Князь Московский

Глава четвертая

Мы подошли к месту, где городовые сгоняли в толпу евреев и их семейства. Зачем выполнялось в таком виде это поручение, я не понимал. Из близлежащего трёхэтажного дома выходил городовой и выгонял очередного еврея; тот был испуган и ошарашен.

— Васильков, — обратился я к околоточному, — насколько я помню указ моего брата-самодержца, там есть сроки после уведомления, в которые надо было собраться и покинуть город. И если мне не изменяет память, составляют от двадцати дней. Покажи мне, пожалуйста, уведомление или расписку о его получении, которая должна быть вон у той семьи. — я указал ему на еврейку, что сидела на земле и держала двух маленьких детей на руках, а третий стоял за мамой и обнимал её за плечи.

— Ваше Императорское Высочество! Да откуда они будут-то, эти уведомления, если только вчера вечером приказ поступил очистить этот дом от жидов?! — удивлённо он начал разводить руками. — Мы ж люди маленькие, нам приказали, мы и сделали! — оправдывался он. А вот эта оговорка про конкретный дом мне не понравилась.

Всё-таки мы достаточно громко разговаривали, и народ стал обращать на нас внимание. Прекратила голосить какая-то здоровая бабища, подобрались городовые, и начал подтягиваться любопытный народ.

В этот момент рядом с нами остановился явно дорогой экипаж, и из него вышел сам обер-полицмейстер, Юрковский Евгений Корнилович, одетый в форменный мундир с накинутой поверх шинелью, а за ним из коляски буквально вывалился какой-то полный мужчина в штатском костюме, который чуть не лопался на его безразмерном пузе. Они о чём-то переговаривались и не особо интересовались происходящим.

Тут из толпы выскочил какой-то нижний полицейский чин и, подскочив к вновь приехавшим господам, начал что-то им рассказывать, указывая кивком головы в нашу, с Елизаветой Фёдоровной, сторону. Штатский и обер-полицмейстер всполошились и, разглядев нас, ускоренным темпом пошли в нашу сторону.

— Здравия желаю, Ваши Императорские Высочества! — деланно радостным голосом начал приветствовать нас с Элли генерал. — С праздником великим вас! — частил он волнительно. — Как мы рады вас видеть! Разрешите вам представить, — указал он на толстяка, — Залихватов Семён Васильевич. Видный деятель и меценат нашего города, а также владелец многих жилых домов в Москве.

— Безмерно рад видеть вас, Ваши Императорские Высочества... - пролепетал невнятным голосом этот пузан и присел, изображая то ли поклон, то ли книксен. Был он пузат и потлив, с жидкой бородкой на лице, которая не смогла скрыть его многочисленные подбородки. Костюм на нем был дорогой и явной иностранной кройки, по обшлагам вилась вышивка серебром. Я рассматривал этот образец пошлости, и во мне разрасталось чувство брезгливости.

— Здравствуйте, господа. Евгений Корнилович, объясните мне, пожалуйста, что тут происходит. И почему наша доблестная полиция в Великий Праздник выгоняет из домов наших граждан?

Так получилось, что все окружающие прислушивались к нам, и мои слова прозвучали очень ясно и громко, хотя я и не повышал голоса.

— Видите ли, к нам в полицию поступало много жалоб из этого домовладения. Жаловались на евреев и на запахи из их квартир, на то, что они собираются в большие компании и ведут нарушающие порядок разговоры... - оправдывался полицейский, а я смотрел на толстяка и видел, что дело тут вовсе не в жалобах.

— Жалобы — это, конечно, важно, но что-то я здесь не вижу мундиров охранного отделения, — перебил я его, — и ещё, по какой причине это выполняется так грубо и с нарушением устава полицейской службы? — и не дожидаясь ответа, обратился к своему охраннику.

