Князь Московский

Pov 3

— Убили! Убили!! — голосила здоровая мещанского вида бабища.

Кричала на одной ноте, монотонно, и чувствовалось, что дело для неё привычное и любимое. Рядом сидели какие-то сморщенные старички, одетые в явно старые, но достаточно чистые лохмотья. А в углу, это же приёмной, на какой-то дерюге, лежал мужик с перевязанной кровавой тряпкой головой. Был он в ямщицком тулупе, на ногах огромные сапожищи, и было непонятно, живой ли он или уже отошёл.

А тётка продолжала голосить, и её совсем не смущало, что никто ни обращает на неё внимание и не прибегает на её крики.

В частной приёмной у городского врача и не такое бывает.

Когда в приёмной появился доктор, было неясно, он возник как тень — тихо и скромно. Всё же голос этой крикливой бабищи рассеивал внимание и начал ввинчиваться в голову, словно зубная боль.

У доктора был в руках стакан с водой, из которого он спокойно набрал в рот воды, и, подойдя к голосящей бабище, выплюнул мелкой дисперсией ей в лицо.

Эффект был моментальный, женщина замолчала на полуслове, и в полном изумлении глядя на виновника внезапной сырости на лице.

— Милочка, что вы так кричите? — спокойно проговорил доктор. — Вы мешаете мне принимать больных. С вашим Захаром всё хорошо. Отлежится денёк, попьёт микстуру и побежит дальше сеять разумное, доброе, вечное... ну или чем он у вас занимался?

— Захорка-то? Так золотарём, значица, у Никитских трудился...

— Вот и хорошо. — перебил её доктор. — Будет дальше улучшать эээ… быт граждан.

И, глотнув воды из стакана, который продолжал держать в руке, пошёл к себе в кабинет.

Зайдя, прикрыл за собою дверь и, поставив посудину, сполоснул руки в рукомойнике, что находился с правой стороны у самой двери.

— Ещё раз прошу прощения, истерия у каждого человека проявляется по-разному.

— Ничего-ничего, Антон Павлович, всё понимаю, ваш труд сопровождается постоянными затруднениями... — вещал франтоватый молодой мужчина с лихо закрученными усами. Он был с оголённым торсом, и было видно, что гимнастические упражнения ему не чужды.

— Прошу прощения, Семён Петрович, но сейчас мне требуется продолжить приём, одевайтесь, а я пока выпишу вам рецепт. — мягко перебил его доктор, проходя к своему рабочему столу, что был уставлен различными письменными и медицинскими принадлежностями.

— И, будьте любезны, если вас не затруднит, будете проходить через приёмную, скажите чтоб заходил следующий пациент. А то видите, я сегодня без помощников. — Антон Павлович виновато развел руками.

— Конечно-конечно, обязательно объявлю! Но я очень прошу вас выступить у нас сегодня на вечере! Будет Немирович! Должен быть Козловский! Вы поведаете нам о своих планах!.. — он продолжал говорить, и всё в восхитительных тонах, но, наткнувшись на строгий взгляд Антона Павловича, достаточно скоро оделся, откланялся, и покинул врачебный кабинет.

Дверь закрылась, и на мучительно короткий момент в кабинете возникла тишина.

Доктор сидел на стуле с высокой спинкой, и пытался хоть за это короткое время насытится ею…

Не было и дня в жизни Антона, когда бы он ни мечтал бы о тишине. Казалось бы что такое? Иди в поле, в монастырь, ну или куда-нибудь на пустынный берег моря. Но он не мог.

Он привык жить в большой шумной семье.

Семья была единственным место для него где он был самим собой.

Да, если положить руку на сердце и не хотел бросать свою семью. Взбалмошную, шумную, иногда излишне религиозную, но всё же любимую семью.

Он слишком рано взял на себя ответственность за неё.

С начала ему казалось, что он облагодетельствовал их, тем, что стал главным источником благосостояния. Но прошло время и к нему пришло понимание, груз семьи слишком сильно давит на его молодые плечи, и захотелось до зубного скрежета столкнуть его с себя. Есть же старшие! Пусть они несут эту тяжесть!

А они и не сопротивлялись, им самим было ужасно стыдно от того положения, в какое они попали.

Отец его, Павел Егорович, купец второй гильдии, очень религиозный и глубоко верующий человек, старался все добрые и нужные качества, прививать своим сыновьям через полное и строгое послушание родителям и вообще старшим. С начало, конечно, увещеваниями, а когда это не помогало, то брал в руки розги.

