Князь Московский

Глава девятая

10 мая 1891 года

Гатчина. Гатчинский дворец.

Император орал. Он делал это обстоятельно и со вкусом. Не верещал, как инфантильный юноша или глупая женщина. Не брызгал слюной и не крутил глазами, как безумец. Нет. Он стоял у стола, оперев на него свои огромные кулаки и, смотря на меня сверху вниз, орал.

Можно сказать, что громко рычал, и если бы мне было чуть меньше лет, мог бы и обмочиться от страха. Было в нём что-то от медведя, вставшего на задние лапы. Оглушительно взрыкивал и даже почти не плевался.

... — Тебе и этого мало! Так ты ещё и жидов жалеешь! Ты совсем в прелесть впал со своими молитвами! Святым себя почувствовал! — и ощутив, что в порыве чувств его занесло, решил сгладить эмоциональный накал.

— Я же тебя просил, помоги! Москва — место тяжёлое, сложное. Долгорукий там развёл рассадник жидовский. А ты начал… чудотворствовать!

Он на несколько секунд замолчал.

— Что за видение у тебя было в поезде на Петербург? Ты же, вроде, не увлекался опиумом? — произнёс Александр Третий и приземлил своё седалище обратно за стол.

«Здоровый, как орк. И зачем мне этот хуманс нужен? Убить его и всё, и поставить на это место сыночка его, Никсу. Вот уж кто-кто, а он точно не будет на меня голос повышать».

Такие холодные и спокойные мысли проносились у меня в голове, пока на меня выплёскивал своё раздражение, этот, когда огромный, а сейчас обрюзгший, мужиковатого вида Властелин одной шестой части, этого захолустного мирка.

Мы прибыли в Гатчину вчера вечером, но у Саши было совещание, и мы с ним не увиделись. А утром после легкого завтрака мы поднялись в его кабинет, где он и решил мне сделать выволочку и как старший брат, и как Император.

«Видно, кто-то в моём окружении пишет очень подробные доклады, и, кажется, эти записки имеют явно негативный окрас. И этот кто-то не очень близко ко мне, или он специально меня очерняет. Ну и хорошо, мне давно стоило взяться за свою дворню, а то после переселения я слишком сильно погрузился в местную жизнь и как-то слишком размяк».

Голос Александра меня вывел из задумчивости.

— Что молчишь? Думаешь, мне легко с этими свиньями общаться? — произнёс он и чуть оттолкнул от себя бумаги, что стопкой лежали перед ним.

— Ты, Сергей, даже не представляешь, сколько дерьма несёт в себе эта дипломатическая работа! Немцы душат наших торгашей и поднимают тарифы! Лягушатники лезут со своими кредитами! И ты начал тут чудотворствовать!?

Вообще весь кабинет был буквально завален перепиской, документами, какими-то подшивками и разными книгами.

«Царь-труженик, Торг тебя дери. Безопасность на нулевом уровне, вот и некому делегировать эту бумажную работу. Спрятался, как черепаха в панцирь. Ждёт, когда его на угли положат, костёр-то, судя по всему, уже зажжён».

— Саша, а у тебя давно в левом боку тянет? — захотелось мне немного сбить с него спесь.

Я смотрел в его глаза и ждал реакции. А он просто моргнул, и всё. «Кремень Торгов!»

— Давай помогу. Это будет не больно. Я же вижу, что у тебя с почками не порядок, да работаешь ты очень много, — чуть подначил я и пожалел его. — Дай руку, это будет не больно и недолго.

Я встал с плетёного стула и протянул ему руку.

Он смотрел на меня, и во взгляде его сквозило недоумение, ему проще было поверить в брата-наркомана, чем в существование чего-то мистического. Но вот братские чувства всё же перевесили, и он протянул мне свою здоровую, почти медвежью, лапу.

8 мая 1891 года

Москва.

Мы выехали из Кремля почти инкогнито. Самые простые ландо, почти без охраны, и разными воротами. То есть я и Элли — Никольскими, а охрана и двор — Спасскими. До вокзала мы добрались без происшествий. Нет, конечно, мы попали в затор из ломовых телег, и ещё почти у вокзала на нас вышел Крестный ход, с иконами, хоругвями и толпой народу. Но так как нас это не касалось, мы просто перекрестились, постояли чуть, их пропуская, и двинулись на вокзал. Там спокойно загрузились в поезд и двинулись в Петербург.

