Князь Московский

Глава седьмая

— Газету для женщин? — Владимир Алексеевич смотрел на меня удивлённо и чуть смущённо.

— Да, да, для них. Но только не газету, пожалуй, а полноценный журнал. С качественной иллюстрацией и печатью. Мы сможем на его основе легко продвигать свои мысли. Конечно, не надо его политизировать, но намёки и акценты расставить нужно. Ведь, как известно, ночная кукушка дневную перекукует. — Я замолчал и отхлебнул уже остывший кофе и чуть поморщился. «Ну что за Мир-то корявый, даже у брата Императора нет нормальных тонизирующих напитков, везде эту гадость пережжённую суют. Нет, срочно надо придумывать нормальное меню для себя. Весь настрой творческий пропадает, когда хлебнёшь такую дрянь остывшую», — так размышляя, разглядывал гущу на дне фарфоровой чашки.

Элли поставила чашку на блюдце, было видно, что она из неё вряд ли и глоток сделала, смущённо кашлянув и бросив мимолётный взгляд на такого же смущённого Гиляя, решила внести свой вклад в наши рассуждения.

— Дорогой, но не слишком ли это будет вызывающе? Мне кажется, что общество может и не принять, что Великий Князь занимается таким делом? — с непередаваемым коктейлем эмоций произнесла Елизавета Фёдоровна. У неё все эти новшества вызывали жгучий интерес, особенно веяния моды и красоты, но она прекрасно понимала, что с нынешним политическим курсом, который ведёт император Александр, такие печатные издания могут нести большие риски, прежде всего, для издателей, ведь где есть печатный станок, там начинается политика.

Но как же это было интересно! И наблюдая, как её муж собирается сделать что-то революционное, ей становится страшно и при этом очень любопытно, что же выйдет из этого совершенно нового дела.

Я чуть нахмурился и уже более серьёзным тоном произнёс:

— Общество примет то, что будет угождать его желаниям, ещё в древнем Риме вывели формулу: «Хлеба и зрелищ!» Мы дадим им и то, и другое! И они будут на руках нас носить! А мы будем потихоньку раздвигать сословные рамки для того, чтобы этот народ сам не начал их ломать.

В кабинете повисло напряжённое молчание, стало так тихо, что отчётливо было слышно тиканье напольных часов, что стояли в углу моего кабинета.

Мне было, что обдумать, а мои собеседники были в недоумении, так как такой подход, да ещё и от брата правящего монарха, был для них шокирующим и немного пугающим.

— Прошу прощения, Сергей Александрович, — проговорил тихо Гиляровский, — но не слишком ли новаторский подход к такому делу? Ведь Вас могут поставить в противоположность Его Величеству?..

— Ну, полно вам, Владимир Алексеевич, не извиняйтесь. — Он был абсолютно прав, и я это понимал. — Одним скандалом больше, одним меньше, в сущности, разницы никакой. В данном случае, если и просочатся подобные слухи в общество, то пустим параллельный слух, что я это сделал в угоду своим низменным желаниям. Тем более обо мне ходят слухи и похлеще. А относительно политики, прежде чем затевать подобное, я получил у Него, Александра Александровича, одобрение, — усмехнулся я в ответ на сомнения Гиляровского. Конечно, он прав, и подставляться под обструкцию общества не надо, да и брат может скандал учинить и попытаться призвать к ответу, но если не брать это направление в свои руки, то его возьмёт другой. И намеренья «другого» могут нам и не понравиться.

Мы ещё пообщались немного на отвлечённые темы и стали подниматься из-за стола.

Взял в руки колокольчик, подал сигнал лакеям, что надо убирать посуду.

Вообще отношение к прислуге здесь странное: к ней относятся как к неодушевлённым предметам. Они делают свою работу, и на них никто не обращает внимания. Кажется, идиллия, да?

