Князь Московский

Глава тринадцатая

5 июня 1891 года.

Москва. Кремль. Николаевский дворец.

Чехова я принял после обследования Георгия.

Решил чуть изменить атмосферу встречи, перевести её в более неформальный вид, поэтому велел привести Антона Павловича в курительную комнату, что соседствовала с моим кабинетом.

Я продолжал работать над гремуаром, и когда ко мне в кабинет зашёл лакей и начал мне тихим голосом что-то докладывать, сразу его не понял, так как ещё был мыслями погружён в работу.

— Антон Павлович в курительной комнате, Ваше Императорское Высочество. — до моего сознания наконец-то добрались слова слуги.

«Ага, так... Опять оторвали от работы...» — с раздражением промелькнула в голове бессвязная мысль.

А тем временем лакей подавал мне мундир и готов был принять мой домашний халат, который мне так полюбился и стал для меня повседневным нарядом.

Вообще, несмотря на достаточно жаркую весну и сухое тёплое начало лета, во дворце было всегда чуть прохладно. Меня эта атмосфера приводила в лёгкую сентиментальность, очень уж напоминала мою башню, что была в моем мире и служила мне как лаборатория, дом и дворец. Там хватало места для всего... Здесь же приходится постоянно бегать и скрывать свои занятия!

Так ворча и злясь на всех вокруг, отмахнулся от смены гардероба, и в мягких туфлях и стёганном длинном халате ворвался в курительную.

По своей задумке комната не использовалась, так как я жёсткий противник этой глупейшей привычки, но само помещение решил оставить.

Оно было небольшим, в отделке стен и мебели доминировали спокойные зелёные тона. Три мягких кресла, небольшой стол, пара диванов вдоль стен и неизменные ковры на полу. И в свободных нишах стояли стеллажи с книгами, и, когда я вошёл, возле одного стеллажа стоял Чехов и что-то увлечённо перелистывал.

Он с явным трудом оторвался от книги и, повернувшись ко мне, с удивлением уставился на мой домашний вид. Опомнившись, вытянулся и коротко поклонился.

— Без чинов, Антон Павлович, без чинов. Видите, я совсем не готов слушать и видеть формализмы. — проговорил я и, подойдя к одному из кресел, сел и махнул рукой, приглашая доктора присаживаться напротив, в соседнее кресло.

Чехов чуть скованно присел и, посмотрев на меня, попытался принять более непринуждённую позу, что у него не вышло, и он смущённо положил руки на колени.

Был он одет в пиджак, брюки и лаковые туфли. Сорочка, что выглядывала из-под пиджака, была белоснежна. На шее был повязан тёмно-синий, почти чёрный платок, что отлично гармонировал с его темно-зеленым тоном пиджака и брюк.

Было видно, что к его образу приложилась чья-то красивая и явно женственная ручка.

Я же на его фоне был абсолютной противоположностью: домашний пёстрый халат, домашние же туфли, слегка растрёпанные волосы и чуть всклокоченная борода.

— Пожалуйста, Антон Павлович, расскажите, как дела у Георгия?

Мой гость чуть помолчал, потом характерным движением поправил очки и, видимо, чуть собрался, всё-таки вид Императорского брата в столь домашнем виде, несколько выбил из колеи.

— Я так понимаю, что о болезни Его Императорского Высочества, Георгия Александровича, Вам известно? — и, увидев мой утвердительный кивок, продолжил: — Сейчас явных признаков чахотки я не увидел, скорее всего, началась ремиссия, на мой взгляд, болезнь перешла в латентную стадию, хотя совсем недавно был острый период, когда присутствовало и кровохаркание...

— Вы же, насколько мне известно, тоже болеете чахоткой? — чуть резковато перебил я его, — Мне докладывали, что, не смотря на своё заболевание, вы совершили путешествие на Сахалин и там помогали каторжанам в их не лёгкой участи?

В эмпатическом плане Чехов был удивительной личностью. Я впервые видел человека, полного эмоций и чувств, мелькающих, как разноцветные языки буйного костра, но внутри этого костра, будто прохладное синие озеро спокойствия и сосредоточенности.

