Князь Московский

Глава первая

25 апреля 1891 г Российская Империя.

Станция железной дороги Бологое. Императорский поезд, вагоны императорской семьи.

В сознание приходил долго, магию я не чувствовал совсем, от этого ощущения разум затапливала тоска. Только какая-то искорка магии теплилась внутри соседской души. «Ладно, сначала надо избавиться от соседа, а после займёмся обстановкой», — размышлял я, приступая к поглощению чужой души. Она была слаба и испугана, почти не трепыхалась, только молилась какому-то безымянному богу, но магии у души не было, так что мольбы никто не услышит.

А новое вместилище было отличное. Брат Императора, молод, не калека. Правда, есть со здоровьем некоторые проблемы, но это мы легко поправим.

Когда я поглотил полностью остатки души этого Сергея, предварительно высосав из нее остатки праны, частичку магии и всю память, понял, что меня закинуло слишком далеко. Куда-то на периферию миров, в отсталый и не магический мир.

Здесь есть только одна раса разумных — хумансы, самые тупые и бесполезные, на мой взгляд существа. Но плодовитые — этого не отнять.

В этом Мире нет магии! Совсем нет, только слухи о ней. И венчает всё это безобразие монотеистическая вера в Творца! Ааа, дырка Торга! Где брать теперь ману?!

— Ваше Императорское Высочество, что с Вами?! Сергей Александрович, Вам плохо? Позвать доктора? Он не просыпается! Доктора, срочно позовите доктора!

Раздались крики, и послышался топот ног. Что-то гадостно воняющее сунули под нос, и я решил взглянуть на новый мир своими глазами.

Вокруг меня толпились какие-то хумансы, кто-то мне казался знакомым по памяти прежнего хозяина тела, а кого-то я не узнавал. Голоса сливались в какой-то непонятный гул, у меня пытались что-то узнать, и я, решив, что достаточно показал свою сознательность, провалился обратно во внутренний мир.

«Будем подводить итоги. Реципиент мне достался отличный, память я его почти усвоил, но осталась куча вопросов и проблем. Первый и самый главный: где брать магию? Богов нет, магический фон на нуле, везде пользуются эти проклятыми механизмами!

Второй вопрос: будут ли работать ритуалы? И где их проводить, если мест выходов природной силы нет или они неизвестны?

Третий вопрос: что делать с поручением царственного брата, который поставил эту тушку править огромным миллионным городом со странным названием «Москва»? Зачем мне эта должность?! Я бежал от этих проблем, когда меня пытались поставить ректором родной академии!

Я учёный, в конце концов!

И последний, но не менее важный вопрос, даже не столько вопрос, сколько проблема: я никогда не любил человеческих женщин, они слишком быстро стареют! Только привык, только наладил жизнь в гареме, проходит каких-то тридцать лет и они старухи! А пока тебя не было, они расплодились, совратив охрану и обслугу! Ещё тебя и виноватым выставляют: "Слишком длинные у тебя, господин, эксперименты"! Выгнал всех тогда, в Торгов зад! Ну конечно только тех кто живой остался, после моей вспышки гнева.

Отдал им деревеньку рядом. Она так теперь и называется: "Эльфийский гарем".

А теперь я женат на какой-то принцессе и у нас, к тому же, нет детей. И в этой стране запрещены гаремы! И что делать?! Почти семь лет в браке уже. Да меня в мужеложстве стали местные обвинять!»

Тем временем в поезде была тихая паника. Утром не смогли разбудить Его Императорское Высочество Сергея Александровича, а когда смогли, он поводил ничего не понимающим взглядом по лицам окружающих, не узнав свою супругу, провалился опять в забытье. У него не было жара или других проявлений болезни, он спал и не хотел просыпаться.

«Ладно, надо приходить в себя, версию болезни буду вырабатывать по обстановке, будем всех мистифицировать, благо, о магии они ничего не знают, а дальше будем решать по ситуации», — думал я и, тихонечко приоткрыв глаза, подал голос.

— Воды.

