзвуки этого голоса всё ещё раздавались в голове. Охрана снова схватила меня, обезоружила и оттащила от Октавиана, а я, впав в какое-то оцепенение, даже не сопротивлялась.

— Что здесь происходит? — раздался голос Ганимеда.

Они с Оскаром уже вернулись. «Так и знал, что тебя нельзя оставить одну», — сказал мне взгляд моего наставника.

— Она напала на меня, — объявил Октавиан. — Полагаю, её следует наказать, собрат! После всего, что ею было сказано и сделано, она это заслужила.

— Наш собрат Оскар Октавия поручился за Эйне своей честью, — сообщил Ганимед. — Будем считать инцидент исчерпанным.

Властный взмах руки — и я почувствовала свободу. Меня больше не держали.

Оскар поручился за меня честью, и это значило, что я несла ответственность уже сразу за две репутации — свою и его. Любой мой проступок теперь должен был отразиться на нём.

— Наследница Леледы всё равно придёт, хотите вы того или нет, — пробормотала я, обводя всех туманящимся взглядом. — Она займёт этот трон, и воцарится порядок.

— Ну конечно, придёт, разумеется, — ответил Ганимед. — Мы ждём этого момента с надлежащим благоговением.

Какое «благоговение» они выказали к Авроре, вы знаете. И слово «abelladerion», которое я произнесла над Октавианом, ещё раз прозвучало в этом зале уже из её уст.

Постепенно мой внешний вид улучшился, но не намного. Волосы отросли, но превратились во взъерошенную гриву неопределённого цвета, появилась седина. Вот так я и приобрела тот жутковатый облик, по которому вы меня знаете.

А теперь я кошка с седым ухом.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

Часть 5

— Ты говоришь, видела Леледу? Расскажи-ка поподробнее, — попросил Оскар.

После моего рассказа он долго сидел в раздумьях. За окном кружилась густая метель.

Встав и подойдя к окну, он поднял раму. В комнату сразу ворвался холодный ветер, растрепав Оскару волосы и осыпав их снежинками. Оскар же, вытянув руку, ловил снег в ладонь.

— Тебе повезло, что ты не старший магистр, — сказал он. — Ты не представляешь себе, какое это змеиное гнездо. С тех пор как Великая Госпожа удалилась от дел, они всё никак не поделят власть… Я не видел предыдущего Великого Магистра, но говорят, при ней порядок был больше похож на тот, что завещан нам Леледой. А сейчас… Все будто с ума посходили. Когда-то давно — тех времён я также не застал, знаю лишь из нашей истории — с Леледой мог говорить каждый и в любое время, представляешь? Обратиться к ней за советом, попросить о помощи, защите. Сейчас же она молчит. Не потому ли, что мы отошли от её заветов? Она недовольна… И неудивительно. После того, что сделал Октавиан, я на её месте не только перестал бы с нами разговаривать, но и испепелил бы… не всех, но некоторых.

Оскар вздохнул и смолк, щурясь от летевших ему в глаза снежинок. От гуляющего по комнате ветра стало немного неуютно, но он этого будто не замечал, стоя у открытого окна.

— Бросить ему в лицо обвинение было смело с твоей стороны… Смело, но глупо. — Угол губ Оскара чуть дёрнулся, а это означало у него крайнюю степень досады. — Теперь на твоём месте я опасался бы слежки и сто раз думал бы, прежде чем сказать хоть слово.

— Да пускай следят, мне от этого ни холодно, ни жарко не будет, — хмыкнула я.

Оскар посмотрел на меня прищурившись, со снежинками на ресницах.

— Искать наследницу, будучи у них под колпаком? Задача не из лёгких. Но ты не ищешь простых путей, верно?

Что я могу сказать об Оскаре? Из всех старших магистров он был самый молодой, но самый толковый. Ганимед зачастую обращался к нему «мой мальчик» или «мой молодой собрат», но по мозгам Оскар превосходил всех стариков, вместе взятых, а они, чувствуя, что он дышит им в затылок, относились к нему настороженно. Но Оскар был хитрецом и хорошим дипломатом, и в море интриг, что плелись верхушкой Ордена, он умудрялся всегда оставаться на плаву. Вы можете предположить: мол, если не тонет, то, может быть, плохо пахнет? О нет, вот тут вы ошибётесь. Хотя не исключено, что я пристрастна… Ведь он был единственным, кто поддерживал меня все эти годы, пока я искала наследницу. Его рука была единственной, что всегда была готова вытереть мне слёзы или кровь, а потому я не могу быть достаточно объективной в оценке. Поскольку я не помнила своего настоящего отца, Оскар стал им.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

* * *

Год шёл за годом, а я всё ждала и искала тебя, моя судьба. Одна, без помощников, с поддержкой лишь одного Оскара. Но это был только мой крест, возложенный на меня Леледой, и я несла его сама, стараясь как можно реже беспокоить моего наставника, так что со временем его поддержка стала почти условной. Меня мучили те же видения, что и тебя: огонь, крики, смерть, красные комочки обожжённой земли… Собрат идёт против собрата, один хищник рубит голову другому, а кровь выдают в прозрачных пакетиках. Мне снились люди в ваннах, опутанные тонкими трубками, а ещё — воины в чёрных масках. Задолго до того, как они появились.

Мне снилась и ты, но мне постоянно не удавалось рассмотреть твоё лицо. Сон за сном я видела только голубые молнии в глазах.

А потом я наконец нашла тебя, но — мёртвой. Это было во Вторую мировую, которая для твоей родной страны называлась Великой Отечественной. Когда я нашла тебя, было слишком поздно: ты висела в петле, и молний в твоих остекленевших глазах мне так и не удалось увидеть. Это сделали с тобой гитлеровцы.

Да, я видела твою смерть.

Тогда я думала, что настал конец всему. Я просто лежала на обломках стены разбомбленного дома, без мыслей и без чувств, под мокрым снегом, пока не услышала окрик на немецком. Всем, наверно, до сих пор знакома форма этих касок, правда? И я увидела парня в такой каске и с автоматом: он патрулировал эти руины. Он был обычный солдат и просто нёс свою службу. Не изувер, не жестокий мерзавец-фашист, нет. Обыкновенный немецкий парень лет двадцати, не больше. Дома у него была седая муттер, писавшая ему длинные письма, усатый фатер и любимая девушка Лизхен. По долгу службы он резко окрикнул меня, спрашивая, кто я и что здесь делаю. Что я могла ему ответить? Да ничего. Когда он подошёл ближе, я схватила его и вонзила зубы ему в глотку.

