Хранители Седых Холмов

Глава 8

— Смотри. — Таймур Тархан указал хлыстом на залитую солнцем равнину. — Видишь курганы?

Вепрь натянул поводья и, приставив ладонь козырьком, всмотрелся в даль. На горизонте маячило шесть холмов.

— Это мои братья, — пояснил юный каган. — Старший, Берке, погиб в бою, сражаясь бок о бок с отцом. Двое других — Нур и Угедей — убили друг друга во время усобицы. Чагатая забрала песчаная лихорадка, Жанибека отравила наложница, а Ерасыла задушили во время мятежа.

Призрак многозначительно переглянулся с Вепрем.

— Я — седьмой сын, — продолжил Таймур, и взгляд его наполнился печалью. — Последний из рода. Мои братья ждут меня в чертогах Солнца, но матушка говорит, я не должен к ним торопиться.

— Матушка плохого не посоветует, — хмыкнул Призрак.

— Я должен вырасти сильным и могучим, укрепить каганат и наплодить наследников.

Вепрь внимательно посмотрел на помрачневшего ученика. Да, уж. Серьёзная задачка для парнишки двенадцати зим. Похоже, от него зависит судьба всей династии.

— Похоже на то, — поддакнул Призрак.

Енкур, возглавлявший целую армию свиты, поравнялся с ними.

— Повелителю угодно сделать привал? — вопросил Служитель, а Вепрь снова залюбовался его жеребцом. Эх, хорош зверюга!

— Нет, добрый друг, — говорил Таймур учтиво и с достоинством, как и полагается великому кагану. — До Хаджибру меньше парасанга. Сейчас привалы ни к чему. А уж в оазисе дадим роздых и коням, и людям. [1]

— Повелитель мудр не по годам. — Енкур поклонился и, дав воронку́шенкеля, умчался в хвост каравана.

Таймур проследил за взглядом Вепря и усмехнулся.

— Если матушка узнает, сколько он отдал за скакуна, при дворе станет на советника меньше. Ходит слух, конь стоит дороже самого Енкура!

Вепрь нахмурился.

— Он — тоже раб, — поспешил объяснить юный каган. — Такой же, как и ты.

Ну… положим, не такой же, но…

Неужто раб может подняться до таких вершин? Советник при дворе, правая рука Каганэ, наставник правителя… Ну и ну! С ума сойти.

От размышлений отвлёк Таймур.

— Эй, Вепрь! Спорим, я первым ворвусь в Хаджибру? Матушка говорит, я прирождённый наездник. Проверим? Тебе меня нипочём не догнать!

Вепрь посмотрел сардонически. Хочет поиграть в догонялки? В такое пекло? Серьёзно?

— Если догонишь — проси, что пожелаешь! — издав боевой клич, каган сорвал коня в галоп и умчался вперёд, взметая песок.

Вепрь проводил ученика взглядом и потянулся за флягой на ремне. Единственное, что желалось — спокойно подремать в тени. А это можно получить и без скачек по пустыне. Так что…

— Оставишь повелителя без присмотра, и тебе отрежут яйца, — спокойно изрёк Енкур. Он успел вернуться и теперь ехал рядом неспешным шагом.

Вепрь покосился на Служителя, кисло скосоротился и, глухо рыкнув, вдарил лошади под бока.

Они мчались по раскалённому песку среди барханов. Под палящим тарханским солнцем, которое светило так ярко, что небо сделалось белым, как кость. Енкур, ловчие, евнухи, стражи… все остались далеко позади. А впереди ждал дрожащий от зноя воздух и бешеная скачка, от которой сердце заходилось в груди.

— … .! — Крик. Отчаянный, срывающийся, он тонет в шуме схватки, и слов не разобрать.

Точнее не слов даже, а имени. Тот, кто кричит, зовёт его по имени, но…

Лязг стали оглушает, а рычание шерстяных тварей заполняет собой всё пространство.

Песеголовцы наступают. Дробят булавами черепа, вспарывают животы клевцами. Умело орудуют пращами, и камни свистят в почерневшем от гари воздухе.

Чернявый продолжает рвать глотку. Подлетает, на скаку взрезав пару шерстяных. Из бедра торчит стрела с серым опереньем. Нога залита кровью. Глаза мутные. Рожа в саже.