Тут же моих губ коснулся носик поильника, и в рот пролилась живительная влага. Сквозь чуть разомкнутые веки я видел тонкие и ухоженные пальчики, с ободком золотого колечка и ровными красивыми ногтями.

Я раскрыл глаза и увидел супругу реципиента. То есть уже теперь мою.

Образ её был мне одновременно и знаком, и чужд. Её красивые серо-голубые глаза смотрели на меня с лаской и беспокойством. Видимо, она всё это время сидела рядом со мной и с беспокойством вглядывалась в моё лицо.

— Schatz, wie fühlst du dich? (Дорогой, как ты себя чувствуешь?) — услышал я её красивый бархатистый голос, чуть с хрипотцой и явно с чувствующимся волнением.

— Gut, Liebling, aber lass uns Russisch sprechen (Хорошо, дорогая, но давай все же говорить на русском языке), — ответил я с трудом. «А ведь хороша. В чужой памяти выглядит как-то обычнее, что ли».

— Где мы? Я не чувствую движение вагона.

— Ты лежал, и тебя не могли разбудить врачи, а Герман Германович телеграфировал в Санкт-Петербург, и там сказали чуть обождать, а я просила... - она ещё что-то говорила, а я смотрел на неё, вглядывался в её лучистые глаза и чувствовал, что мои губы растягиваются в улыбке.

-..И чему Вы улыбаетесь, Ваше Высочество?! — с лёгким возмущением произнесла она, но тут же чуть смущённо улыбнулась, как бы извиняясь за свою укоризну.

Со стороны выхода из купе раздался звук приближающихся шагов. Распахнулась дверь в купе и в помещении сразу стало тесно. Пока расспрашивали, пока мерили пульс, заглядывали в рот, суя туда палку, и сыпали десятками вопросов, я лежал и думал, что пора разгонять этих придворных лизоблюдов.

В своё время мне пришлось проходить практику во дворце Светлого Дома, и вот тогда натерпелся от этих дворцовых жителей всяких разных подлостей.

— Хватит! — тихо и твёрдо произнёс я. — Если поезд готов, отправляемся. Герман Германович, распорядитесь. Из-за моей слабости мы выбиваемся из графика. Нас ждут в Москве! — поторопил я этот многоголосый хор выйти и заняться делами.

— Елизавета Фёдоровна, надеюсь Вас увидеть на обеде, — обратился я к супруге, пожалуй, уже моей, пытаясь поймать её взгляд, но, видимо, она была смущена моим предыдущим поведением и смотрела куда угодно, но только не на меня.

Все вышли, а я, оставшись один, струдом поднялся со своей кушетки, встал на ноги и начал выполнять упражнения на гибкость, дабы проверить, как это тело приняло нового владельца.

В общем-то, всё было на удивление хорошо, тело было стройным и достаточно гибким. Была некоторая слабость в мышцах, но это и нормально для столь знатной особы.

Чувствовалась застарелая травма спины, и я пока не определил, к каким нарушениям в организме это привело. Так что я упражнялся и пытался усвоить память реципиента.

Мне предстояло жить неизвестно сколько в этом Мире, а положение при дворе стоило пока сохранить.

За этими развлечениями и застал меня мой камердинер.

— Ваше Императорское… ээ… - начал мямлить он, наблюдая меня в попытке встать в поперечный шпагат.

— Что?! — недовольно рявкаю на этого невежу.

«Распустились тут, пауки подземные, без руки твёрдой», — ругался я про себя.

— В армию тебя отправлю обратно, ещё раз без стука дверь откроешь! — зашипел я на него, поднимаясь с пола.

— Как скажете, Ваше Императорское Высочество, Сергей Александрович! — заорал он, выпучив глаза и встав во фрунт.

Мне решительно не хотелось реагировать на этого дурака.

Тяжело подымаясь с пола вагона, покряхтывал и охал. Увидев такую картину, камердинер было дёрнулся мне помогать, но напоровшись на мой взгляд и застыл, потея ещё более усиленно.