Нет! Здесь же нет магии, а следовательно, и магических клятв. Значит, верность этих людей всегда под вопросом! Всё сотрудничество с ними основано только на доверии, и если кто-нибудь захочет сотворить что-нибудь плохое, как, например, принести вместо дров динамит, то узнаем об этом, только после взрыва! Прецеденты уже были. И мне кажется, что выводы, к которым пришёл правящий Дом, слишком поверхностны. Так что прислугу рядом с собой стараюсь не держать и всегда отсылаю из помещения, в котором работаю или провожу совещание.

Вот и сейчас, только после звонка колокольчика, появился лакей и после прямого распоряжения стал действовать.

Гиляровский начал откланиваться, но я попросил его подождать меня в приёмной.

Когда за ним закрылись двери кабинета, я шагнул к Элли и притянул её к себе, крепко, но нежно обняв.

— Ох, сколько я терпел, — начал шептать ей на ушко. — Ты меня специально дразнишь, а потом не приходишь ко мне? — горячо шептал и целовал я её в бархатную кожу шеи, вдыхая нежный аромат своей женщины с нотами амбры и цитруса. Я чувствовал всем своим существом, что так же желанен ею.

— Серёжа, прекрати, — тихо проговорила она, впрочем, не делая никаких попыток вырваться. — Ты сам виноват. К Владимиру Михайловичу вчера после службы, не позавтракав уехал, и мне ничего не сказал. А ведь обещал, что будешь рассказывать о своих делах и разрешал мне помогать тебе в них, — укоряюще взглянула она мне в глаза, одновременно обвивая руками мою шею.

А я, конечно, сразу почувствовал себя виноватым, хотя и непонятно в чём, но лучше повиниться, чем пытаться объяснить свои мотивы и резоны.

— Ох, милая моя, если бы за дверью не было Гиляровского, я б тебе устроил супружеские «извинения», — сказал я и прильнул к её губам. Буквально миг продолжался наш поцелуй, но она выскользнула из моих рук и, стрельнув в меня лукавой улыбкой, обворожительно покачивая бёдрами, вышла из моего кабинета.

Я постоял несколько секунд, не двигаясь, пытаясь стряхнуть с себя туманную одурь желания, и, тихо ругнувшись, пробормотал «les femmes vont me tuer», сел за письменный стол, позвонил в звонок, дав сигнал слуге пригласить Гиляровского. Конечно, Гиляй — счастливая находка для меня, в нём столько деятельного ума и энергии, что хватило бы и на десятерых. Ведь он исключительный энтузиаст и бессребреник, что ни разу не заикнулся и даже не подал намёка о своём жаловании и оплате своего труда. Проработали с ним мы пару часов, обсудили проект газеты и журнала. Наметили, что надо сделать к конкурсу секретарей. Вчера Голицын одобрил мою идею. Хотя он одобрил бы, наверное, и массовые казни, особенно после того, как на его глазах младшая дочь, задыхавшаяся от грудной лихорадки, выздоровела.

Также Гиляровскому обозначил обязательное его присутствие на начале строительства бани, что будет на Хитровской площади. Требовалось осветить это события в прессе, и, конечно же, объяснить жителям нашего города мои мотивы.

И заканчивая наше совещание, выписал чек на три тысячи рублей, в виде некого аванса за труды, и отдав его Владимиру Алексеевичу, попрощался с ним.

Потом явился Шувалов, за ним прибыл обер-полицмейстер Юрковский, потом Стенбок. В итоге я отвлёкся от бумажной работы только на обед, да и то превратил его в совещание. Решив, что ничто так не объединяет разумных, как совместное решение трудностей, озадачил заранее приглашённых на обед Голицына и Алексеева вопросом, какой они видят Москву через сто лет и что надо сделать сейчас, чтобы эти мечты сбылись.

«Обожаю чиновников: если что-то выходит за рамки инструкций и уложений, вид у них становится крайне глупый, будто рыбку вынули из воды», — думал я и с умилением разглядывал губернатора и городского голову. Вид у них был ошеломлённый и смущённый; они даже стали переглядываться между собой. Видно, у них был развит некий чиновнический телепатический канал, хе-хе.

Надо отдать должное, они быстро очнулись от моих слов.