Ему было неприятно, что его перебили, но это было не главное и не основное чувство, что сейчас довлело над ним. Ему было ужасно любопытно, зачем его позвали? Но самое большое, что меня поразило, — он совсем не испытывал страха, вот совсем!

Меня это настолько заинтриговало, что я решил раскачать этого хуманса в эмоциональном плане, и, не слушая его ответ, разлил по бокалам коньяк и подал один доктору.

— Выпейте со мной, Антон Павлович, я же вижу, что вы напряжены. Я вам говорю, как почти ваш коллега, вам это нужно. — и, видя, что врач колеблется, решил его додавить универсальным приёмом. — Неужели обидеть меня хотите?!

И доктор со вздохом смирился с моим капризом.

Мы выпили. Под моим внимательным взглядом Чехов был вынужден выпить всё, что мной было налито в его бокал. Чуть закашлялся, было видно, что подобные дозы алкоголя были ему непривычны и не сказать, чтобы приятны.

Закусили лимоном и горьким шоколадом, доктор порозовел и чуть расслабился, немного распустил шейный платок и принял более раскованную позу.

Я налил ещё в бокалы и, подняв свой, предложил тост.

— Хочу с Вами выпить за Истину, какой бы она ни была, пусть она, как звезда путеводная, ведёт нас к цели, нами намеченной!

И врач, что только вернулся из поездки по огромной стране, что три месяца жил среди каторжан и лечил их, что пережил путешествие по морям и океанам, он был солидарен со мной. Однако слышать подобные тосты от Великого Князя ему было, мягко выражаясь, странно.

Отказаться от моего предложения мой гость не мог, и мы опять выпили, единственное, что я уже не гнал, и, сделав небольшой глоток, отставил бокал. Антон Павлович с явным облегчением отзеркалил меня.

— Давайте я развею ваше недоумение и отвечу на незаданный вами вопрос. Для какой цели вас пригласили и почему мы с вами общаемся в столь экстравагантной атмосфере. — я окончательно развалился в кресле, давая понять собеседнику, что полностью расслаблен и нынешнее общение не несёт для него каких-то проблем и последствий, хе-хе.

Повисла продолжительная пауза, во время которой, держа в руках бокал с коньяком, покачивал его и наблюдал, как масляный напиток перекатывается по прозрачным стенкам.

Мне было интересно, насколько хватит терпения ждать моего ответа у Антона Павловича. Но он сидел спокойно и расслабленно, и из-под очков наблюдал за моими движениями.

«Какой же интересный экземпляр! Всё же этот мир меня иногда поражает!» — думал я согревая в ладони ароматный напиток.

Прошло несколько минут. Поняв, что с прелюдиями можно закончить, выплеснул напиток в рот. Показал глазами Чехову, что ему тоже надо допить, и после, встал и приглашающим жестом показал гостю следовать за мной.

— Прошу прощения, но это помещение настраивает на нерабочий лад, а, как известно, l'environnement nous aide. - проговорил я, обратившись к своему гостю, и пока шли до кабинета, велел дежурному лакею, принести травяного чаю.

— Если возможно, то я бы не отказался бы от крепкого кофе. — проговорил доктор, было видно: коньяк произвел сильное действие, и у него чуть заплетался язык.

На что я отрицательно качнул лакею головой, не хотел я даже запаха чувствовать этих зёрен.

— О, мой чай вас вполне удовлетворит. — успокоил я Чехова.

Зайдя в кабинет, направился к креслам, что стояли в углу у чайного столика

Придвинув кресло, сел сам и предложил доктору.

Принесли чай и несколько розеток с различным вареньем и мёдом. Лакей разлил нам его по чашечкам. Сегодня заварили липовый цвет, и над столом поплыл медовый аромат напитка.

Взяв чашечку и сделав глоток, проговорил.

— Мне понравилось, как вы отнеслись к людям на Сахалине, и то, что вы совмещаете в себе и врачебный цинизм, и литературную чувственность. — решил начать свою речь с похвал. — Но неужели вы так и собираетесь пытаться усидеть на двух стульях?

Чехов несколько удивился моим претензиям, ведь, по сути, мы не имеем с ним никаких точек соприкосновения.