Лизхен больше никогда не видела своего Пауля, поплакала немного и вышла замуж за Генриха.

Ничего личного, просто голод. И война.

Я думала, что это конец, но ошиблась, к счастью. Просто было безвременье, которое требовалось переждать. Часто в снах я видела то место, где Леледа впервые сказала мне, что я должна тебя найти. Зелёные склоны гор, развалины какой-то древней крепости и старая, мощёная камнем дорога — вот что мне запомнилось. Где это место? Как его отыскать? Мне почему-то казалось, что там я найду все ответы.

Звенела какая-то нить, то напрягаясь, то ослабевая. Один её конец был в моём сердце, а другой… А вот другой надо было найти. А что, если просто пойти по ней? Куда она меня приведёт?

Да, она привела меня именно в то место. В Андах.

Я даже нашла развалины той крепости, и даже тот самый камень, на котором, как на постаменте, стояла Леледа в своих сияющих одеждах. Я припала к этому камню и впитывала, впитывала… Сама не знаю, что. А потом уснула.

И снова увидела тебя, точнее — голубые молнии в твоих глазах. На этот раз мне удалось смутно рассмотреть твою фигуру целиком: ты была в чёрной одежде, похожей на форму тех воинов из моих снов, и у тебя была седая прядь в волосах, как у меня… А вот черт лица я опять не сумела чётко увидеть. Ну ничего, по молниям в глазах узнаю.

Да, в том, что ты снова придёшь, я перестала сомневаться. Оставалось только подождать… каких-то несколько десятилетий.

И вот, я дождалась и нашла тебя. Мы сидели на крыше высокого дома, и ты спросила:

— Зачем я тебе понадобилась?

А я ответила:

— Твоя трансцендентная сущность лежит в области экзистенциальных эманаций ортодоксального понимания хрен её знает какой задвинутой грёбаной инь твою в ян, по методу иррационального бессознательного трахания мозгов, и всё в таком духе.

Смешно звучит эта абракадабра, конечно. Если бы я сказала, что искала тебя много лет, и твоя судьба — стать Великим Магистром Ордена, как бы ты восприняла это? Поверила бы? Не знаю. Сложно и долго объяснять…

А вообще, мне казалось, что лучше не открывать тебе твою судьбу заранее. Я узнала о значении своих белых крыльев — и что? Помогло это мне? Впрочем, судьбу нельзя обмануть. Если мне не суждено было стать Великим Магистром, я им и не стала. Моя задача была другой — найти тебя. А ты стала Великой Госпожой даже несмотря на то, что тебе всячески мешали.

Обвинение тебя в смерти отца было только началом. Его подстроил Октавиан. Проникать в разные институты человеческого общества умела не только «Аврора»: Орден тоже использовал людей в своих целях, но не в таких масштабах, боясь высунуться из тени слишком далеко. «Аврора» высунулась дальше, и сама знаешь, к чему это привело. Шила в мешке не утаишь, а такая организация, как «Аврора», покрупнее шила будет…

Ставка делалась на то, что ты не выдержишь заключения, и это было вполне реальной перспективой. Ну, а если бы ты проявила стойкость, тебе «помогли» бы не выдержать. Почему Октавиан просто не подослал к тебе убийц? Так, согласись, было бы гораздо проще и надёжнее. Не знаю… Может быть, мои слова о гневе Леледы всё же посеяли в его душе какое-то опасение, и он всё же не рискнул взять на себя убийство, выбрав окольные пути? Чтобы всё выглядело так, будто он здесь ни при чём. Ведь если бы другим старшим магистрам стало известно о том, что он убрал тебя физически, они могли бы использовать это против него же, формально прикрываясь законом, которого в душе, увы, не чтили сами. В этом гадючнике давно и не пахло порядком… Сообществу хищников нужны были перемены. И только с твоим приходом они могли настать.

Оскар вытащил тебя из тюрьмы, и ты бродила по сонным зимним улицам незнакомого тебе города, а я тенью кралась за тобой. Поверишь ли — боялась ещё каких-нибудь сюрпризов от Октавиана. Что, если он выследил тебя? Но нет, сколько я за тобой ни петляла, слежки так и не почуяла. Всё было чисто…

Но ненадолго: появились эти два отморозка. Не хищники — люди. Они шли за тобой, а я перелетала с крыши на крышу, не отставая и не сводя с них глаз. И когда они потащили тебя в укромное место, чтобы там изнасиловать, я вмешалась.

Первый вышел на меня с ножом. Что мне был его нож? Не страшнее иголки. Один удар — и его рука была пуста. Мои челюсти сомкнулись на его горле, рывок — и я выплюнула его гортань. Мой фирменный укус, который ты взяла на вооружение, когда сама стала хищницей. Со вторым я поступила так же.

Ты сидела на мартовском льду, глядя на меня. Это была наша первая встреча глаза в глаза, после того как ты толкнула меня на тот железный прут… Нет, я не винила и не виню тебя, хотя эта боль так и не прошла, поселившись в моей груди навсегда. Её нельзя было снять никакими обезболивающими средствами, зато она всегда реагировала на твоё приближение. Если заболело сильнее — значит, ты где-то рядом.

А потом я бродила под снегопадом по улицам. В груди ныло, я курила сигарету за сигаретой.

— Здравствуй, — услышала я.

Это был Оскар — в пальто с роскошным меховым воротником, с двумя букетами тюльпанов. Корку весеннего льда вновь запорашивало снегом, люди поскальзывались и падали. Я сама пару раз поскользнулась на своих любимых высоких каблуках.

— Это будет сегодня, — сказал Оскар. — Не хочешь побыть рядом?

В горле сухо царапало. Я попыталась сглотнуть, но не получилось — не было слюны.

— Нет…

Оскар взял оба букета в одну руку, а освободившейся мягко взял меня под локоть.

— Она думает о тебе. И винит себя в том, что причинила тебе боль. Думаю, вам пора поговорить.

Я отрицательно качнула головой.

— Я её ни в чём не виню. Пусть не переживает.