— Что ты хотел, братец? — уже более мягким тоном спросил я у него, приняв вертикальное положение и повернувшись к этой потной статуе.

— Обед накрыт, Ваше Императорское Высочество.

— Елизавету Фёдоровну оповестили?

— Конечно-с, Ваше..

— Всё, иди, — перебил я его, — буду через пятнадцать минут.

И, не дожидаясь ответа, отвернулся от него.

«Мда, а ведь стоило этого ожидать. Шутки великой Ллос всегда странны и зачастую страшны. Это же надо, всё нормально с телом, но есть одно «но»: детская травма, падение с лошади и эректильная функция у этого тела не работает! А ведь он любил супругу, и она отвечала ему взаимностью. Но не работает! И как это вылечить без магии?!» — так уныло размышляя, облачился в положенную случаю форму: белая сорочка, лёгкий пиджак, брюки и туфли.

Вся окружающая обстановка была привычной и одновременно новой: я находился как бы во сне.

Всё было странно.

Обстановка купе была проста и незамысловата. «А это ведь императорский поезд, как же всё это грубо и не эстетично, — думал я, натягивая неудобные туфли. — Надо как-то налаживать быт до привычных условий, ведь самых элементарных вещей не хватает». Больше всего вызывало оторопь нижнее бельё: какие-то ужасные панталоны на завязках, носки на подвязках и нижняя рубашка с какими-то рюшечками.

Рунной вышивки нет, а какая есть, очень грубая и незамысловатая. Обувь из кожи и с твёрдой кожаной подошвой.

«Нет, я, конечно, понимаю, что магии здесь нет, но комфорт — это очень важно! Как заниматься нужными делами, если приходится думать об элементарном удобстве?! Тут и Мир такой отсталый, что творят всякие глупости вроде войны, а резинку для нижнего белья придумать не могут!»

Снаружи раздался свист паровозного гудка, и под звук лязгающих вагонов, поезд наконец-то тронулся.

В воздухе ясно потянуло дымом, что возникает после сожжения земляного угля.

«Будь проклята вся эта машинерия! И так никакого комфорта, да ещё и эти Торговые машины! Наделали себе чайников на колёсах!» — ворчал я мысленно.

«Чувствую себя голым без магии. Как хорошо, что первое время после переселения доминируют рефлексы тела!» — размышлял, проходя к своему месту.

В столовой поезда стоял тихий гул от переговаривающихся пассажиров и перезвона столовых приборов. Поезд потряхивало на стыках рельс, и хрустальные люстры над головой мелодично позвякивали.

Когда вошёл, все встали в приветствии, Елизавета Фёдоровна с фрейлинами присели в книксене. Было тесновато и, на мой взгляд, бедновато для царского поезда-то.

На Великокняжескую трапезу прибыл весь новый Двор.

Управляющим у меня был назначен граф Стенбок Герман Германович, а моим адъютантам были граф Шувалов Павел Павлович, было ещё четверо, но они застряли на старых местах службы, сдавали дела и вверенное имущество.

Так же на трапезе присутствовала графиня Шувалова, Александра Илларионовна, супруга моего адъютанта, фрейлины Елизаветы Фёдоровны. Екатерина Николаевна Струкова и княжна Мария Петровна Трубецкая с моей супругой.

И, конечно же Николай Андреевич Форбрихер, мой целитель, который и давал мне нюхательную соль и совал палку в рот.

— Довольно церемоний, давайте отобедаем, — проговорил я, проходя к своему месту за накрытым столом.

Беседа за самой трапезой не велась, не было принято, да то и понятно как можно кушать и разговаривать?

На столе было много разных рыбных блюд и паштетов, какие-то салатики и заливные, подавали горячий и лёгкий суп.

Я ел с удовольствием, пробуя и сравнивая свои прошлые вкусовые ощущения.

«Конечно, есть и в этом мире маленькие удовольствия, но с разнообразием надо что-то делать». — думалось мне во время трапезы.

Все поглядывали на меня с некоторым любопытством — Сергей Александрович до этого явно не отличался аппетитом.