— Сергей Александрович, я так понимаю, что Вы нам предлагаете некий мысленный эксперимент?.. — неуверенно проговорил Николай Александрович, на что Голицын сверкнул гневно на него глазами. Ещё бы — младший полез вперёд старшего. А с Алексеева, как с гуся вода, даже глазом не моргнул на недовольство им прямого начальства.

Был московский голова странен. Он казался слеплен из противоречивых вещей. Одутловатое лицо с мясистым носом и крупными губами вызывало раздражение, но его высокий и приятный голос, наоборот, притягивал. Ярко-карие глаза ясно давали понять, что племени он не славянского, но светло-русая шевелюра говорила об обратном. Каким-то неясным и непонятным образом он стал важным человеком для Москвы, хотя все понимали, что он купец, и всех купит, и всё продаст. Но! Все положительные изменения в городе связывают с его именем.… Хотя, конечно, был Алексеев достаточно беспардонным человеком. Нет, он вёл себя культурно и тактично, да и был прекрасно образован. Однако как только касалось дела, всякий формализм с субординацией и чинопочитанием у него отходил на второй план, и он становился очень неудобным человеком в общении. Но меня мирил с этой его чертой характера тот факт, что Алексеев погружался в дело полностью, с головой. И к тому же был до щепетильности честен. Собственно, именно из-за непомерной для купца честности его и не любили. Но город от этого только выигрывал.

— Конечно же, нет, зачем нам фантазировать? Мы с вами исключительные практики, и от нас зависит, как будет жить город. Ведь сейчас закладывается будущее, и ошибки, совершённые сегодня, завтра могут привести к трагедиям. Его Величество, Александр Александрович, понимая это, поручил мне устроить жизнь его подданных здесь, в Москве, как в старинной столице нашей Империи. Сейчас мне надо понимать, кто будет мне помогать и станет приспешником в этом деле. Надеюсь, я могу на вас положиться?

Они заверили меня в своей благонадёжности и преданности общему делу.

— Поймите меня правильно, господа. Прогресс ускоряется, и впереди нас ждёт большая война. — На этих моих словах сотрапезники напряглись, и на их лицах села тень беспокойства. — Она нас ждёт не сейчас, и надеюсь, не в следующем году. Но то, что она будет, это абсолютно точно. И в нашей власти подготовить к ней общество, а для этого требуется хотя бы минимальный комфорт! А у нас как весна, так по улицам нечистоты рекой текут! — взяв со стола бокал с водой, сделал глоток.

— А что говорить о безопасности? — продолжил я. — На всю Москву — шестнадцать пожарных каланчей! А у нас миллионный город! Ни о каком спасении от огня сооружений даже не идёт речи! Главная работа пожарных состоит в спасении жизни людей и сдерживания огня, чтоб на другие здания не перекинулся. Всё! А как они оборудованы?!

Я встал из-за стола, и в чувствах стал прохаживаться и жестикулировать руками.

— А на днях инкогнито заглянул в Тверскую пожарную часть. Вонь, грязь и непотребство! Вот мой вывод о центральной части. И что говорить об отдалённых от губернаторского присутствия частях?!

Мои гости стояли чуть ли не навытяжку передо мной, и я даже не заметил, когда они вскочили, так был погружён в свои эмоции и мысли.

— Садитесь, пожалуйста. Мне право неудобно, что в таком ключе рассказываю вам о своих переживаниях. Но уж больно ярко бросаются они в глаза, — чуть смущённо произнёс я и сел обратно за стол. Мои гости так же уселись на свои места, и, решив, что можно и продолжить, стал опять нагнетать атмосферу.

— Ведь так во всём. Полиция не успевает. Пожарные не могут. Больницы не справляются, — тихо проговорил я. — А случись какой-нибудь катаклизм, и мы с вами просто захлебнёмся в проблемах… Нам требуются основательные изменения в нашей службе. И здесь требуется понимание, каким мы видим будущее нашего города.