И брал он их часто, ведь пять сыновей без строгости, могли по кусочку разнести и лавку, что принадлежала отцу, и дом в котором они жили.

Антоша был третьим, он был любимчиком мамочки, и, пожалуй, среди всех шестерых детей, самым большим выдумщиком на проказы. За что и был не раз порот розгами.

Братьям, конечно, тоже доставалось, но не так.

И за эту свою боль, Антошка, больше всех получал любви и от мамы, и от сестрёнки, которая тоже выделяла его среди братьев.

И вот он стал кормильцем.

Он не хотел этой ноши…

И в этой экспедиции, на Сахалин, к арестантам. Он ждал, что получит тишину, вдоволь напьётся ею, будет радоваться и наслаждаться молчанием и дорогой.

Но нет.

Его постоянно мучали мысли о них, эта ответственность: за маму, сестру, старого отца, братьев. Ему и не хотелось думать, а мысли за них тихонько скреблись в его сердце и не давали прийти тишине…

За дверью послышались шум и возня, раздался знакомый бас.

…-Посторонись, православные! Меня ждут! … Да подожди ты, со своей мозолью то!

Дверь в кабинет распахнулась, под возмущённые крики из приёмной, буквально в катился, почти квадратный, в распахнутой пиджачной паре, сам Гиляровский.

«Вот чёрт лохматый, как нашёл!? Ведь ни кому не сказал, что сегодня кабинет на приём открою». — чуть с досадой, но тем не менее радостно подумал доктор, вставая в приветствии из за стола.

— Антон Павлович! Дорогой! — воскликнул этот шумный и очень энергичный человек.

— Владимир Алексеевич, здравствуй — здравствуй!

Они по доброму обнялись, и похлопывая дружески по плечам и спинам, стали радостно с улыбкой вглядываться в друг друга. Будто проверяя, как на товарище отразилась долгая разлука.

Через некоторое время, выразив вербально и не вербально всю радость встречи, доктор отстранился от товарища, и, выглянув в приёмную, цепким взглядом стал оценивая людей в приёмной, взвешивая и ставя краткий диагноз их состоянию, проговорил.

— На сегодня приём закончен, если кому невтерпёж, то в пол квартала вниз ведёт приём доктор Офсиников, Пётр Никодимыч. — и, не слушая возражений, закрыл дверь и запер её на засов.

— Пойдём, Володя, в дом. — проговорил он, и умывая руки, стал разглядывать Гиляя. — А ты всё такой же шумный и радостный, а?

— Конечно такой же… — проговорил Владимир Алексеевич, который уже схватил бесцеремонно какие-то бумаги со стола и начал их читать.

— Ну ты посмотри на него, расхозяйничался тут! — шутливо ругаясь, Антон Палыч выхватил исписанные листы из рук журналиста, и стал подталкивать того к двери, что вела в жилую часть дома.

Там они покушали и пообщались, Антон Павлович рассказал о путешествии на Сахалин, а Гиляровский слушал, и иногда задавал наводящие вопросы. В его глазах, в глазах профессионала, путешествие было находкой и замечательным открытием сезона! Что тудже и озвучил, сразу же построив планы, как, что и где надо напечатать.

На что получил прямой отказ, и была обещана большая обида, если где-нибудь, возникнет хоть маленькая строчка о том. Доктор сам собирался писать об этом событии.

И ещё некоторое время они шутливо переругивались и, попивая наливочку обсуждая московские новости и сплетни, подошли к тому чего ради Гиляй и ворвался без зазрения совести к доктору прямо на приём.

— Я принёс тебе записку от Его Императорского Высочества, Сергея Александровича. — проговорил смущённый журналист, и протянул сложенный пополам небольшой лист бумаги Антону Павловичу.

Тот же, молча и изумлённо глядя на Гиляровского, принял записку. И не открывая её, взглядом передавал своему друга, все те эмоции и мысли, что возникли у него от этой новости.

И буквально через несколько секунд, прекратив сверлить своим молчаливым упрёком этого не вольного почтальона, открыл послание.

«Уважаемый Антон Павлович, прошу вас посетить нас, в пятницу, пятого июня, в Николаевском дворце, дабы вы могли исполнить свои врачебные обязанности, и обследовали бы нашего племянника Георгия Александровича. Прошу соблюсти в тайне нашу просьбу.

С наилучшими пожеланиями, Сергей Александрович Романов.»

— Володя, ты не ошибся? Это точно мне? Ты меня не мистифицируешь?

— Точно, точно. Так и сказал. Чехову, литератору, лично в руки.