Оскар был, как всегда, элегантен. Снежинки усыпали роскошный мех его воротника и аккуратно уложенные блестящие волосы. Я спросила:

— А цветы кому?

Он улыбнулся:

— Дамам. Сегодня ведь Восьмое марта.

Я пожала плечами.

— Да? Я как-то в праздниках не разбираюсь.

Мы пошли по улице под снегопадом. Оскар вручил мне один букет, и я вертела его, не зная, куда деть. Он мешал мне в руках.

— Приходи, пожалуйста. Сегодня великий день — наследница придёт в мир хищников. Побудь с нами. И её заодно поддержишь. Ей будет тяжело, ты сама знаешь…

Я кивнула. О да… Тебе предстояло помучиться, «рождаясь». Вспомнился твой взгляд, когда ты сидела на льду, дрожа, рядом с двумя убитыми мной насильниками. Молний тогда в нём не было — какое уж там… Просто испуганная девчонка, пьяная к тому же. Прийти, быть рядом с тобой в этот трудный и ответственный момент?

— Приходи, — мягко уговаривал Оскар.

Я неуверенно кивнула.

— Хорошо…

— Ну, вот и славно, — улыбнулся Оскар. — Значит, увидимся?

Я кивнула ещё раз, и он погладил меня по руке.

— Ну, мне пора.

Он собрался уходить, а букет оставался у меня.

— А цветы? — Я протянула ему тюльпаны обратно.

Оскар засмеялся, сверкнув белыми зубами.

— Это тебе. А второй из дам я ещё один куплю.

И я осталась одна под падающим снегом, не зная, куда девать букет.

Нет, у меня не хватило духу прийти к тебе. Не смогла, хоть и пообещала Оскару. Вместо этого я сидела на крыше соседнего дома, глядя на уютный свет в окнах квартиры, где ты сейчас проходила все стадии превращения, и прислушиваясь к ноющей пульсации в груди. Не знаю, может быть, ты ждала меня? Если да, то я, конечно, поступила малодушно, не придя, а если нет… Ну, тогда и чёрт с ним.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

* * *

Октавиан боялся Авроры, я увидела это в его глазах, когда она вошла в тронный зал, чтобы пройти обряд посвящения в члены Ордена. Я стояла вместе с прочими младшими магистрами, облачённая в это дурацкое церемониальное железо, и мне было хорошо видно его лицо. Аврора вошла, осматриваясь вокруг чистыми и наивными глазами, как у несмышлёного дитяти, но уже тогда в них были эти молнии. Оскар пока не посвятил её в тайну цвета её крыльев, руководствуясь, видимо, фразой «от многих знаний многие печали», но это не делало её более желанной гостьей на этом собрании. Вроде бы радостное событие — обретена наследница Леледы, но это не радовало старших магистров, а скорее нервировало. Это нарушало их спокойствие и угрожало привычному укладу жизни, вносило чувство неуверенности в будущем. Матёрые кровососы привыкли к положению дел, сложившемуся при доживающей свои последние годы дряхлой маразматичке Оттилии Персиваль, а молодая белокрылая хищница несла с собой неопределённость. Что-то будет, если она станет Великой Госпожой? Не сгонит ли она их с насиженных мест, не ущемит ли их интересы и не заставит ли умерить слишком разросшиеся в последнее время аппетиты? Не придёт ли конец их привольной жизни? Не вздумает ли она, чего доброго, вводить какие-нибудь реформы?.. Вот о чём думали Ганимед, Канут и Октавиан, облачённые в тяжёлые церемониальные доспехи, глядя на приветствующую их «безымянную».

Октавиан, Ганимед и Канут пока лишь опасались, и только Оскар ЗНАЛ, что так будет. Он стоял рядом с ними и в то же время был им чужой.

Следя взглядом за Авророй, я заметила фигуру в чёрном плаще, оказывавшую ей подозрительные знаки внимания: то за руку возьмёт, то плечом заденет. А когда в символическом поединке меч Оскара слегка задел руку Авроры, таинственная особа кинулась накладывать повязку. Чутьё подсказало: уж не Дези ли? Когда она откинула капюшон, догадка подтвердилась. Эта дрянь прямо во время ритуала так и подбивала клинья, так и липла к Авроре… То ли от своей постоянной озабоченности, то ли выполняя какое-то задание своего шефа Октавиана. Вот это и нужно было выяснить.

Аврора клюнула на её уловки, приняв их за чистую монету, и выбрала её для ночи с другом. Уж так повелось в Ордене: кого бы ни выбрал новичок, «друг» был промывателем мозгов, шпионом и стукачом. Он охмурял неофита, опутывал сетями, оказывая знаки дружелюбия, и растерянный новичок, почти ни с кем из окружавших его опытных хищников не знакомый, неизбежно попадался. Шансов на то, что Аврора выберет меня, почти не было: приблизиться ко мне ей мешал комплекс вины, ощетинившийся у неё в душе, а мне мешала боль в груди. И она меня не выбрала, но я не собиралась так просто отдавать её в цепкие лапки Дези — несмотря на боль.

Лунная ночь у водопада — это прекрасно, без сомнения, но только если рядом близкая душа. Что можно было сказать о душе Дези? Холодная пустота, сгусток мрака. Потому-то Аврора и чувствовала себя неуютно, хотя сама не отдавала себе отчёта, почему. После недолгой трепотни о пустяках Дези пошла в атаку — попыталась завалить Аврору на травку, но потерпела фиаско, и пришлось ей для восстановления испорченного настроения прогуляться на охоту, оставив Аврору в одиночестве. Вот тут я её и подкараулила.

Дези выбрала жертву и кралась за ней по тёмной улице, а я — за Дези. Сверкнули клыки, и красавица вмиг превратилась в чудовище. Я подождала, пока она до отвала насосётся крови: тогда её, осоловевшую, будет легче прищучить. И вот, когда она плелась, пошатываясь и сыто облизывая измазанные кровью губы, я схватила её за горло и уволокла в кусты.

— Ну что, тварь, попалась? — прошипела я, наваливаясь на захваченную врасплох хищницу всей тяжестью и вжимая её затылком в землю. — Запомни, похотливая сука: тронешь её хоть пальцем — пущу твою шкуру на ремни… Симпатичные ремешки получатся! Или сумочка! Не хуже, чем из змеиной кожи. Хотя нет, до змеиной твоя не дотягивает, качество подкачало. Ну ничего, сойдёт за третий сорт.

