— Прошу тебя, уймись! — Ирхат смотрела на то, как брат крушит свой гулум. — Ты ведешь себя хуже ребенка!
— Проваливай! — прорычал в ответ.
— Тарос…
— Проваливай! — запустил в нее миской.
— Учти, если разнесешь гулум, ко мне не приходи! Не пущу!
Он всегда был вспыльчивым, дерзким, отчаянным. Мать так надеялась, что с годами его кровь остынет, но нет. Как был бешеным, так и остался.
— Эйва не жена ему! Слышишь? Не жена! — резко остановился. — Они должны были обменяться кровью при шамане и только так.
— Эвар бэкда древний ритуал, — подняла миску, — оруки прибегали к нему, когда воевали, когда женщины могли больше не увидеть своих мужчин. Не было тогда рядом шаманов, был только кинжал, — поставила посудину на стол.
И стоило Ирхат выйти на улицу, как раздался визг, а следом из шатра выбежали наложницы. Орчанка посмотрела на них с сожалением, девушек колотило от страха.
— Ночевать у меня, пока ваш хозяин не успокоиться, — поманила их за собой. Не на улице же оставлять.
— Это из-за нас? — подняла голову одна из наложниц.
— Нет, не из-за вас. Но вашему хозяину надо остыть, — запустила их в свой гулум.
Что ж, ей казалось, брат отреагирует на весть о союзе вожака с буштой спокойнее. Однако Тарос пришел в ярость. Зато теперь ни о каких встречах не может быть и речи.
Только Ирхат ошиблась. Едва солнце скрылось за горизонтом, как к ней в шатер пожаловал Тарос:
— Идем, — кивнул на выход, — поговорить надо.
Пришлось послушаться.
— Слушай меня внимательно, — процедил со злостью, — завтра ты нас сведешь. И даже не думай спорить, — поднял палец.
— Тарос, она его жена. Жена, понимаешь? — зашептала.
— Я не глухой. Ты, надеюсь, тоже.
— Нет, — выпрямилась. — И не проси. Я хотела тебе помочь, но все изменилось.
— А это не просьба, сестра. Если не сведешь…
— Не быть мне охотницей, знаю, — усмехнулась.
— О, нет. Все будет гораздо хуже. Я отправлю тебя жить к нашему дядьке. К Мабарату. Ты и глазом моргнуть не успеешь, как он выдаст тебя замуж. И отдаст тому, кто принесет больше даров.
— За что ты так со мной? — сейчас же ее глаза наполнились слезами.
— Все просто, Ирхат. Ты дала слово, а слово надо держать. Я попросил лишь о встрече, не больше.
— С чужой женой, Тарос.
— Или ты выполнишь обещанное, или завтра пополудни будешь сидеть в гулуме Мабарата. Выбирай.
— Какая же ты свинья, — прошипела, — готов единственную сестру продать за какую-то бушту.
На что он развернулся и, молча, ушел к себе. А Ирхат даже не смогла вернуться в шатер, там засели эти треклятые наложницы, которых в упор видеть не хотелось. Тогда побрела на тренировочное поле. Брат совсем обезумел или же просто-напросто плевать на неё хотел. Как жаль, что отца с матерью не стало так рано, уж они умели приструнить своего первенца.
Орчанка спряталась за мешками с песком, что лежали пригорком в дальней части поля, и наконец-то дала волю слезам. Всегда она была изгоем, но привыкла справляться, потом ушли родители, но и это она приняла, теперь ее готов предать брат. К кому идти? У кого просить защиты? Жизнь в гулуме дядьки самое страшное, что с ней может произойти. Мабарат сторонник старого уклада, своих детей за любую провинность лупит почем зря, на жену руку поднимает. Может, вообще сбежать? Все равно она никому не нужна. Охотиться умеет, не пропадет.
— Не поздновато гулять? — раздалось сверху, отчего Ирхат откатилась в сторону, одновременно выхватив из ножен кинжал.
На горе из мешков сидел Радул. И как он так тихо подкрался?
— Тебе-то чего? — вернула кинжал на место.
— Ох, да у нас тут слезы, — спрыгнул вниз, после чего опустился на корточки, — покажи мне того урода, который обидел тебя, — причем на лице и намека на издевку не было.
— Радул, шел бы ты по своим делам. Я сюда пришла по одной единственной причине — побыть в одиночестве.
— Всё гонишь. И на охоту не идешь. А, между прочим, у нас уговор был.
— Да пошли вы все со своими уговорами! — тут же вскочила, хотела было шаг сделать в сторону, как охотник схватил ее за талию, прижал к мешкам.
— Не торопись, — вмиг очутился рядом. Так близко, что Ирхат запаниковала. — Успокойся, прекрасная оручек, — улыбнулся, — я тебе не враг, — коснулся лица.
— Но и не друг, — пробормотала с трудом. Если их кто увидит сейчас, позора не избежать.
— А я очень хотел бы им стать.
— Радул, ты катаган, я из хаватов. У нас не поощряются межклановые связи. И потом, ты мне совсем не по душе.
— По-моему, после большого переселения уже всем плевать на эти связи. И ты врешь, — склонился к уху, — спорим, если я сейчас прикушу тебя, ты испытаешь удовольствие.
— Думаешь, бессмертный? — уперлась руками ему в грудь. — Орук не должен касаться ушей оручек, если они не жених и невеста.
— Но я уже касался, — все-таки взял и слегка прикусил, из-за чего несчастная покрылась мурашками с ног до головы.
— Ты негодяй, Радул. Я-то думала катаганы достойные оруки, но нет.
— Идем со мной на охоту, — прижался к ней, — что тебе здесь сидеть под предводительством брата самодура? Ты же охотница.
— Я не верю тебе, — произнесла чуть слышно.
— А я снова буду ждать завтра у ворот. И буду ждать каждый день, Ирхат.
— Почему?
— Потому что ты мне по душе, — и отпустил.