В голове была звенящая тишина, и это было очень тяжело и странно. Даже более странно, чем ехать по Москве в Великокняжеском ландо. Колёса стучали по мостовой, и Вовка, или как теперь его называли, Владимир Алексеевич, прислушивался к этому звуку, старательно забивая свои мысли звоном колёс о мостовую. Но они, проклятые, лезли к нему в голову, и он бы рад их туда не пускать, запереться от них и быть в тишине и покое. Чтоб не мучили эти проклятые вопросы и сомненья! Как садился в экипаж, Володя помнил с трудом, для него, человека непередаваемой живости характера и со жгучим любопытством ко всему, было ужасно и восхитительно то, что он пережил при расставании с Сергеем Александровичем. Взгляд Великого Князя будто осветил в нём что-то забытое, то, что было потеряно и оставлено в угол, будто худая и ненужная вещь. Там, на туретчине, будучи в охотничьей команде, он множество раз убеждался в том, что Бог его бережёт, и ангел-хранитель прикрывает от пуль и осколков. Сколько раз он видел, как гаснут глаза однополчан, как кричат покалеченные, и просят воды с распоротыми животами. А он был как заговорённый. Да, там было очень нелегко. Но всегда в нём жила Вера в Справедливость и Любовь. И вот он нашёл свою любовь, свою Машеньку. Она была для него словно якорь для корабля в бушующем море. Как тихая гавань, как солнце, к которому стремится всё живое. Та, к которой он стремился всегда, где бы ни был. Мария Ивановна Мурзина. Та, что подарила ему прекрасную дочь и сына. Но сына Бог забрал.
И, наверное, тогда он и забросил в угол своей души веру в Чудо. Гиляй бегал по Москве, по стране… и больше не верил в чудеса. Он видел, как живут бедняки и богатеи, и насколько большая разница между одними и другими. Конечно, это не было для него новостью, он много чем занимался и видел, что предприимчивый человек нигде не пропадёт, и многих знал, кто смог из нищеты выйти в люди, и наоборот, когда обеспеченные и высокообразованные опускались на самое дно общества. Но здесь, в старинной столице, в центре земли русской, ему стало особо понятна эта боль нищеты. И он начал знакомиться с социалистами, иногда даже заглядывая в их кружки, беседуя с ними. Гиляю казалось, что их учение слишком оторвано от реальности, но он всё равно сочувствовал им, этим мечтателям о будущем, о том, что когда-нибудь наступит рай на земле. И это время можно пододвинуть ближе к себе. В кабинете Великого Князя, когда тот коснулся политических воззрений, ему показалось, что князь именно про это и решил расспросить. Но тот ушёл от обсуждения взглядов на политику и сделал предложение, от которого Гиляй не мог отказаться. Ему предложили исполнить его мечту. Сергей Александрович озвучил его потаённую мечту, ту, которую и лучшим друзьям не расскажешь, и с женой не поделишься. А потом был обед, да какой обед! Конечно, на столе всё было изысканно и вкусно, и восхитительно свежо. Но главным блюдом этого натюрморта были не яства, главным блюдом этого стола были гости приглашенные, как и он, простой журналист. Самые главные люди города. И он, Гиляровский, с ними чокается рюмочкой, да водочкой их потчевал Сам Его Высочество Императорское. Просто песня какая-то! Но более всего поразило Гиляя, так это то, что общался Сергей Александрович со всеми запросто, без кичения, и не через губу, как высший с нижними. С тем же Алексеевым Николаем Александровичем, что хоть тот и был из купцов, но всё же общался с ним уважительно, и вещи, что обсуждали, были серьёзными, для города и его жителей нужными. Так-то было понятно, что эта трапеза для знакомства нужна была. А водочку Великий Князь подливал ради общения, чтоб расслабились и прекратили из себя строить Вавилоны.
— Приехали, Ваш благородие, Владимир Лексеевич! — ворвался в мысли Гиляя хриплый голос возничего. Точно, Столешников переулок.
— Ай, спаси тебя Бог, добрый человек, так меня отвёз, будто на руках отнёс! — крикнул Гиляй, выпрыгивая из княжеского ландо. — Держи мою благодарность этой драгоценной монетой! — крикнул и бросил пятачок кучеру.
Тот прохрипел благодарность и, стегнув лошадей, двинулся дальше.
Владимир Алексеевич Гиляровский был человеком с очень подвижным характером, и скучать или хандрить он вовсе не умел. Он быстро принимал решения и также быстро воплощал их в жизнь. И, выпрыгнув из повозки, он знал, что надо делать. Ворвавшись в свою квартиру, он начал стаскивать с себя лаковые штиблеты и поняв, что оставил в Николаевском дворце галоши, засмеялся и от смеха своего запутался в рукавах своего пальто. А из кухни тем временем вышла его Кормила, его домработница и большой друг, Екатерина Яковлевна.
— Ой, ты ж напился, Владимир Ляксеич! Ты ж вроде в Кремль собирались? Где ж вы так-то?! — сетовала громко Кормила, ловкими движеньями распутывая хозяина из верхней одежды. Из комнаты послышался перестук детских ножек, и в коридор вбежала его принцесса, его доченька. Ну и, конечно, по женскому нраву сунула руки в боки и начала пилить Гиляя.
— Папа, папочка! Ты пил водку, да? А играть со мною кто будет? — возмущалась эта егоза. А Гиляровский сидел на пуфике и улыбался. «Конечно, да, Сергей Александрович, конечно, я буду с тобой. Ради принцессы моей, ради своей мечты».