— Приведи ко мне вон того старика с пейсами, только аккуратно, — сказал и отвернулся от этой парочки. «Да, собственно, и так всё ясно. Воспользовавшись указом императора, решили быстро получить выгоду», — так размышляя, наблюдал, как ведут ко мне пожилого еврея. Тот имел вид чуть помятый и какой-ко затрапезный. Старые опорки, потёртые штопаные шаровары, тужурка с чужого плеча, ну и кипа, что венчала полностью седую голову.

А из-под очков на меня посверкивала вся «грусть» жидовского народа.

На фоне моего казачка, что аккуратно сопровождал старика ко мне, был он подобен старому ослику пред богатырским конём. Такой же маленький и щуплый.

— Скажите мне, уважаемый, у всех ли ваших есть разрешение жить в Москве? — обратился я к этому жиду, которого привели ко мне. У того вид был смиренный и взгляд всё повидавшего человека.

— У всех есть нужные бумаги, ваше Императорское Высочество, — произнёс он тихим голосом. — Нам разрешили здесь снять квартиры с оплатой на год вперёд, мы всё заплатили, а через неделю нас выгоняют! — запричитал он.

— Вас ознакомили с указом императора о выселении иудеев в места компактного проживания? — спрашивая у него следил за его мимикой, понимая, что этот старый пройдоха всё знает, но, видно, решили деньгами смазать чиновников, а те решили забрать всё.

И, отвернувшись от него, обратился к обер-полицмейстеру.

— Евгений Корнилович, вам требуется подтверждение моих полномочий? — и, увидев отрицание на его лице, продолжил: — Перед этими людьми извиниться и водворить их обратно в квартиры. Выдать им предписание, чтобы через полгода покинули Москву. Деньги, у них взятые, в должной мере вернуть. А Семёна Васильевича оштрафовать за нарушение общественного спокойствия на пять тысяч рублей. Деньги передать в канцелярию Её Высочества Елизаветы Фёдоровны, они пойдут на дела милосердия и странноприимства.

Вынося этот вердикт, я смотрел на разодетого толстяка и ждал его возмущения. Тот надулся, ещё больше покраснел и пошёл пятнами, но, заметив мой взгляд, сдулся и поник.

Попрощавшись с Юрковским, сел с супругой в экипаж, и мы двинулись обратно в Кремль.

— Я тебя совсем не узнаю, Серёжа... - произнесла Елизавета Фёдоровна, — то ты робеешь перед тем, что было раньше тебе привычно, то ты смелый и быстрый, как с этим Залихватовым. И что ты мне прикажешь делать с этими деньгами, и где моя канцелярия? — уже возмущённо произнесла она, чуть нахмурившись. — И что ты опять улыбаешься?!

— Когда я в последний раз признавался тебе в любви? — спросил у неё.

На её лице промелькнула довольная улыбка, но тут же пропала за возмущением.

— Вот опять ты увиливаешь от ответа! — возмущённо проговорила она. И она совсем не обращала внимания на возничего, будто его и нет, а вот мне не понравилась его поза. Он был как дикий кот, который прислушивается к движениям добычи.

— Душа моя, мне не понятно, что тебя возмущает или расстраивает, но я готов перед тобою объясниться, когда сниму этот корсет. Меня сейчас очень мучает боль, и если честно, то довольно тяжело сейчас даже думать, — решил я сыграть на чувстве жалости Елизаветы Фёдоровны. И она вмиг изменилась в лице, на нём промелькнула целая гамма чувств.

— Прости меня, Серёжа, я забылась, мне так было хорошо сегодня. — И взяв меня за руку, заглянула в глаза.

А я улыбнулся и, прикрыв веки, задумался.

Ведь все эти чиновники, люди, евреи — это такие мелочи. Ведь я увидел одарённого!

Это был годовалый ребёнок на руках еврейки. И я знал прекрасный ритуал, который сможет помочь извлечь искру его дара и прибавить к моей, делая меня на капельку сильнее.

Меня не терзали сомнения или какие-то моральные терзания, свойственные моему предшественнику. Я твёрдо знал, что моя рука не дрогнет, когда буду вскрывать ножом грудную клетку этому ребёнку.

