«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ,
И сущим во гробех живот даровав», — пели в храмах.
Никто в замке не красил яиц и не пёк куличей, но набожная Любовь Александровна бормотала под нос пасхальные песнопения — по памяти, то и дело принимаясь плакать и тут же вытирая слёзы скомканным в руке платочком. Она бормотала их вперемешку со словами заупокойных молитв, сидя возле тела мамы.
— Всё перемешала в одну кучу, — сказала она, виновато улыбнувшись дрожащими губами, когда я подошла к катафалку. — Да и не знаю, можно ли её отпевать… — Она бросила робкий и тоскливый взгляд на спокойное, мраморно-белое лицо.
— Меня не надо отпевать, — вдруг раздался хорошо знакомый голос…
Это был МАМИН голос, но в дверях зала стояла Юля. Её растрёпанная шевелюра, ещё вчера бывшая тёмно-каштановой, серебрилась седыми прядями — точно так же, как у мамы, а её глаза, хоть и другого цвета, смотрели маминым взглядом.
— Меня не надо отпевать, — повторила она, подходя. — Я жива.
Любовь Александровна, уронив платочек, начала мелко креститься и беззвучно шевелить губами. Юля обняла её и погладила по голове.
— Всё хорошо… Это я, верьте мне.
Когда её сияющий взгляд обратился на меня, пол поплыл из-под моих ног… Из глаз Юли на меня смотрела мама, узнавание наполняло меня восторгом и трепетом, граничившим с обморочной слабостью. А когда её голос произнёс: «Куколка моя», — восторг разорвал мою душу на миллионы радужных брызг, но она снова собрала их в единое целое — объятиями. Она крепко держала моё ослабевшее тело, не давая ему распластаться на полу, а её губы щекотали мои брови, щёки и нос.
— Куколка, солнышко, — говорила она ласково. — Девочка моя.
— МАМА, ЭТО ТЫ?!
— Я, доченька.
— Но как… КАК?
Она улыбнулась, нежно заправляя прядку волос мне за ухо.
— Я ещё не завершила все дела здесь. И не могла оставить вас в такой момент.
На пороге появились Никита, Оскар, Алекс и Каспар. Мама (да, вне всяких сомнений, это была она) посмотрела на них и сказала:
— Привет, ребята. Оставьте скорбь, я с вами.
Глядя на их изумлённые лица, мне хотелось смеяться. Они замерли как вкопанные, а потом Никита шагнул навстречу маме. Она тоже шагнула к нему, взяла его руку и обхватила запястье большим и указательным пальцами. Их кончики сомкнулись.
— Надо же! Оказывается, у Юли пальцы длиннее моих, — отметила она. — Или это у тебя руки похудели?
— Лёлька, — пробормотал Никита, улыбаясь с затуманенным слезами взглядом. — Это правда ты?
Мама смотрела на него снизу вверх серьёзно и нежно, положив ладонь ему на грудь.
— А что тебе подсказывает сердце?
Никита, больше не тратя слов, зажмурился и обнял её.