Князь Московский

Глава пятая

29 мая 1891 год

Москва. Окрестности Кремля.

Телега скрипела безжалостно. Звук её колёс многократно отражался эхом от стен Кремля и близ лежащих построек, и хуже того, создавал такую мерзкую какофонию звуков, что те, кто видел эту подводу, старательно крестились и отворачивались от неё.

В одном из проулков подвода остановилась.

— Пр-р-руу, мёртвая… — проскрипел тихий старый голос. — Куда их выгружать, Ваше бродь?

— Чучас разберёмся… И не ори! Люди спят, — ответил ему другой голос, более юный, но не менее противный.

Я стоял в тени и наблюдал за выполнением поручения, данного мною архимандриту Корнилию. Откуда приехала эта вонючая телега, мне было неизвестно, зато я точно знал, что в ней должно было быть. И хотел точно проконтролировать исполнителей, ведь если в первый раз они что-то сделают не так, то можно будет забыть обо всех моих планах.

От здания, рядом с которым остановилась подвода, отделилась тень.

— Тихо, черти! — произнес сиплый голос. — Все спят?

— Да, отче, спят как младенцы, хе-хе …

— Тогда по одному берите их, сюда несите. Да аккуратно, тут ступеньки вниз. К-хе, к-хе... — прокашлял сиплый и сделал шаг назад в тень строения.

Пока тела спящих спускали с подводы и переносили в здание, мимо не прошло ни одного разумного. В Москве стояла ночная тишина, и наши действия её не беспокоили.

______________________

Меня до сих пор удивляло в этом Мире то, как легкомысленно здесь относятся к своей собственной жизни. Вот взять тот же род Гольштейн-Готторп-Романовых, собственно, к которому я и принадлежу. Ведь любое оружие, что есть в этом мире, меня убьёт.

Вся местная Власть держится только на договорённостях и финансах. Любое физическое противостояние и — всё! Нет ни власти, ни финансов! Мне кажется, что местные правители этого совсем не понимают… Они продолжают заигрывать с «Народной волей» и с остальными бунтовщиками. А надо было их на корню душить, до седьмого колена уничтожать! И ни этих мелких, что смеют плевать в портрет царя, а тех, кто может распространять своё мнение через печать или иное общественное действие.

Конечно, требуется и самому Правящему Роду приспосабливаться ко времени и обстоятельствам, ведь даже с такими инструментами, как армия и финансы, не стоит забывать, что ты всё же человек. И любое неосторожное действие приговаривает тебя к забвению и смерти. Собственно, что и случилось с отцом моего реципиента.

С ритуалом и жертвами получилось просто и легко. Отец Корнилий был достаточно расторопен и услужлив, магический ошейник крепко повязал его волю и мысли. В общем, эксперимент с ритуалом преданности можно считать удачным. Архимандрит повязан надёжно.

Конечно, я учитывал и возможную неудачу: магическая вязь тем сложна, что она должна закрепиться на каких-то основополагающих чувствах того существа, на которого она налагается. И если у разумного все стремления и чувства находятся в относительном равновесии, то и ментальный ошейник может просто соскользнуть и раствориться в ауре существа. У данного экземпляра из всех его желаний, чувств и устремлений превалировал религиозный фанатизм. В него и вписался мой «ошейник».

Так что мне не составило никакого труда исчезнуть вечером из дворца: сказал адъютанту и охране, что хочу помолиться в монастырской тишине один.

Мне требовалось место, которое я могу превратить в ритуальный зал, ну и конечно, жертвы.

С местом получилось просто. Есть катакомбы под Кремлём, есть заброшенные залы, не понятного для меня предназначения. И всего два человека, что знают, куда ведёт тот или другой коридор, и в каком примерном они состоянии находятся.

Побродив с отцом Корнилием по известным ему безопасным проходам, подобрал для себя хорошую сводчатую залу. Тут раньше была тайная княжеская казна, та, что должна была остаться в неприкосновенности при любой напасти: будь то огонь пожарища, разграбление или моровое поветрие. До ценностей всегда должны были добраться хозяева, ну, если им не хватило удачи, то их наследники.

Вот один из наследников и добрался до тайной царской захоронки и, конечно, выгреб её подчистую. А потом пришёл с дружками своими беспутными и библиотеку старинную царскую вынес. Тут, правда, всё утащить не смог, там и книг было много, да и монахи, увидев, что добрался «наследничек» до ценностей, решили библиотеку перепрятать. Да только не успели. Главные рукописи, что на их взгляд представляли основную ценность, они перепрятали, а всё основное новый царь забрал к себе, в новую столицу.