Мои гости молчали и старательно делали вид, что обдумывают задачу, мною поставленную. Но если у Алексеева в эмоциях чувствовались предвкушение и радость, что вот-вот начнётся интересное дело, то Голицын, как показывал мой дар, покрывался унынием и скукой, будто его облили чем-то тёмным и холодным.

— Владимир Михайлович, мне кажется, что мои слова вас смутили?! — решил я не оставлять на самотёк такое настроение своего прямого подчинённого. — Не поделитесь опасениями? Вы среди нас самый старший по возрасту, да и на должности губернатора находитесь не первый год. Вам есть чем поделиться с нами, — решил я потрафить тщеславию губернатора.

Голицын лишь на миг потерял свою безэмоциональную маску. Он бросил торжествующий взгляд на городского голову, и столько сил, столько эмоций было в этом мимолётном взгляде, что если бы магическая энергия была бы распространена в этом мире, то я бы не сомневался, почему в ближайшее время умрёт Алексеев. Такая надменность и злоба была в этом мимолётном взгляде! Буквально доля секунды пролетела, и вот опять перед нами серьёзный управленец, что не разменивается на мелочные эмоции.

— Сергей Александрович, Вы, как и всегда, правы. Есть одно, что гнетёт наш город, — и, создав драматическую паузу, продолжил: — У нас нет денег. Совсем нет! Бюджет Москвы покрывает расходы только на восемьдесят процентов. А двадцать процентов берут на себя разные меценаты и доброхоты. А в иной год становится ещё тяжелее, общий дефицит доходит до сорока процентов! И это лишь малая часть проблемы! Ведь у нас нет главного! У нас нет специалистов, нет инженеров! Но даже это полбеды. Весь город поделён на сферы влияния богатейших представителей купечества, и они — самые главные наши проблемы!..

А пока он держал свою речь, Алексеев со скептицизмом рассматривал пирожное в своей тарелке. И я прекрасно чувствовал, что его эмоции направлены не на кулинарное изделие.

«Понятно. Кто-то серьёзно запустил руку в бюджет, но мы справимся и с этим. Хотя есть что-то странное в этом. Вчера же был у князя дома и совсем не почувствовал роскоши и излишеств. Ладно, разберёмся».

— Я вас понял, Владимир Михайлович. Предлагаю тогда сделать так. Вы и Николай Александрович возьмёте на себя труд и напишете небольшое эссе, где опишете все ваши мысли о развитии нашего города, сравните его со столицами других держав, потом мы ещё раз встретимся и обсудим, что сможем реализовать в ближайшее время, а что требует серьёзной подготовки.

На этом наш обед и закончился.

Время было уже позднее, и, оставив записку Элли, которая поехала в какой-то дамский салон, приказал заложить экипаж. Мне захотелось развлечься, а так как вариантов в это вечернее время было немного, решил направиться в Английский клуб, в котором я, как генерал-губернатор, был почётным председателем.

Решил взять минимум охраны, и так получилось, что мне опять под руку попался Павел Павлович. Он сидел в холле дворца и развлекался пирожными с кофе. Ну что ж, значит, это судьба, и она благоволит ему поехать со мной.

Вообще, последнее время Шувалов всё чаще и чаще старался находиться рядом со мной, и мотивы его могли быть самые разные. Но, как говорили тёмные отродья дроу, — если вы не видите слежки, это не значит, что за вами не следят.

Попросил его надеть партикулярное платье, которое было предоставлено ему из моего гардероба; благо, мы были почти одного роста. Камердинер Гаврилыч знал хорошо мой гардероб и вообще был умным человеком, хотя и хитрованом, каких поискать, и принёс нужное быстро. Пока Гаврила бегал за нужным облачением, мой адъютант докладывал мне о проделанной работе. Он принёс мне ответы от старообрядческого общества и купцов первой гильдии. Все приняли моё приглашение, и теперь требовалось оборудовать помещение под нужный мне ритуал, чтобы он смог воздействовать на всех присутствующих.

Полчаса спустя мы выехали из Никольских ворот Кремля в сторону Тверской.