— Не совсем понимаю, Сергей Александрович, к чему Вы ведёте? — осторожно произнёс доктор.

— Вы же врач, дорогой Антон Павлович! Вы знаете среднюю продолжительность жизни больных чахоткой? Да, да, знаете! Вы умрёте через пятнадцать, семнадцать лет. — проговорил я. — А так как нашей державе нужны личности с подобными талантами и устремлениями, я хочу, чтоб годы, что отведены вам Творцом, послужили людям не как литератор, которого вполне могут читать потомки, и не как лекарь, что будет спасать от мозолей и головных болей, хоть это и очень нужно, но, согласитесь, это всё достаточно мелко. — моя речь была высокомерной и покровительственной, но не смотря на это, уместной. — Вы способны на большее, и я готов помочь в том.

А Чехов был смущён и раздражён, наконец-то у меня получилось взбаламутить его внутреннее спокойствие.

Разговор о собственной смерти никого не оставляет равнодушным.

Через пару секунд он всё же мне ответил, и вовсе не так, как его подталкивало уязвлённое самолюбие.

— Сергей Александрович, я уверен, что проживу именно столько, сколько мне отведёт Господь. И нисколько не очаровываюсь своим творчеством или врачебным талантом, у меня достаточно знакомых, что во многом лучше меня, поэтому я до сих пор в недоумении, почему Вы, Ваше Императорское Высочество, обратили внимание на меня? — всё же не смог сдержаться и проявил характер.

Вообще, Чехов считал, что разбирается в людях. Он с малолетства знал, какой внутри из себя человек, какие его основополагающие качества души. Это было странно, но он ни разу в жизни не ошибся в этих определениях.

Много раз было, когда глаза и уши говорят, что человек хороший, а внутри было впечатление, будто-то у него всё сгнило: только мерзость и труха наполняет его.

Или похоть с жадностью, или злоба и страх, или лёд равнодушия и с холодом высокомерия.

И сколько раз Антоша не верил своему чувству, столько же раз ошибался.

А в Великом Князе была темнота.

Темнота цвета ночного грозового неба без блеска звёзд или света луны, только предгрозовая чернота с ожиданием, что вот вот ударит молния. И не было в этой черноте проблеска чувств или эмоций.

Только было ясно — она живая, и она наблюдала за ним.

Будто профессор медицины в анатомическом театре, который видел много, живёт долго, и всё ему привычно, и обыденно. Но всё же он любит свою профессию и иногда радуется, когда ему попадает на прозекторский стол что-то интересное.

И Чехов чувствовал, что «профессор» заинтересовался им...

Антон не испугался, нет. В какой-то степени ему самому было интересно узнать, что будет дальше. Тем более он не увидел какой-либо серьёзной реакции на свою дерзость.

За ним наблюдали.

_______________________________________________________________

«Чего-то я слишком давлю на него», — подумалось мне, — «Вон как напрягся».

— Ладно, оставим мои предположения и выводы. Конечно же, мы проживём столько, сколько нам выделил Творец. Но всё же посмотрите вот этот план и докладную записку на эту тему. — сказав это, я встал и, взяв со своего рабочего стола документы, приготовленные на этот случай, передал их Антону Павловичу.

— А пока смотрите, я, с вашего позволения, подготовлюсь к завтраку. Если явлюсь в халате, то Елизавета Федоровна душу из меня вынет!

_________________________________________________________________

В столовой нас уже ждали.

Елизавета Федоровна с Марией Петровной, что были в каких-то воздушных платьях, при этом смотревшихся очень уместно и гармонично в окружающей обстановке, хотя, было сразу ясно, кто из них Великая Княжна, а кто фрейлина при ней.

Георгий Александрович, что был в морском мундире и вид имел строгий, но по юности своей, не мог долго находиться в одном образе, и временами бросал взгляды на дам и тут же смущённо отводил глаза, так как дамы изволили улыбаться и что-то тихо обсуждать. Притом обстреливая взглядами всех мужчин, присутствующих в зале, но, кажется, особенно доставалось моему племяннику, ведь было видно его неравнодушное отношение к юной княжне Трубецкой.

И от этих залпов наш моряк иногда расцветал румянцем и совсем не знал, куда себя девать.