Купе первого класса было, конечно, странным местечком. Нам добираться до конечной станции почти сутки, а спальных мест нет, какие-то кресла, столик, и всё.

Соблюдая местные приличия, мы с Элли разделились: она заняла купе с Александрой Илларионовной, а я с Павлом Павловичем — соседнее. Хотел сначала всех в одно купе посадить, а потом понял, что устал от женского общества. Хотелось чего-то более простого и откровенного.

Когда мы сели и паровоз потянул наши вагоны от перрона Николаевского вокзала, предложил:

— А давайте коньяку немножечко, граф. Употребим, Праздника ради, а? Как Вы на это смотрите, Павел Павлович?

Шувалов был растерян. Его начальник почти никогда не употреблял спиртное, кроме вина в большие праздники, а тут — коньяка предлагает. А так как он был зажат своими противоречивыми мыслями, так что был согласен почти на всё, и как только появился официант, я попросил коньяку, шоколада и лимона.

Мы с графом изрядно напились, точнее он напился, а я больше имитировал опьянение: в нынешнем теле мне, чтобы опьянеть, надо нырнуть в бочку с коньяком.

— Вот, Сергей Александрович, скажи. Вы святой или нет? Не, подождите немного, я ж сейчас...Я же сам видел! Свет!..

Я решил, что хватит откровенностей, и усыпил его. К нам заглядывала фрейлина, но густой коньячный дух и два тела в креслах напротив друг друга расставили всё по местам. А я сидел, размышлял и вскоре задремал...

-

24 день уведания 3673 года от закладки Светлого Дворца.

«где у подножия Сароматских гор»

Вокруг было дымно и смрадно. Строй нашей панцирной пехоты стоял перед нами, и они были уже сильно посечены. Многие были обмотаны грязными тряпками, заменяющими бинты. Да и, в общем, было понятно, что в уже давно находятся в походе.

А так как лекари и обоз отстали от нас ещё неделю назад, то раненых было проще добить и поднять умертвиями, чем дождаться магов жизни. Которые были ещё вчерашними студентами, собственно, как и все маги на этой войне. Её после так и назвали — «Студенческая Заварушка».

Ну, это, конечно, меж магами, а обычники её называли — Третья Имперская.

— Левый фланг! Торг вас дери, проваливается левый фланг! Сомкнуть строй! Сомкнуть строй, ублюдки!!! Кто хоть на шаг сдаст, того я сам выпотрошу! Душу выпью, уроды! Маги!!! Сдохните, но щит держать, студентки херовы! — орал наш капитан, он был орком-полукровкой и в роду имел шаманов, так что про душу он не шутил. Выпить всю прану и магическую составляющую мог.

Вообще мне, конечно, повезло тогда, я попал в очень сильный и удачливый отряд, а самое главное, всем было насрать, что я увлекаюсь некромантией и могу после смерти поставить тебя обратно в строй. Все понимали, что твою душу это не коснётся: всё-таки некромант не шаман, что мог и повязать тебя с помощью какой-нибудь сущности.

А смерть… Смерть не самое страшное, что может с тобой на войне случиться.

Я стоял по щиколотку в грязи и крови, в груди щипало от переизбытка некроэнергии, но сбросить её было некуда — кругом свои, и надо было терпеть, так как манны другой нет, а есть только эта грязь из эманаций боли и смерти, напополам со страхом и отчаянием.

Мой магический источник аритмично бился у меня в груди, посылая по временам вспышки боли и сбивая касты заклинаний, и мне хотелось только одного. Дико хотелось вцепиться ногтями и зубами в глотку того ублюдка, что развязал эту мясорубку, а теперь кричит на весь просвещённый мир, что он несчастная жертва агрессии!

Вот и откликнулись мне мои внеклассные занятия: первая война и всё — вперед под звуки марша. Ибо магов жизни только в обоз, а всех остальных-вперёд. «Держать щиты, Торговы студентики!» — как выражался наш капитан.

Так я и оказался в этой грязи, состоящей из крови и кишок разумных, что укладывали свои и чужие жизни ради не понятных, но очень важных целей.

А теперь я остался один. Моя боевая тройка превратилась в боевую единичку, так как эти олухи не умели в некромантию. А та магия, что была вокруг разлита, для них была как отравленный источник. Попить можно, но один раз.

И в последние секунды своей жизни, когда начали вычерпывать уже не свою манну, так как накопители уже опустели, а прану или, если угодно, энергию жизни, как ещё её называют. Тогда они и хлебнули сполна некроэнергии, чтоб разразиться своим последним и самым мощным заклятием.

