Великий магистр

11.5. Ум и красота

Мигель Альварес, сидя в президентском кабинете, просматривал видео с камеры, установленной в курилке медицинского центра. Совершенно невинный разговор с демонстрацией фотографий на телефоне — этим происходившее в курилке и казалось на первый взгляд. Альварес выбрал кадр и увеличил фрагмент, на котором была рука доктора Гермионы с телефоном. Высокое разрешение камеры позволяло сильно увеличить изображение без потери чёткости и увидеть мельчайшие детали, но, увы, дисплей телефона с этого ракурса было невозможно рассмотреть. Альварес досадливо поджал губы: нужно было поставить в курилку хотя бы две камеры в разных местах, тогда, может быть, с другого ракурса и получилось бы что-то увидеть. А доктор Гермиона, как будто зная о местоположении камеры, села так, чтобы экрана телефона не было видно. Да нет, не могла она знать, просто случайность… А если знала? Ну… Тогда она сама могла бы работать в особом отделе.

Впрочем, если принимать во внимание случай, когда она ловко и грамотно ушла от слежки в ночном клубе, оставив с носом сотрудников отдела, то вполне возможно, что она могла подозревать и о наличии камер. Причём, если она и подозревала что-то, то ничем себя не выдавала: взгляд её не блуждал, как если бы она что-то искала, движения были чёткими и уверенными, никакой нервозности и нерешительности. Альварес переключился на видео с другой камеры, установленной возле душевых кабинок. Вот тут, надо сказать, ракурс был весьма удачен: в кадр попали очень интересные подробности…

Доктор Гермиона раздевалась. Альварес нажимал на «паузу» каждые пять секунд, скользя взглядом по изгибам её изящной фигурки. Вот с плеча непринуждённо упала бретелька лифчика, вот освободилась, упруго колыхнувшись, её грудь. Несколько выбившихся из-под заколки прядей волос спускались ей на шею. Она исчезла в душевой кабинке, и Альварес, отмотав видео назад, стал смотреть заново, чувствуя сладострастное напряжение. Доктор Гермиона была не только умной, но и чертовски красивой женщиной. Нет, черты её лица нельзя было назвать безупречно правильными, но и заурядной она также не была: чувственный рот и большие глаза, длинная шея и роскошные волосы, несомненно, привлекали и радовали взгляд. Ножка тридцать пятого размера и грудь третьего. Нет, где-то между третьим и четвёртым. Точёные лодыжки, плавный и мягкий, не слишком крутой изгиб бёдер. Следовало отметить — никакого целлюлита.

Альварес промотал видео вперёд до момента, когда доктор Гермиона выходила из кабинки, обёрнутая большим полотенцем. Волосы она не мочила. Закусив зубами сигару, Альварес смотрел, как она одевалась, а когда она исчезла из кадра, он вернулся в самое начало эпизода.

Теперь он нажимал на «паузу» только в моменты, показавшиеся ему особенно пикантными и красивыми. Вот это падение бретельки и освобождение груди от чашечек бюстгальтера, например. Безумно красиво и естественно, без рисовки и преувеличенной игры на камеру, как часто бывает в фильмах определённого жанра. А вот этот поворот головы и взгляд в сторону, в то время как пальцы расстёгивали пуговицы блузки — просто прелесть. Этот кадр Альварес выделил и нажал команду «распечатать». Что тут говорить — она была великолепна. Что ему были эти цыпочки с модельной внешностью, которые менялись раз в неделю? Их можно узнать и за один день, просто каждый день менять их было всё-таки как-то не с руки. А эту женщину хотелось изучать понемногу, день за днём, сантиметр за сантиметром… медленно, смакуя и наслаждаясь. Что ему была президент «Авроры», в чьём кабинете он сейчас смотрел это видео и чьи сигары курил? Сумасшедшая. Дёрганой и нервной она была даже в постели. Хотела только доминировать. А имела ли она на то моральное право?