Также присутствовали мои адъютанты — Стенбок и Шувалов. Оба были в повседневных мундирах. Они пытались, наверное, из за мужской солидарности, оградить Джорджи от «обстрела» и отвлечь принца. Но тот отвлекаться не хотел и мужественно продолжал стоять, терпеть и краснеть.

В общем, все развлекались, как могли.

Когда в зал вошёл я с Чеховым, в эмоциональном фоне окружающих пронеслась волна лёгкого любопытства.

«М-да, а эмпатическая чувствительность растёт, скоро это может стать проблемой», — с неудовольствием подумал я.

Видимо, окружающие заметили моё лёгкое недовольство и приняли, с некой растерянностью на свой счёт.

Извинившись за опоздание, представил Антона Павловича обществу, ну и ему тоже представил окружающих.

Доктор был явно ошарашен таким обществом, он был единственный, кто не имел хоть маломальского титула, да и вообще был мещанского происхождения.

И костюм его был гражданский, и сам он был чуть растрёпан и капельку неряшливо оправлен. Да и коньяка всё же было многовато выпито.

И он всё это понимал, и поэтому чувствовал себя просто ужасно неудобно.

За трапезой мы перекидывались ничего не значащими фразами и любопытными взглядами.

А когда подали чай, я решил всё же осветить свою интригу.

После лёгкой беседы, с рассказами о путешествии на Сахалин в исполнении Чехова и вставлением ремарок от Георгия Александровича, что тоже недавно вернулся из путешествия. Я подхватил нить разговора и проговорил.

— Дорогая, — обратился я к Элли, — Ты же помнишь наш проект о создании нескольких газет и журнала? Вот теперь хочу представить нашего главного редактора в лице Антона Павловича. Как ты думаешь, он справится? — произнося эти слова, я чуть улыбнулся, ради понимания того, что всё уже решено.

Елизавета Фёдоровна очень серьёзно посмотрела на моего protégé. Тот был растерян и ошарашен таким известием. Ведь те записки, что были ему, представлены, являлись только лишь сумбурными набросками плана, и какой из них требовалось сделать вывод, было не ясно. И сейчас, когда ему объявили о его нежданном назначении, у него от удивления даже пенсне с носа упало, хотя весь завтрак мужественно там держалось.

А я понял, для чего мне нужен этот докторишка, только когда его увидел. До этого мне просто хотелось взглянуть на талантливого человека

У Чехова был очень любопытный магический источник. Конечно, размер его был мал и очень скромен, да был почти неразвитый, но главное, что мне было понятно, Чехов им как-то пользовался. И только усадив его завтракать с нами, понял.

Он — эмпат, притом не как я, а более глубинный, что ли, он «видел» не поверхностные эмоции, а саму суть человека.

А такой экземпляр было бы обидно упускать.

Елизавета Федоровна чуть удивлённо взглянула на меня, на Антона Павловича. Ей было непривычно рассуждать прилюдно о таких вещах, но легко справившись со смущением, она подключилась к моей игре.

— Мне кажется... Нет, я уверена, что наш дорогой друг не подведёт нас! Ведь правда, вы же не подведёте меня, Антон Павлович?

Она смотрела прямо в его лучистые серые глаза, спрятанные за стёклами пенсне, и мне ясно было видно, что от былого сопротивления не останется и следа.

Когда такая красивая женщина просит тебя о чем-то, то отказаться невозможно.

Тем более в просьбе нет ничего предосудительного. Да и просит тебя не какая-то мещанка, а член Правящего Дома.

Я даже заревновал немного. Ну а Чехов выбросил белый флаг и согласился быть и участвовать. У меня создалось впечатление, что он был готов на всё, чтобы не попросила бы его моя супруга.

Ведь со мной он мог пойти на конфронтацию, ну а с такой изумительно прекрасной женщиной не повоюешь.

У сидящих за столом тут же возникло множество вопросов на эту тему. Какие газеты, какой журнал? Конечно, дам больше всего интересовало именно второе.

Антон Павлович стушевался от такого количества вопросов, и я подхватил падающее «знамя», начав кратко объяснять свою задумку и цели, что хотелось бы достигнуть.