Дези, придушенная моей рукой, могла в ответ только хрипеть. Да меня, собственно, и не слишком интересовали её ответы, мне нужно было её лишь хорошенько припугнуть.

— Я слежу за тобой, сучка, поняла? Держись от неё подальше!

Я отпустила её, и Дези, вскочив на ноги, принялась отряхиваться и откашливаться.

— Да пошла ты, — прохрипела она.

Она вернулась к Авроре, но вела себя, как пай-девочка. Её словно подменили: больше ни одного намёка, ни одного лишнего движения и прикосновения.

А через пару недель, тихой осенней ночью, когда я охотилась в одном портовом городке, ко мне подошли, подкараулив меня на пустынном пляже, трое ребят в шляпах — из тех, кого называют «шкафами». На каждом из их плеч, обтянутых чёрной тканью дорогих пальто, могло уместиться сидя по паре человек. Вопрос был до смешного стандартный:

— Есть закурить?

Доставая зажигалку, я оценила противников. Мда… Пожалуй, драться с ними — всё равно что пытаться грудью остановить поезд. Один из них легонько шлёпнул меня по руке со словами:

— Ты тупая? Тебя не спрашивают, есть ли у тебя огонь. Тебя спрашивают, есть ли у тебя закурить!

От его «лёгкого» шлепка моя рука повисла плетью, отбитая, а зажигалка улетела в темноту, но моё чуткое ухо уловило её мягкое приземление в песок. Да, начало разговора было многообещающим. Уже стало понятно, что драки не избежать, но я старалась хоть немного потянуть время, чтобы придумать какой-нибудь выход.

— Какие вы нервные, ребята… Так бы и сказали, что нужна сигаретка…

Но и пачка сигарет была выбита из моей руки тем же макаром.

— Мы такую марку не курим, — последовало объяснение.

— Ну, и чего вам в таком случае надо? Может, потанцуем под шум прибоя? — сморозила я.

Самый большой «шкаф» хмыкнул.

— Короче, привет тебе от старшего магистра Октавиана, — сказал он. — Велено передать: если будешь лезть не в своё дело, лишишься башки.

— О чём это вы? — спросила я, готовясь к худшему.

— Щас поймёшь, — пообещали мне.

Удар в спину, боль. Ноги подкосились, и я рухнула на колени, зарывшись пальцами в холодный песок, а один из шкафов, глумясь, облизывал широкое окровавленное лезвие ножа. Слизывал мою кровь, гад! По телу потекли струйки…

— Это тебе, так сказать, для закрепления урока!

«Шкафы» заржали, и я получила ещё один удар — ногой в живот. Из-под необъятных пальто появились бейсбольные биты… Ну, и вы понимаете, что за этим последовало. От удара в солнечное сплетение из меня вылился весь мой ужин.

Выплюнув на песок дюжину зубов, я прошепелявила окровавленным ртом:

— Дешёвые у вас приёмчики, ребята… Как у уличной шпаны.

— А тебе больше и не надо, — последовал невозмутимый ответ. — С тебя хватит. Больно много чести для такой швали!

А вот это он зря сказал… Разрушительный ураган гнева зарождался в моей груди, ища выхода. Пальцы сжались, загребая песок, взмах — и «шкаф» отшатнулся, пытаясь протереть кулаками глаза. Подскок — и его челюсть хрустнула от удара моей ноги. Вы когда-нибудь видели, как падают шкафы? Грандиозное зрелище, а главное — очень много шума, особенно если шкаф с посудой! Здесь, правда, падение смягчил песок, но упал громила очень эффектно — только туфли сверкнули. Двое других попытались схватить меня сзади, но одному из них я двинула каблуком по яйцам, а второму ткнула пальцем в глаз. Глазное яблоко лопнуло, по щеке заструилась кровь. Оба «шкафа» взвыли почти одновременно и с одинаковой громкостью.

— Ну, сука, я тебя сейчас порешу! — заорал одноглазый.

Они бросались на меня, как разъярённые быки, но получали всё новые и новые травмы — мелкие, но неприятные. Перелом пальцев — и «шкаф» уже не мог держать биту, песок в глаза — и он слепнул. Может, у меня и был шанс выйти победительницей, если бы не очнулся громила со сломанной челюстью. Занятая боем с другими двумя, я пропустила этот момент, а поняла, что мои дела плохи, лишь почувствовав адскую боль в бедре: в него вонзился нож. Гад знал, куда бить: из повреждённой артерии кровь ударила фонтаном. От такого кровотечения человек умирает через три минуты, но мы, хищники, от кровопотери не умираем. Но рана сделала своё дело — я упала на песок. В глазах потемнело, кровь покидала моё тело ужасающе быстро. Я изо всех сил уткнула кулак себе в пах и максимально согнула ногу. Одноглазый «шкаф» занёс надо мной биту, чтобы размозжить голову, но рука товарища удержала его от удара.

— Обожди, убивать приказа не было.

— Да хрен с ним, с приказом, — рыкнул одноглазый. — Я хочу раскидать по песку мозги этой дряни!

— Не, брат, ты не перебарщивай. Сказано было — отметелить для острастки, что мы и сделали. А о мокрухе речи не шло. Я на себя лишнее брать не хочу! Нас же крайними и сделают.

Единственный глаз громилы горел ненавистью, клыки кровожадно скалились. Он рычал всё громче, стоя надо мной с занесённой битой, и его плечи сотрясались от неукротимой ярости, а потом оглушительно рявкнул и отшвырнул орудие избиения.

— Ладно, хрен с ней!

— Вот и правильно, — одобрил его товарищ. — Уходим.

Напоследок одноглазый бросил мне:

— Ты! Запомнила урок? В следующий раз будет так же, только хуже!

Похоже, с мозгами у него было совсем плохо. Либо так же, либо хуже — одно из двух, но никак не то и другое сразу… Впрочем, для меня сейчас не было большой разницы. «Шкафы» ушли, а я осталась лежать на пустынном пляже. Спасибо, что хоть ноги не залили бетоном и не сбросили в воду.

Крови в песок впиталось прилично — и моей собственной, и той, что выплеснулась из моего желудка. Минут через двадцать я разогнула ногу. Всё-таки хорошо, что я была хищником… Будь я человеком, мне бы давно пришёл конец. Рот был непривычно беззубым. Ничего… Вырастут новые.