А я пытался поймать взгляд Елизаветы Фёдоровны, но она скромно кушала и лишь изредка стреляла глазами в мою сторону.

«Ладно, хватит есть, а то не поймут. Не смогли разбудить, а потом двенадцать часов спал. Вскочил и пошёл обедать, сидит и жрёт, как ни в чём не бывало», — подумал и отложил приборы.

Подали чай, и я решил, что пора удовлетворить любопытство «ближних» и ответить на незаданный вопрос.

— Павел Павлович, расскажите, какие слухи пошли из-за моей летаргии, — обратился я к графу Шувалову, которого с трудом сманил за собой в Москву. — Ведь вы всё слышите! — сказал и одобрительно улыбнулся ему.

Присутствующие внимательно, но аккуратно приготовились слушать графа, а тот засмущался и начал суетливо и чуть раздражённо вытирать салфеткой губы.

Шувалов был очень строгим и наблюдательным человеком, подчас его можно было назвать критиканом, но при этом свои принципы он применял и к себе, что выливалось порой в анекдотические ситуации. Так что при Большом дворе, он слыл чудаком и не очень удобным собеседником.

— Ну, что Вы, Сергей Александрович, какие могут быть слухи в поезде? — стал набивать себе цену, но взглянув на меня, стушевался и всё же начал говорить.

— Многим, особенно обслуге, показалось, что когда Вы после нюхательной соли открыли глаза, они у Вас светились. И мне кажется, стоит уделить особое внимание Вашему камергеру, он любит распускать сплетни, — быстро закончил он, строго поглядывая на моего слугу.

Все посмотрели на моего камердинера, тот стоял в углу и пытался слиться с интерьером. Вид у него был смущённый, лицо было красным, с капельками пота на лбу.

Меня позабавило, такой совет, и пытаясь придать чуть юмора этой ситуации, улыбнулся и обратившись к своему слуге, произнес с чуть шутливым тоном.

— Что же ты, братец, такие слухи неполные обо мне распускаешь? У меня же, наверняка, и нимб над головой был? Обычно я его перед сном-то и не снимаю? — шутка была на грани приличия, но обществу понравилась. Мужчины рассмеялись, фрейлины захихикали, а вот на лице моей супруги появилась лишь вежливая улыбка. Её глаза цвета предрассветного неба смотрели на меня с явным недоумением и беспокойством.

— Ну, открою вам правду. Мне было видение, и я не знаю, кем или чем он было послано, и видение ли. Может, это был просто глубокий сон, навеянный переживаниями. Но его я рассказывать не могу, так как оно касается только меня и моего брата, Александра Александровича.

В вагоне воцарилась тишина, все ошарашенно молчали. Такого рода признания были не приняты в обществе. Были они сродни «кликушеству», но как мне по-другому объяснить, что со мной произошло, мне было не ясно.

Но так как мне очень хотелось как-нибудь перевести разговор с себя, я обратился к своему управляющему.

— Герман Германович, как скоро мы прибудем на Николаевский вокзал?

— Если Богу будет угодно, через десять часов, к восьми после полудня должны быть на вокзале. Мы как отъезжали, я телеграфировал Владимиру Андреевичу, — проговорил высоким голосом мой распорядитель.

«Долгорукий, наверно, в бешенстве, мало того, что сняли с поста, так и ещё почти сутки на вокзале проторчали», — думал я, двигаясь к себе в купе.

Единственное, что меня тревожило всё это время, как без лишнего шума остаться наедине с Елизаветой Фёдоровной. Мне хотелось с ней объясниться, да и просто требовалось её видеть. Я поймал себя на том, что мысли эти мне абсолютно несвойственны.

«А вот и неучтённый фактор "пробойника", на моё сознание накладывается память нового тела и несвойственные мне рефлексы и рефлексия. Что мне эта женщина? Я прожил в десяток раз больше, чем она живёт, моргну и — её не будет. Но чем-то она меня зацепила. Или это память реципиента так на меня влияет? Надо срочно в этом разбираться».