Единственное, что меня смущало, это то, что мне не приходило в голову, как заполучить его себе и где реализовать этот ритуал.

«Ну и ладно, у меня есть ещё минимум два месяца. Скорее всего, они раньше не уедут из Москвы. Надо только обязательно назначить человека, чтобы приглядывал за ними, — думал я, — и надо узнать имя этого казачка шрамированного, что-то в нём есть, может, и на самом деле приближу его к себе. Наложу на него печать верности, резерва моего должно хватить. А сделаю её над источником, в церкви. Должно получится, вроде».

Так мы и въехали в Кремль.

Во дворце, в холле на диванчиках, меня ждал Стенбок Герман Германович. Увидев нас входящих, он вскочил и сдержанно поклонился. Вид у него был озабоченный и слегка смущённый.

— Здравствуйте, Герман Германович, — поприветствовал его я первым. — Что-то срочное?

— Здравствуйте, Сергей Александрович, нет, ничего особо срочного нет… — замялся он.

— Тогда приглашаю Вас на ужин, через час, я думаю, он должен состояться, там и обсудим.

И обернувшись к Елизавете Фёдоровне, попросил.

— Дорогая, распорядись на счёт ужина, пожалуйста, — и, поцеловав её в щёчку, двинулся наверх всвои покои.

Раздевшись с помощью лакея и лёжа в ванне с солью, заранее меня ожидавшей, размышлял о предстоящих проблемах в виде управления этим городом.

Ведь что ни говори, а примеров смычки чиновничьей и деловой братии наверняка полно, и влезать в этот клубок змей я не желаю от слова совсем. Значит, я должен стать неким третейским судьёй или арбитражным главой. Чтобы максимально разгрузить себя от обязанностей и решения проблем, при этом оставшись чистым перед всеми.

Осталось только решить, кто будет тянуть за меня лямку в виде управления городом. Но пока я не вступил в обязанности и не погряз в решениях проблем, надо попытаться разобраться с Источником манны под Кремлём.

Так размышляя, спустился на ужин. Стол был заставлен разными тарелочками и плошками, преобладали постные блюда и разные соления и морсы. Прочитав молитвы перед принятием пищи, сели за стол.

Я был голоден, и к тому же у меня тихонько реконструировался и восстанавливался организм, так что с аппетитом у меня было всё в порядке, в отличие от моего предшественника, который постоянно постился.

Ужинали спокойно и по-семейному, с нами за столом был только Герман Германович. Слуги тихонько меняли блюда, и было уютно. Герман рассказывал, как устроился вмеблированных комнатах, и что очень удобно будет добираться до присутствия.

Подали чай, и я, одобрительно посмотрев на Германа, предложил ему рассказать, что его привело к нам в праздничный день.

— Дело, в общем, не важное сейчас, но хотелось бы его решитьпораньше. Я подготовил несколько предложений по размещению Вашего присутствия, и мне прислали несколько визиток от московских газет, дабы Вы, если будет удобно, дали им интервью.

— Хорошо, думаю, после Страстной Седмицы выберем газету, в которой разместим обращение, а по поводу присутствия я рассмотрю бумаги. И вот ещё: меня заинтересовали катакомбы Кремля, и я бы пообщался со знающим человеком. Ну и карты, конечно, если есть. И что с нашей охраной, сегодня с нами были совсем не знакомые мне казачки.

Так мы и общались.

Я давал задания, Герман записывал или отвечал сразу. Разобрались с канцелярией жены, решили там же на Тверской, в общем присутствии, выделить несколько кабинетов, а после присмотрим здание отдельно под службу благотворительности. В итоге ужин превратился в рабочую встречу.

Разошлись поздно, загруженные мыслями и планами, граф Стенбок явно был растерян от того количества планов и дел, что на него свалились, особенно от крайне застенчивого в прошлом меня.

Поднявшись наверх, к апартаментам, нежно привлёк к себе Элли и поцеловал в губы. Поцелуй был тихий и нежный. И в глазах её горело необъяснимое.