Ну что, хватит с вас моих злоключений на пляже в духе гангстерского кино? Пожалуй, хватит. К счастью, убить хищника, даже избив и изранив его тело так, как было избито и изранено моё, невозможно, и уже через пару дней я была почти как новенькая — сидела у Оскара под домашним арестом.

— В общем, так, — заявил мне он. — Больше ты ни во что не лезешь, поняла?

— Но… — заикнулась было я.

— Без «но»! — рявкнул Оскар. — Я твой наставник или кто?

— Да, ты мой наставник, — подтвердила я. А что оставалось отвечать?

— Тогда изволь прислушиваться к моему мнению! — сердито воскликнул он. — Если тебе плевать на себя, то мне — нет!

— О да, тебе никогда не было на себя плевать, — угораздило меня глупо пошутить.

Честное слово, я никогда не видела Оскара таким разгневанным. Для него, всегда такого сдержанного и дипломатичного, это было просто что-то из ряда вон выходящее. На его лбу вздулись жилы, и он закричал:

— Я о ТЕБЕ беспокоюсь, дурочка! И не смей мне тут… молоть всякую чушь!

— Прости, — только и смогла сказать я.

Что случилось с Дези, вы знаете. Аврора снесла ей голову, и за это её посадили в Кэльдбеорг. Правда, Октавиан, подстроивший для неё и эту ловушку, рассчитывал на смертный приговор, и если бы присяжные вынесли его, он избавился бы от белокрылой наследницы. Но ему опять не повезло, и Оскару удалось добиться замены смертной казни на тюремное заключение.

Оставалось только молить Леледу, чтобы Аврора выжила в Кэльдбеорге.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

Часть 6

Если Октавиан надеялся, что, подослав ко мне своих громил, напугает меня, то он ошибся. Боль, причинённая мне избиением на пустынном пляже, не шла ни в какое сравнение с той, что выхлопотала себе постоянную прописку в моей груди. Если прочие раны на теле заживали бесследно и не беспокоили больше, то эта рана оставила после себя фантомную боль, терзавшую меня днём и ночью. Временами она слабела, но полностью не затихала никогда. Я была даже рада испытывать физическую боль: она заглушала боль призрачную.

Между нами, моя судьба, образовалась связь, которую я не могла разорвать или ослабить, сколько ни пыталась. Эта невидимая нить была прочнее металлического троса. Так уж вышло, что она причиняла мне мучения… А я хотела наконец глотнуть свободы. Свою миссию я завершила — нашла тебя, и пусть в мир хищников тебя ввёл Оскар, а не я, но задачу можно было считать выполненной. Так я тогда думала.

И я бежала от тебя, даже не зная, приведёт ли это бегство меня хоть куда-нибудь. С увеличением расстояния между нами боль ослабевала, но я хотела заглушить её совсем. Как это сделать? Разорвать связь, как я уже сказала, у меня не получалось; тогда мне было просто неизвестно, что такие связи не рвутся вообще. И я попыталась вытеснить её другой, новой, которая, как я надеялась, будет приносить мне радость, а не муки.

Так я нашла Юлю.

Она была чем-то на тебя похожа. Нет, не внешностью и даже не характером, а чем-то… Не могу точно сказать. Она была как-то с тобой СВЯЗАНА. Это сейчас я знаю, что такое паутина, а тогда я просто ощутила, как натянулись и запели какие-то невидимые струнки, и я поняла, что ещё вернусь к этой девушке.

Что люди любят в городе? Парки, театры, широкие проспекты, скверы, клумбы? Или, может, фонарные столбы? Неоновые вывески? У каждого свой вкус. Что касается меня, то мне всегда больше всего нравились крыши. Улицы — это душное и тоскливое дно, небо оттуда почти не видно, а вот крыши… Свобода. В звёздную ночь там бывает очень красиво. Вокруг мерцает море городских огней, окна соседних домов гаснут одно за другим, и нет в городе лучшего места для размышлений. Крыша — для кошек, птиц и таких одиночек, как я.

А ещё, как оказалось, для несчастных, изнасилованных своим отчимом и игнорируемых матерью девушек.

Облюбовав себе уютную крышу, я опустилась на неё и устроилась, чтобы посчитать звёзды, как вдруг учуяла запах человека. На крыше я была не одна: моей соседкой оказалась печальная и поникшая девичья фигура с распущенными волосами. Она ещё не видела меня, а я уже знала о ней всё.

Разговор начался банально.

— Привет.

— Привет…

— Что ты тут делаешь?

— Сижу… А ты?

— Тоже.

Мы обе засмеялись: как будто то, что мы сидим, и так не видно! Исходящее от неё тепло уменьшило боль в груди, и я придвинулась к ней ближе.

Да, общением с Юлей я пыталась заглушить боль, которую мне причиняла связь с тобой, и мне это удавалось, пока ты снова не появилась на горизонте. От Юли начало пахнуть тобой, и в груди заныло сильнее. Как это сводило меня с ума! Она перестала приносить мне радость, и то, от чего я сбежала, снова нашло меня. В этот момент я ненавидела тебя.

Звучит невероятно? Да, моя белокрылая судьба, я ненавидела тебя и хотела от тебя освободиться, я хотела в кои-то веки жить своей жизнью, видеть свои сны, ждать не тебя и искать не тебя. Я столько лет жила ожиданием твоего прихода, что, кажется, потеряла саму себя… Где оно, моё «я»? Растворилось? Стало твоей тенью? Придатком?

А я хотела быть СОБОЙ, понимаешь?

Это сейчас я осознаю, что пыталась бороться с тем, что победить нельзя, но тогда мне хотелось наконец оторваться от тебя и зажить собственной жизнью… Я уже и забыла почти, как это — жить ею.

Я пыталась мечом отсечь себя от тебя. Мы встретилась в моём любимом фьорде, и я бросила тебе оружие.

— Брось, Эйне, мы не в средних веках, — сказала ты.