А звали того царя Петр Алексеевич Романов.

Куда делись те книги, что царь забрал, никто не знает. Может, и сгорели, тогда много где и много чего горело. А может, и обменял в Европе на что-нибудь. Относился новый царь ко многим вещам очень свободно и не нужны ему были ни тайны своей семьи, ни тайны прошлого правящего рода. Даже секреты семьи Константинопольской принцессы, что стала впоследствии женой Ивана Третьего. Хотя, видя своего слугу буквально насквозь, мне стало понятно, что именно эти документы монахи успели перепрятать. Но с этим я буду разбираться позже.

Для первого серьёзного ритуала помещение выбрал подальше от Кремля. Тут и трупы проще утилизировать, да и в случае каких-либо расследований полицейским управлением будет проще затереть следы.

Я торопился. Мне нужны были накопители с «праной» для своих будущих слуг, да и о здоровье архимандрита стоит побеспокоиться. В магическом зрении было видно, что «ошейник» уже деструктивно влияет на ауру, в которой находится. Этот Мир буквально высасывает магию!

Тела занесли в погреб каретного сарая, что был близ торговых рядов. Пол был предварительно выметен и очищен мною, да — да! Я сам взял и подготовил помещение! Ползал по полу и просеивал сквозь пальцы пыль и грязь. Мне абсолютно не надо было, чтобы какой-нибудь маленький железный гвоздик внёс диссонанс в ритуал.

__________________________________

Через два часа всё было закончено. В центре рунного круга, окружённого прахом жертв, лежала маленькая бусинка янтаря.

Восемь человек превратились буквально в пепел, так стремительно прошёл ритуал. Амбер буквально вычерпал до донышка жизнь из жертв и саму жизненную суть из их плоти и костей, оставив на ритуальной площадке только прах тел.

«М-даа. Такого я точно не ожидал», — так размышляя, рассматривал получившуюся композицию. Мне было немного не по себе от такого эффекта. Бросив несколько диагностирующих чар в получившийся накопитель и не увидев в нём ничего подозрительного, взял его с постамента переносного алтаря и положил на ладонь.

Янтарная бусинка мягко грела ладонь, на которой лежала, и, приглядевшись, увидел искорки внутри накопителя. У меня было стойкое ощущение, что в накопитель попали не только жизненные силы жертв, но и сами души их. Не могу сказать, что меня это как-то смущало, но за свою более чем столетнюю практику такого мне не ещё не удавалось. Да и сам накопитель из такого материала мне использовать не приходилось. Ценность этой застывшей магической эссенции трудно переоценить: даже сейчас, после полного цикла поглощения праны, он был заполнен на одну пятую! И очень хотелось продолжить эксперимент, ведь открывались удивительные и интереснейшие горизонты познания Мира!

«Но мы не будем спешить, — думал я, разглядывая маленький, но очень ценный шарик, — самое главное, что теперь не надо возиться с трупами, затрём рунный круг, выкинем тряпки этих бедолаг, и всё!»

_______________________________________________

Вечером накануне ритуала Элли ворвалась в мою спальню, когда я переодевался для путешествия по катакомбам. Она была в расстроенных чувствах и с опухшими глазами.

— Sergei, aber wir sind enge Verwandte, wird unser Kind Gott gefallen?! (Сережа, но мы же близкие родственники, разве наш ребенок будет угоден Богу?!) — тихо и горячо спрашивала она у меня. В её голосе и чувствах было столько разноплановых эмоций, что я решил, не отвечать на этот вопрос, а просто нежно и крепко обнял. Мы стояли так несколько минут.

— Дорогой? — вопросительно произнесла Элли, с удивлением посмотрев на мой наряд.

— Я хочу поучаствовать в ночном Богослужении. Отец Корнилий будет вести службу в подземной церкви, которая под Чудовом храмом находится.

Елизавета смотрела на меня с недоумением и некой настороженностью, и конечно, я её понимал: ведь такое религиозное рвение никак не походило на здоровые взаимоотношения с Богом, но других оправданий у меня не было. И решив внести ясность, произнёс:

— Мне тоже тревожно за нашего ребёнка...