Но потом конечно сдохли. А чтоб личами не поднялись, им наша охрана сразу и головы отрубила.

А я что, мне нормально. Ну, кроме жжения в грудине от грязной энергии, ну ещё от насекомых и паразитов, ну и грязь кругом, сух паёк и гнилая вода, вечно мокрая палатка, ну конечно, вечно вонючие соседи. И как можно забыть о постоянно мокрой обуви…

Очнулся в грязи, надо мной стоял капитан и орал, с его клыков срывалась пена, и красноватые глаза собирались вылезти от его крика.

— Хер ли ты тут разлёгся, тварь?! Кто щит будет ставить? Пока ты, Торгов выпердыш, решил полежать на мягком!? Мои броненосцы гибнут! Встать и держать щит!!! — он орал, а мои конечности сами собой подтягивались и пытались поднять моё обессиленное тело. Что-то схватило меня за шиворот, буквально с чавканьем выдернуло из той вонючей жижи, в которую я упал.

И тут же мне в рот и пищевод потекла река огня. Закашлявшись и поняв, что это была гномья «Грибная настойка» или, как мы её называли «Грибнуха», дико крепкая и крышесносная вещь.

— Очнулся? Вперёд, ставь щит на левый край! Быстрее, а то глаз высосу, понял?! — клацнул он своими клыками у меня перед носом и тут же отпустим меня, отчего я опять чуть не упал, заорал.

— Шаг вперёд, Торговы копыта, шаг вперёд!

А я сосредоточился и всю боль, ненависть и грязь, что копилась у меня внутри с начала этой войны, выплеснул паутиной заклинания щита перед левофланговыми копейщиками, что уже почти закончились, так как их добивали арбалетчики противника.

Щит выплеснулся огромной мутно-грязной кляксой и вместо того, чтобы застыть и ограждать левый фланг, он быстро двинулся вперёд серым маревом и накрыл строй противника, откуда пару раз блеснули защитные амулеты.

И когда марево рассеялось, то на месте врагов осталась только груда полуразложившихся тел в латах и доспехах.

Все кругом застыли: и мы, и противники. Ведь таких заклинаний ещё никто ни видел, а некромантов на ту войну не приглашали из-за каких-то предрассудков.

— Что ты опять замер, студент?! — заорал голос капитана у меня над ухом. — Теперь также на правый край! Быстрее сопли подобрал и вперед, магич!!!

Он ещё что-то рычал и кричал, а я, собирая всю некроэнергия вокруг, просто радовался тому, что у меня хоть что-то получилось отлично.

С того боя у меня появилось прозвище «Студент», и мне не было за него стыдно, я даже гордился некоторое время, ведь прозвище в нашем отряде надо было заслужить, а мне дали в первый крупный бой.

А ещё мне тогда дали возможность пускать в ход некромантию.

На следующее утро, когда лагеря противника не обнаружили, так как он бежал, подсчитали мною убитых. Шестьсот двадцать три разумных. А моё тело валялось в санитарном обозе с перегоревшими каналами и без сознания.

И мне было всё равно, сколько сдохнет этих ублюдков, лишь бы война побыстрее закончилась…

…. Меня разбудил Шувалов, что зашевелился в соседнем кресле.

«М-да, давно мне не снилась та война, да ещё так подробно. Надо срочно находить себе нормальных заместителей и заняться научной работой. А то так можно и оскотиниться совсем. Конечно, иметь под рукой такой город — это превосходно, но себя не изменишь. Мне нужна наука и только наука!»

Мы доехали относительно быстро и спокойно. Санкт-Петербург нас встретил мерзкой погодой и грязными улицами. Всё было мокро, холодно и пахло несвежим трупом.

Этот запах был настолько устойчив, что я, по давней привычке, сложил и одним усилием воли, пустил поисковую волну на обнаружение нежити. Конечно-же, ни какой нежити не обнаружилось.

И тут меня осенило.

«Да весь город — это большой могильник! Вот почему у меня так энергии много! Вот только она для меня сейчас яд, а я и так в больницах набрал грязной маны. Теперь не знаю, куда влить, чтобы не заподозрили чего-нибудь. От всего мира я не отобьюсь».

На вокзале нас встречали, и обошлось без торжеств. По — скорому. Усадили нас в ландо, и мы отправились на другой поезд, теперь в Гатчину.

Всё было быстро и как-то нервно, что меня настраивало на сумрачное настроение.