Дело было не во времени, в котором мы находились. Ты испортила Юлю, и она перестала быть моим обезболивающим. То и дело её мысли, устремлённые к тебе, кололи мне душу, как раскалённые спицы, и я стискивала зубы, чтобы сдержать стон. В том поединке я проиграла, хотя моя нога стояла на твоей груди, а мой меч касался острием твоей шеи. Ты оставила Юлю, но она перестала быть моей. Она была уже не той, что раньше, и я не видела смысла в том, чтобы ещё и породниться с ней кровью, превратив её в хищницу, когда она попросила меня об этом. Зачем мне ещё одна связь, ведущая в никуда? И я перепоручила Юлю Оскару, а сама осталась одна.

Я хотела летать вольной птицей, и небеса раскрывали мне объятия, но невидимая нить держала меня, как бумажного змея. Я рвалась на свободу, мечтая вырезать у себя сердце, так как мне казалось, будто именно к нему один конец этой нити и привязан. А потом ты попала в Кэльдбеорг.

Однажды я проснулась без боли в груди. Точнее, она так ослабела, что почти не ощущалась. Я должна была бы радоваться… Не поверишь, но вместо этого я испугалась! Связь пропала… Я не чувствовала тебя больше, и страшная догадка засела ледяным комом в моих кишках. Это могло означать одно из двух: либо тебя нет в живых, либо ты в анабиозе. Кэльдбеорг возвышался на туманном острове среди океана тёмной холодной громадой и запросто мог погасить в своих стенах тёплую искорку твоей жизни. И значит — Октавиан победил?

Нет! Так не должно было случиться!

Ливень хлестал такой, будто плотины на небесных хлябях просто повышибало водяным напором — авария, не иначе. Вода с моих волос текла за воротник кожаного жакета, струясь по спине, когда я нажимала на кнопку дверного звонка особняка Оскара. Мне открыл дворецкий.

— Господин Оскар сейчас занят важным деловым совещанием… — попытался он меня задержать. Говорил он, двигая губами, как жующий траву баран, да и выражение глаз у него было баранье.

Я просто отодвинула его в сторону:

— Да мне плевать. У меня дело поважнее всех его совещаний.

— Но я должен доложить хозяину! — всполошился овцегубый дворецкий.

— Нет нужды, — бросила я через плечо, уже поднимаясь по лестнице.

Подходя к двери, я слышала гул спокойных мужских голосов. Кабинет был уютно озарён светом настольной лампы, блестели золотым тиснением корешки книг на полках. Оскар сидел за своим просторным столом, перед которым расположились в креслах трое незнакомых мне хищников в деловых костюмах. Воздух был сизым от дыма сигар. Беседа прервалась, и все посмотрели на меня.

— Оскар, мне надо кое-что тебе сказать, — объявила я без лишних церемоний.

— Гм, гм, — сказал Оскар, а трое его собеседников не без любопытства разглядывали меня. Вид у меня, конечно, был тот ещё: мокрая с головы до ног, с лицом как у покойника, да ещё и без стука ворвалась, нарушив уютную атмосферу их мужской компании.

— Это касается Авроры, — добавила я.

Оскар, двинув бровью, поднялся из-за стола.

— Господа, я вынужден вас покинуть буквально на несколько минут, — сказал он.

Он взял меня под локоть, и мы с ним перешли в библиотеку. Там, наедине со мной, его напускная сдержанность улетучилась, и он спросил с беспокойством:

— Ну? Что случилось?

Я объяснила ему, что перестала чувствовать тебя, и что это не могло означать ничего хорошего.

— Она либо на грани смерти, либо уже… — Я осеклась и умолкла: в глазах Оскара разверзлась тёмная ледяная бездна.

— Нет, — перебил он. — Этого не может быть. Она жива.

— Если и жива, то скоро может покинуть этот мир, — сказала я. — Надо пробиваться в Кэльдбеорг и спасать её.

— Мы пока не обладаем достаточными ресурсами и весом… — начал Оскар, но запнулся и перешёл с канцелярского языка на обычный: — В общем, штурмовать Кэльдбеорг мы не можем. Это война. А в данный момент мы к ней ещё не готовы.

— Значит, надо пробиваться к ней на свидание, — ответила я. — Надо что-то делать, Оскар! Её жизнь может быть в опасности. Придумай что-нибудь!

— Хорошо. Ты права. — Оскар опустился в кресло, сосредоточенно глядя перед собой и потирая пролёгшую между бровей напряжённую складочку.

Да, именно после этого разговора Оскар и Юля добились свидания с тобой, а ты в это время находилась в карцере. Для встречи с посетителями тебя вытащили оттуда, накормили и привели в порядок. Возможно, именно благодаря этому ты не впала там в анабиоз. Если бы ты в него впала хотя бы на пару дней, тебе была бы только одна дорога — в море с камнем на шее. Посетив остров, я видела, как выбрасывают этих бедняг. Верёвкой обматывают надёжно, так что шансов соскользнуть с тела у неё нет, а камешек для груза выбирают весьма приличных размеров. А сам остров — гадкое место: вечный туман, холод и сырость. Идеальные условия для развития ревматизма…

Я снова ощутила призрачную боль, но уж лучше продолжать её терпеть, чем освобождаться от неё ценой твоей жизни. Ведь ты ещё не стала Великим Магистром.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

* * *

Когда началась война между Орденом и Обществом «Аврора», я не спешила вставать под чьи-либо знамёна. Принять чью-то сторону — это значит, принять её убеждения как единственно верные, а убеждения другой стороны считать неправильными. А я не знала, что правильно. Ни Орден, ни «Аврора» не привлекали меня. К кому прислониться? Куда податься?

«Аврора» никогда не была твоей, моя белокрылая судьба. Её создала Юля, которой руководило одно стремление: получить власть. И не только над хищниками. Над миром. Ты и сама чувствовала, что идёшь не по тому пути, ты не могла принять руководство поднесённой тебе на блюдечке организацией, созданной с нуля кем-то другим. Ты ощущала какую-то фальшь в своём положении, а всё, что чувствовала ты, чувствовала и я. Связь между нами не давала мне забыть о тебе ни на минуту.

Нет, с «Авророй» тебе было не по пути, но ты ещё не до конца отдавала себе в этом отчёт. Ты не могла позволить себе, подобно мне, отшельничество и нейтралитет, ты должна была сделать какой-то выбор. И ты выбрала «чёрных волков». Не кресло в кабинете — его ты оставила Юле, — а меч. Странная ирония судьбы: ты ненавидела Орден, главой которого тебе предстояло стать в будущем.

