Князь Московский

Pov 2

Андрей Семёнович Терехов.

7 мая 1891 года.

Москва.

1-я Московская центральная больница мест заключения.

Андрей сидел на лавке и сжимал руками своё лицо. Его раздирали противоречие, и он не мог собрать в единое целое свою картину мира.

Когда его друг и однокашник, Валерка Семёнов, пригласил в кружок политических диспутов, это было интересно и очень увлекательно, казалось, что он узнает огромную тайну, будто он научится творить добро и будет помогать людям и своей стране. Он сделает этот мир лучше!

И это вдохновляло, это давало стимул к жизни, Андрей надеялся поменять жизнь своей семье и жизнь своей страны, повернуть её на путь прогресса и гуманизма.

Видя ту дикую несправедливость, что творилась кругом, когда человеческое достоинство втаптывается в моральную и физическую грязь, когда ты знаешь, что тысяча человек страдает от голода ради какого-то мерзавца, который даже порой и не ведает о существовании этой тысячи человек!

Когда правители страны спускают её богатства на балерин и заграничные виллы.

Когда помещики просто могут запороть недовольных и любой бунт заканчивается расстрелом.

Тогда и приходит понимание, что жизни даже тысячи человек — это ничто по сравнению с теми десятками миллионов, что страдают под пятой самодержавия.

Он знал, что если сбросить это Иго, то потом конечно будут проблемы. Но он верил в то, что всё управится и люди сами создадут или изберут правильное правительство, и глубоко в душе сознавал, что хотел бы войти в такое правительство и быть, например, законотворцем или председателем, или ещё кем-нибудь. Всё равно, лишь бы это случилось! Лишь бы была свобода!

И он стал помогать своим новым товарищам. Они просили динамит, но он прекрасно знал, какие проблемы ждут при попытке синтезировать его в подвальной лаборатории. Всё-таки третий курс как-никак. Но опыты он не прекращал и вот итог: взрыв в лаборатории, потеря глаза и переломанные пальцы рук. Он от боли потерял сознание, и товарищи отвезли его к ближайшей больнице и положили к воротам.

Он слышал их отчаянный шёпот.

«…Аккуратно, за ноги...ох, пусть его хоть полечат, немного… Хотя бы сразу не вызвали жандармов! …И лучше вовсе его добить, да!..Наш соратник, но он стал инвалидом, а мы все знали, на что идём!»

У Андрея от боли и страха было затуманенное сознание, но он прекрасно помнил эти слова, и ему было невыносимо горько тогда, особенно в тот момент, когда он очнулся и увидел родного брата Царя, который шел по проходу меж больничных коек и раздавал пасхальные яйца.

Эта представшая перед ним картина была настолько вызывающе мерзко, что он хотел, было уже закричать на это страшное существо или просто обличить это отродье пиявок и драконов, что убивают и уничижают всех вокруг….

Но не было сил.

Была боль и беспомощность, и ещё липкий противный страх...

Он лежал и хотел, чтоб это зло не подходило к нему. Андрея мучили гнев и бессилие, а внутри тлела смрадным дымом жалость к себе, к калеке, к хоть и небогатому, но всё же дворянину, и теперь уж точно, бывшему студенту.

Но вот Оно подошло к нему.

И начало что-то спрашивать, а потом взяло и село на его кровать, и тогда Андрей ему сказал. Сказал так, что не было стыдно за слова, сказал так, чтобы загорелись сердца слышащих его, чтоб Небо видело его гнев!

И чудовище ответило. Ответило абсолютно не так, как должен отвечать равнодушный убийца. Ответил прямо в сердце, так что укололо Андрея в самую душу.

«Верю!»- сказал Андрей. Не этой пиявке, сказал, а тому, что внутри, что горело свечой и звучало эхом в мареве ладана. Ответил как чувствовал.

И приготовился умереть.

А потом наступило Это.

Он до сих пор стыдится своего чувства и не мог себе признаться, но то состояние было настолько приятным, что он думал, что умер и попал в Рай!

Но нет, он проснулся. И пришли жандармы, и начались допросы. Андрей никого не сдал. И к нему не применяли пытки, как по слухам, применяли к другим. Его вообще старались меньше трогать. Один раз ему показали его отражение в зеркале, спросив, были ли его глаза такими до… излечения…

Один глаз был у него карий, как у мамы. А другой был голубой, да такого небесного цвета, будто само небо светится оттуда.

И теперь он не знал, что делать. Он всею душой ненавидел Романовых и всею душой благоговел перед чудом Божиим.

Он сидел в камере один и слушал, как рвутся волосы под его ладонями, его волосы, из его головы. Но он хотел и жаждал этой боли!

Ведь она была гораздо легче, чем те сомнения, которые раздирали его на части….

Ведь только Святой мог сотворить это чудо! И только дьявол может творить такое в этой стране!..

За стеной послышался звук лязга запоров. Со скрипом отворилась дверь в камеру.

— Терехов, на выход! — громыхнуло из открывшейся двери. Андрей вздрогнул, но не поднялся. Он буквально чувствовал, что сходит с ума, и ему было всё равно, что и как с ним будет.

— Эй, студент! Вставай! А то я сейчас зайду, и ни тебе, ни мне не понравятся последствия, а ты всё равно пойдёшь, только болеть всё будет, но уже не вылечит тебя Его Высочество, нету его здеся!!

И тут же раздался хриплый смех из нескольких глоток.

— А ха! Да уж, точно! Не тути!! — хохотали эти прислужники деспота, а Андрей встал, оправился, как мог, и с гордо вскинутой головой двинулся на выход. «Нет, никогда я не буду перед вами унижаться, псы!» — думал Андрей, выходя из камеры, и тут его прострелила жгучая боль, она пробила низ груди и зажалв горло, заставляя хрипеть и не разрешая дышать.

— Чито ваше благородия, пониже носик опустили, ну тогда пойдёмти, ваш ждут, гы гы гы — хрюкал жандарм, волоча за шиворот Андрея, а тот, еле переставляя ноги, семенил за ним.