Палец Альвареса скользил по листку с распечатанным кадром. Да, доктор Гермиона Горацио — достойное сочетание ума и красоты, над такой женщиной и победа слаще. Ну, это, конечно, приятное, которое следовало совместить с кое-чем полезным. План этого «полезного» Альварес сейчас как раз начал обдумывать.

По его распоряжению дети доктора Гермионы, дочь Аврора (видимо, названная в честь всем известной Авроры) и сыновья-близнецы Герман и Генрих, были встречены у школы и помещены под охрану в домик в швейцарских Альпах — тот самый, в котором когда-то жила во время войны Аврора.

Далее Альварес вызвал к себе доктора Гермиону.

Через час она вошла в президентский кабинет. Альварес наблюдал за ней с напряжением и азартом охотника, ловя каждое её движение. Как всегда, она была спокойна и серьёзна. Вспомнив упавшую бретельку, Альварес невольно напрягся и скользнул взглядом по её груди, но тут же взял себя в руки.

— Итак, доктор, — начал он, когда она села. — Поскольку «демоны» не могут быть перепрограммированы, мы приняли решение об их уничтожении. Жаль, конечно, затраченных на их создание и подготовку усилий, но так хотя бы Орден их не заполучит.

Надо признать, доктор Гермиона действительно хорошо владела собой. Со стороны казалось, что эта новость не вызвала у неё никаких эмоций. Она помолчала лишь секунду и спросила:

— Каким же образом вы намерены осуществить их уничтожение?

— Мы надеемся на вашу помощь, доктор, — ответил Альварес. — Вам они доверяют и позволят вам сделать им успокоительную инъекцию. Когда они заснут, мы и проведём ликвидацию.

Альварес замолчал, ожидая ответа доктора Гермионы и наблюдая за её реакцией. Она, не двинув и бровью, спросила:

— Хорошо, когда вы планируете это провести?

— Полагаю, долго тянуть не стоит, — ответил Альварес. — Завтра в девять вечера вы прибудете к ним на базу и сделаете уколы, а дальше… Дальше — наша забота.

Её самообладанием нельзя было не восхититься. На её лице не отражалось никаких чувств, а мысли свои она прочесть не давала — блокировалась. К слову сказать, со всеми психотехниками возникала эта проблема: находясь в ясном сознании, они не пускали в свои мысли никого и не давали прочесть сердце своей тени. На допросах они держались точно так же бесстрастно, как сейчас доктор Гермиона, и из них ничего не получилось выудить, кроме слов, а слова, как известно, — всего лишь слова. Расколоть эти орешки особому отделу пока не удалось.

— Почему вы полагаете, что «демоны» подпустят меня к себе и позволят сделать укол? — спросила доктор.

Альварес приподнял уголок рта в усмешке.

— Ну, они ведь должны чувствовать, что вы — своя. Братство жука, не так ли?

«Браво, док, вы держитесь блестяще! Ноль эмоций», — отметил он про себя.

— Хорошо, — сказала доктор Гермиона. — Значит, завтра в двадцать один час. Это всё или будут ещё какие-то указания?

— Нет, всё. Вы свободны. — Альварес откинулся в кресле и наблюдал за ней сквозь лёгкий прищур. Когда доктор Гермиона встала, он добавил: — Обворожительно выглядите сегодня, док. Впрочем, как и всегда.

Есть! Удивилась, торжествующе отметил про себя Альварес. Не ожидала услышать такое от него. А он пошёл ещё дальше, проводив её до двери кабинета и на прощание поцеловав ей руку. Вроде бы ничего особенного не было в этом ритуале, и доктор Гермиона была не первой женщиной, которой ему довелось целовать руку, но короткое прикосновение губами к её гладкой коже, можно сказать, даже взволновало его. Как снятие первой пробы. Это была только кожа на руке, а не между грудей, например, но… Уже кое-что. Последует ли за этим что-то большее? Хм… Посмотрим.

— Благодарю вас, — сказала она сухо. — Ничего особенного.

«Ты особенная», — ответил ей Альварес взглядом, стиснув её тонкие пальчики. Значит, её всё-таки можно было застать врасплох.

Дальше оставалось только следить.