А ещё ты любила Карину, свою младшую сестру, которая называла тебя мамой. Я, кажется, уже говорила, что давно завязала с помощью людям, и в героя играть было не в моей натуре, но мне случилось находиться поблизости, когда похитили твою любимую сестрёнку. Я говорю «случилось», но на самом деле чёрт его знает, как оно всё сложилось… Натянувшиеся звенящие ниточки вели меня в то место и в то время, и я увидела их — двух похитителей, тащивших девочку. Она вырывалась и билась, хотя на неё воздействовали, пытаясь погрузить в летаргию, и даже выбила одному из похитителей глаз своей игрушкой — фигуркой ангела, которую ты ей подарила.

Всё было не совсем так, как я тебе сказала. Похитители не роняли Карину: она уже была погружена в сон, и мне пришлось отбивать её у них. Ударом сзади по шее я сломала одному позвоночник, и он выпустил девочку из рук. Пока она падала, я успела пробить каблуком его напарнику глазницу (пригодились-таки шпильки!), а потом, спикировав вниз, подхватила её почти у самой земли.

Найти «волков» было нетрудно: они летали повсюду. Услышав грозный окрик: «Приземлиться на ближайшую крышу!» — я выполнила приказ. Тройка «волков» тут же окружила меня и взяла на прицел. Да, это были те самые воины в чёрных масках из моих давних снов.

— Спокойно, ребята, не стреляйте, — сказала я. — Я не собираюсь сопротивляться. Я сама вас искала.

— Отдайте девочку, — последовал приказ.

Я передала Карину на руки одному из «волков» и сказала:

— Она цела, только без сознания. Это сестра… то есть, дочь Авроры.

Услышав твоё имя, «волки» сразу насторожились.

— Ваше имя?

— Эйне, — представилась я.

— Состоите в Ордене или в «Авроре»?

Я усмехнулась.

— Я беспартийная.

Коготь на пальце у меня в то время отсутствовал: без него было удобнее, и я перестала его носить.

— Вы задержаны, — объявили мне.

Так я попала в камеру изолятора. Там всё время царил безоконный полумрак, еле разгоняемый одинокой лампочкой в коридоре. Мне вкололи полтора грамма спирта для усмирения, и постепенно против моей воли мышцы начали расслабляться: даже руки в кулаки сжать было трудно. Время от времени подташнивало и накатывала сонливость, но спать не давал дежурный надзиратель, который оказался сволочью: он ходил и бил дубинкой по решёткам. Это был плечистый парень с серебристо-серыми, как капли ртути, глазами и серьгой в ухе, упивающийся своей пусть и маленькой, но властью. Удары его дубинки по решётке отдавались в голове болезненным гулом, и кто-то из арестантов не выдержал:

— Слушай, приятель, ты не мог бы не долбить так? Голова болит…

Надзиратель остановился.

— Чего ты там сказал, повтори? — с недобрыми интонациями спросил он.

— Ну… Нельзя ли потише? От спирта спать хочется.

— Ну-ка, встать! Подойти к решётке!

Послышался негромкий треск, а потом глухой звук падения на пол чего-то тяжёлого: видимо, надзиратель применил электрошокер.

— Вот так… Получил, засранец? Хе-хе… Ещё кто-нибудь хочет высказаться? А? Что притихли?

Ответом было мёртвое молчание. Проходя мимо моей камеры, надзиратель остановился.

— Что смотришь?

Я молчала. Он, уставившись на меня холодными ртутно-серыми глазами, похлопывал дубинкой по ладони.

— Я задал вопрос! — рявкнул он.

— А что бы ты хотел услышать, начальник? — усмехнулась я. — Что ты — молодец? Но если я скажу так, это будет ложью. Потому что я считаю, что ты — м*дак.

Его глаза полыхнули холодной яростью.

— Ты! Встать! К решётке!

— Ой, начальник, не ори, а? — поморщилась я. — И правда голова болит.

— К решётке, я сказал!

Не иначе, он собирался угостить и меня несколькими сотнями киловольт. Электрошокер был в форме палки, его можно было легко просунуть между прутьями решётки и ткнуть в меня. Ну ничего, и у меня был припасён для него один приёмчик… Ураган гнева уже зародился у меня в груди.

Я поднялась с койки, подошла к решётке и, прежде чем надзиратель успел шевельнуться, молниеносно просунула руку между прутьев. Сдавив мочку его уха с серьгой, я направила всю силу урагана через свою руку ему в голову. Его зубы оскалились от боли, пронзившей череп, и он сдавленно завыл:

— Ыыыыы…

Шатаясь и сжимая руками голову, он согнулся пополам и прислонился к стене. Изо рта у него капала слюна, и он не мог ни разогнуться, ни сказать что-то членораздельное.

Вернувшийся с обеда напарник застал его сидящим на полу у стены и держащимся за голову.

— Ян, ты чего? Эй! Что с тобой? — спросил он, склоняясь.

Тот только глухо застонал. Напарник стал помогать ему встать, и Яна вырвало тёмной, недопереваренной кровью.

— Слушай, тебе в больницу надо, — встревожился напарник.

Он вызвал врачей. Через двадцать минут они прибыли и осмотрели Яна.

— Ну, что? — спросил напарник обеспокоенно.

Врач ответил:

— Пока не вполне ясно, но подозрение на инсульт. Мы госпитализируем его, разумеется.

Врачи увезли Яна, а нам был учинён допрос. Все арестанты как один повторяли:

— Всё было как обычно, но господин надзиратель вдруг почувствовал себя плохо. Он схватился за голову и застонал. Вот и всё.

Камеры были расположены в один ряд, и если кто-нибудь что-то и слышал, то видеть, что я сделала с Яном, не мог. Максимум, что соседи могли видеть из своих камер (да и то лишь ближайшие) — это как надзиратель отшатнулся к стене коридора и сполз на пол. Так что всё, что они отвечали на допросе, было, в общем-то, правдой.

До меня очередь не успела дойти: в изолятор пришла ты. Ты хотела видеть того, кто спас твою дочь.

На тебе была чёрная форма «волков», а в глазах сверкали эти укрощённые молнии. Я закрыла глаза и прислонилась затылком к стене камеры: боль в груди возрастала. Но я нашла в себе силы встать и подойти к решётке, когда надзиратель потребовал.