В глазах Элли появилось облегчение и радость, и она опять прижалась ко мне. Усадив её на свою кровать и ласково поцеловав в губы, одновременно накладывал на неё магический лёгкий сон. Глаза супруги закрылись, тело ослабло, и, подхватив её под голову и плечи, устроил на своей кровати поудобней. Диагностические чары показывали, что плод развивается правильно, и он явно имеет магический дар. «И что мне с этим делать? — думал я, рассматривая маленькую звездочку новой жизни. — А ведь дар не слабенький будет, надо как-то развивать способности, но для начала требуется укрепить свою позицию при императоре и его наследнике». Сопровождаемый этими мыслями, вышел из спальни. Провожатый от Корнилия ждал меня в холле Дворца, мы прошли к подземному храму, там на самом деле шло Богослужение, читали молитвы. Архимандрит вышел из алтаря и сопроводил к проходу в нужный туннель.

— Господин, всё готово, люди верные — проверенные, — поспешно докладывал о проделанной работе он. — Вас никто не увидит, там очень тихо… — уверял меня он с волнением и некой опаской. Ведь как бы ни была бы сильна магическая преданность и навязанное послушание, но критическую сторону разума она не отключала, и Корнилий понимал, что мои действия выходят за нормы морали и законности этого общества. Но ритуал служения давил на него и полностью подменял понятия о добре и зле, применимые ко мне, все мои приказы — добро и правда в высшей инстанции, и это для него единственная приемлемая аксиома и истина.

31 мая 1891

Москва. Кремль. Николаевский дворец.

После воскресной службы мы с Элли завтракали, я проглядывал наспех почту и прессу, моя благоверная занималась тем же. Наше мирное молчание прервал дворецкий, принесший телеграмму, извещавшую меня, что мой очередной адъютант выехал из столицы и будет готов в ближайшее время приступить к своим прямым обязанностям. Не могу сказать, что был обрадован этим обстоятельством. При моём назначении генерал-губернатором ко мне были прикреплены адъютанты в количестве пяти человек. Это граф Герман Германович Стенбок, что занимает у меня должность управителя двора, Владимир Сергеевич Гадон, который должен был заниматься всем моим делопроизводством, князь Феликс Феликсович Юсупов, который должен был представлять мою свиту, и Алексей Александрович Стахович, что должен был заниматься общими вопросами, касающимися управления и присутствия. Ну и, конечно, граф Шувалов, Павел Павлович, которого я назначил посыльным при моей особе. И вот в телеграмме мне сообщалось, что ко мне мчится Гадон, Владимир Сергеевич, и он мне уже не нравился. Как можно совершать какое-то серьёзное дело с человеком, который на новое место службы выезжает через месяц?! Конечно, я понимал и знал, что это обычная практика Российской Империи, но всё же мне это не нравилось и раздражало. Ведь он был нужен, делопроизводство — важнейшая деталь любой современной службы!

— Серёжа, что-то случилось? — прервал мои сумрачные размышления голос Елизаветы Фёдоровны. Видно, почувствовав смену моего настроения, решила меня поддержать.

— Ничего особенного, дорогая. Владимир Сергеевич Гадон прислал телеграмму, что наконец-то изволил выехать к нам и обещает приступить к своим прямым обязанностям в ближайшее время, — не сдержался я и выплеснул своё раздражение.

— Ну, ты же помнишь, дорогой, он отпрашивался у тебя на несколько недель, у него там что-то с племянниками, да и с наследством надо было что-то там решать, — попыталась послужить заочным адвокатом для моего неторопливого адъютанта Элли.

— Да, точно. Немного запамятовал. Но в любом случае это не отменяет тот момент, что он явно не торопится на службу, — продолжал ворчать я. — Да, и Феликс Феликсович не спешит явиться и начать исполнять свои обязанности. И Стахович задерживается в полку, хотя с ним всё понятно — он сдаёт полковые дела...

На несколько минут повисло молчание. Я думал о ритуале подчинения, ну и, конечно, о накопителе, что сотворил прошлой ночью. Ведь одной бусинкой не обойдёшься, мне требуется всё моё окружение провести через ритуал, а для этого нужны накопители с «праной». Пропажу такого количества народа, что пойдет на амулет поддержки, могут и заметить. Да и если честно, лень мне заниматься такой банальщиной.

Но лень никогда не была моей любимой страстью, поэтому я решительно пресёк свои внутренние жалобы на нелёгкую жизнь и, закончив завтрак с Элли, дал указание заложить экипаж. Сегодня у меня были планы посетить ближайшее злачное место. Хотелось днём взглянуть на Хитровку. Дело в том, что один из хорошо сохранившихся подземных туннелей Кремля шёл как раз в ту сторону. Но меня всячески предостерегали от того, чтобы я туда совался, так как он, дескать, занят ворами и отребьем. Но этот туннель был сух, и у него был крепкий свод. Ну и маргиналам применение найдём, хе-хе-хе...Когда спускался в холл, был перехвачен Элли.

— Серёжа, — обратилась она ко мне, её слегка картавящее «р» всегда вызывало во мне умиление и лёгкую улыбку. — Ты же помнишь, что мы сегодня приглашены в дворянское собрание? Ершов, Владимир Иванович, очень просил нас быть. Его супруга, Елена Михайловна, обещала устроить нам «incroyable surprise». Мне бы хотелось потанцевать, пока есть такая возможность... — смущённо закончила она.

Я чуть приобнял её и уверил, что к пяти пополудни обязательно, и всё непременно. В общем, уверил её как мог.

_____________________________________

Хитровский рынок меня впечатлил, но впечатлил в отрицательном смысле. Он был шумным и зловонным, состоял из развалов и некрытых лавок. А по случаю воскресного дня был к тому же полон народу. В центре рынка стояло громоздкое одноэтажное деревянное здание с навесом, под которым толпилось множество разномастного народу, многие были откровенными оборванцами — без сапог, в каких-то тряпках, намотанных на босу ногу. Некоторые просто валялись на мостовой, благо, погода стояла ясная и солнышко отчётливо припекало. В большинстве это были оборванцы мужского полу, но хватало и женщин. При этом сама площадь хоть и была мощёная, но было видно, что её давно не подметали и не убирали. Стоял разноголосый шум, в нашу сторону прорывались частушки, матерные тирады и какое-то заунывное пение. Меня интересовало состояние местного народа, и есть ли возможность удалить эту бедняцкую вольницу из центра моего города. Эта маргинальная республика здесь, рядом с Кремлём, была подобна «бельму» на глазу.

Конечно же, мой кортеж был замечен, оценен и опознан. Собственно, было бы странно, если бы не поняли, кто их посетил. Со мной было восемь верховых казаков охраны, ну и Шувалов, который попался мне под горячую руку.

Когда я выходил из дворца и уже собирался садиться в экипаж, из подъезжающего ландо выпрыгнул Павел Павлович с папкой для бумаг в руках и, ни на что не обращая внимания, резвыми шагами понёсся в сторону парадной лестницы. В итоге мы двинулись вместе на Хитровку.

Как только мы въехали в Подколокольный переулок и наш кортеж замедлился, вокруг стала образовываться толпа из полуголых мальчишек и разных оборванцев, которые бежали впереди нас и выкрикивали разные просительные кричалки. Моя охрана сжалась вокруг нашего экипажа и стала поругивать самых разнузданных крикунов, а некоторые казаки достали нагайки и стали недвусмысленно ими помахивать.

Въехав на саму площадь, велел остановиться у небольшого кирпичного здания, находящегося примерно в центре этого странного места.

Вокруг нас мгновенно образовалась многоголосая толпа, выкрикивающая и смеющаяся, и их абсолютно не пугали мои казачки. Запах стоял такой силы, что казалось, будто воздух здесь осязаем. Моя охрана злобно щерилась и поигрывала нагайками. Крикнул двум ближайшим, чтобы привели местного городового: я увидел его будку на углу. Двоих послал, чтобы не ограбили одиночку, а то, судя по местным рожам, тут ночью и эскадрон может исчезнуть. Пока мои охранники бегали за местным представителем закона, рассматривал документы, что мне принёс Шувалов. Было там несколько прошений, ну и, конечно, разные прожекты. Их вообще в местном бумагообороте всегда было много: то ли это часть местного менталитета, то ли опять меня мои подчинённые пытаются проверить на слабость.

Меня от работы отвлёк хриплый громкий бас.

— Здравия желаю, Ваше Императорское Высочество! — проорал городовой, доставленный моей охраной. Стоял он на вытяжку и с сильно выпученными глазами. Лицо его украшали большие усы; сам он был крепкого телосложения, на нём были форменный китель и фуражка, а на боку висела сабля-селёдка. В общем, производил он приятное впечатление, хоть и строил из себя дурачка-служаку.

— И тебе здравствовать, братец. Представься, будь любезен, — решил я чуть сбить с него спесь, а то ишь какой актёр.

— Руднев, Михаил Фёдорович, Ваше Императорское Высочество! — уже не так громко прорычал этот представитель младшего полицейского состава.

— Вот что, Михаил Фёдорович, предоставь мне для разговора старшего из этого общества. Понимаешь меня? — сказал я и чуть кивнул на явных каторжан, стоявших чуть в стороне и рассматривавших меня и мою охрану.

Вот теперь городовой выпучил на меня глаза по-настоящему.