— Это ты спасла её? — спросила ты.

— Да никого я не спасала, — ответила я. — Девчонка так билась и царапалась, что эти идиоты уронили её. Одному она своей игрушкой глаз выбила. Мне оставалось её только подхватить. Я ничего не делала — в смысле героизма.

На самом деле всё было немного не так, я уже говорила. Я просто не хотела, чтобы ты чувствовала себя чем-то обязанной мне, вот и всё.

— Послушай… Как насчёт того, чтобы перейти к нам? — сказала ты. — Ты ещё не в «Авроре», как я понимаю? Сейчас самое время сделать выбор.

Ты знаешь, что я ответила. Я — кошка, гуляющая сама по себе, вот и вся моя правда. И ты отпустила меня… Спасибо тебе за это.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

* * *

У меня была мечта — освободиться от связи с тобой, которая меня уже порядком измучила. Стать свободной как ветер, больше не чувствовать этой боли и наконец найти что-то своё… Найти себя в чём-то или в ком-то ещё, кроме тебя. Медленно, но верно ты шла навстречу своей судьбе, не нуждаясь в наставниках или подсказчиках. Я выполнила свою миссию, так зачем же ещё держать меня? «Отпусти», — молила я Леледу, но она не слышала.

А потом я увидела сон: битва под белым диском луны, и ты спасаешь от хищника бегущих людей — женщину с двумя детишками. А потом на тебя летит враг с мечом… И тебе отсекают голову.

Я проснулась с бешено колотящимся сердцем, и меня вырвало непереваренной кровью, как того надзирателя. Вокруг мерцал огнями город: как обычно, я ночевала на крыше. Ветер гладил мои волосы, как бы успокаивая, а невидимые нити уже натянулись и звали меня туда, где всё это должно было случиться. Я встала и подошла к краю крыши. Город жил своей жизнью, даже не замечая войны между хищниками, а я решала, на что я потрачу последние удары своего сердца. Как всегда, разложить мысли по полочкам помогла сигарета.

Мне выпал шанс вырваться на свободу, думала я. Может быть, эта связь порвётся с моей смертью? И если реинкарнация существует, я начну жизнь заново… Именно то, чего я так хочу! Я потерялась, не знала, как и для чего жить дальше. Может, эта жизнь уже закончилась для меня, и нет надобности тянуть её по инерции? Я сделала то, что было на меня возложено, и мне осталось только последнее: спасти тебе жизнь в этой битве ценой собственной. В том, что такую цену придётся заплатить, сомнений не было. Привычно втягивая в лёгкие дым, я чувствовала это всей кожей. Ещё никогда у меня не было такой твёрдой уверенности. Отвести от тебя эту последнюю угрозу и уйти… Поставить точку в своём существовании. Весьма эффектную, надо сказать.

Будет ли мне больно? Я как-то не задумывалась об этом. Ну, если и будет, то можно потерпеть. Оно того стоит.

Я бросила окурок вниз. Прочертив оранжевую дугу, он скрылся на дне улицы.

Дальше ты знаешь. Нас пронзили мечом, и я, упершись ладонью тебе в лицо, увела твою голову из-под удара. Меч летел, обещая мне новую жизнь, звёзды меркли на светлеющем небе, и я улыбнулась им. Меч летел, и я, приподняв подбородок, закрыла глаза.

— Ну, и чего ты этим добилась? — прозвучал голос Леледы.

Мы сидели на камнях, глядя на зарю над морем. Это был мой любимый фьорд: вон и одинокая сосна, как старый друг, стояла рядом.

— Связь, что соединяет вас, не порвать даже смертью, — шелестел голос. — Тебе суждено быть её хранителем. На тебе моё благословение.

Прохладные губы мягко коснулись моего лба. Если бы я могла заплакать, я бы заплакала. Боль в груди была острой, но столь же острым было и наслаждение, которое к ней примешивалось. Оно обняло меня и заставило выгнуться дугой, а лёгкая белая рука уже гладила меня по шерсти… Стоп, откуда у меня шерсть? Я что — кошка?

— Ну, ты же сама говорила, что ты — кошка, гуляющая сама по себе, вот и будь ею, — улыбнулась Леледа, и с её дрогнувших ресниц упали две искорки покрывавшей их мерцающей пыльцы… или это были слёзы?

Вот так, хозяйка, я и стала твоей кошкой. Когда у тебя начались роды, я вспрыгнула тебе на живот и забрала себе всю боль, и ты родила с улыбкой на губах. Доктор Гермиона хотела меня прогнать, но ты обняла меня и сказала, что я останусь. И я осталась, и мне довелось услышать первый крик твоей дочки и твой счастливый смех, а потом слизывать с твоих щёк слёзы радости. И знаешь, в этот момент мне было совсем не больно.

Сейчас я лежу в кроватке рядом с малышкой и мурлычу ей колыбельную. За окном падает снег, в камине потрескивает огонь, а в моей груди, под проплешинкой, тихонько ноет. Ноет с каждым днём всё слабее, и я надеюсь, что однажды совсем перестанет.

— Ах вот ты где! — Твои руки подхватывают меня, а губы щекочут мне уши и нос. — Присматриваешь за малышкой? Молодец! Спасибо тебе, моя родная киса.

Ты прижимаешь меня к груди, и я перебираюсь чуть левее — туда, где сердце. Так лучше, боль совсем пропадает. Ты целуешь меня в нос, а я жмурюсь и чихаю. Ты смеёшься.

У меня была мечта — стать свободной. Может быть, она когда-нибудь сбудется, но с этим, думаю, можно повременить. Пока спит в кроватке это чудо, мои земные дела не завершены и есть смысл оставаться здесь.

Мррр…

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

1 июля — 1 ноября 2010 г

* советник босса итальянской мафии

note 6 Аббревиатура от «Requiescat in pace» (лат.) или «Rest in peace» (англ.) — «Да упокоится с миром» — надпись на надгробиях, распространённая в странах западной христианской (католической или протестантской) культуры

note 7 Покойся с миром, дражайшая матушка (англ.)

note 8 requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis — "Вечный покой даруй им, Господи, и вечный свет пусть светит им" — начальные слова католической заупокойной мессы.

note 9 «Истина в вине» (лат.)

note 10 Покойся с миром, отец (англ.)