— Уходим! — хрипло орёт, резко осаживая жеребца, отчего тот привстаёт на дыбы. — В седло, быстро!

Слова не достигают цели. Меч словно врос в руку. Рубить, кромсать и снова рубить. Наотмашь. Вот так. Снова, и снова, и снова.

Чёртовым псам не пройти. Ни за что не пройти!

— Мелкий, разъети тебя конём! — Чернявый спешивается, хватает его за грудки и встряхивает. А потом, видимо для верности, влепляет пощёчину. — Приди в себя!

— П-пусти… — рычит, пошатываясь. Ноги почти не держат. — Надо прикрыть Дубыню-Крепыша!

— Крепыш мёртв. — Слова звучат приговором. — И Злат тоже. И Угрюм, и Бруш-Колчан, и Мал-Грозные-Очи. И все их люди. Все мертвы, Мелкий! Все! Нету больше Первой пятёрки!

Верить не хочется. Морда мокрая и солёная. То ли от пота, то ли от крови, а, может, от дождя — не разобрать. Воздуха не хватает. Слова кончились.

— Все мертвы, слышишь ты? И мы тоже будем, если не очнёшься! — продолжает орать Чернявый. — Песеголовцы подожгли степь! Ковыль горит. Уходим! Быстро!

Он почти не соображает и не понимает, откуда взялась лошадь, и чья она вообще. Взгромождается в седло, краем сознания отмечая, что бочина разодрана в хлам. Погань…

— Скакать сможешь? — Чернявый уже на коне. — Не свалишься?

— Нет. — Перед глазами всё плывёт и двоится. Одно ухо не слышит вовсе, второе улавливает только обрывки фраз. Левый бок горит болью, и хочется выть или выблевать собственные кишки. — Нормально.

Лошади срываются в галоп почти одновременно. Ладони стискивают поводья. Сапоги привычно упираются в стремена.

Чернявый не ошибся: шерстяные действительно подожгли ковыль — степь полыхает на окрепшем ветру. Исполинская стена огня надвигается со скоростью молнии, и остаётся только одно — мчаться быстрее. Быстрее. Быстрее и быстрее.

Собрав остатки сил, он привстает на стременах, лупит конягу по крупу мечом в ножнах и орёт, что есть мочи. Ошалелая зверюга летит стрелой. А рядом скачет тот, чьего имени он не помнит…

— А-ай! — на подлёте к оазису каганский жеребец споткнулся и кубарем повалился на песок вместе с Сиятельным наездником.

Вепрь тут же осадил коня, выпрыгнул из седла и рванул к пацанёнку. Каган оказался цел (Вепрь осмотрел его со всей ответственностью), а вот великолепный тарханский скакун, увы, повредил ногу. Угодил, видать, в засохший колодец или скорпионову нору. Хватило одного взгляда, чтобы понять: травма серьёзная. Шансов выжить нет. Жеребец дёргался, пытаясь подняться, и жалобно ржал, но помочь Вепрь мог только одним способом…

Оружия рабам не полагалось, поэтому он вытащил кинжал из ножен Таймура. Острая сталь засияла под солнцем.

— Эй! — возопил юный правитель. — Ты что удумал? Прекрати! Прекрати немедленно! Не смей! Это моя лошадь! Не смей!

Он хотел помешать, но растерянно мешкал — в синих глазах предательски блестели слёзы, — и Вепрь склонился над жеребцом. Провёл рукой по крутой шее. Поймал взгляд карего глаза.

«Мне жаль, дружище, — сказал мысленно. — Но другого пути нет. Я сделаю быстро. Прости…»

Боль ударила молнией. Вспыхнула в висках, растеклась лавой по черепу. Вепрь выронил кинжал, схватился за голову и закричал…

Холодно. Так холодно, что невозможно дышать. Ледяной ветер швыряет в морду колкий снег. Волосы побелели от инея. Старый мерин повалился в сугроб и еле дышит. Костлявая грудина поднимается и опускается всё медленней и медленней. Вдалеке воют волки. Они голодны…

Он опускается на колено. Достаёт кинжал.

Другого пути нет…

— Мне жаль, дружище. Так будет лучше. Я сделаю быстро. Прости.

Короткий точный удар обрывает жизнь коняги. Шнапс из фляги согревает нутро, но ненадолго: путь сквозь пургу коварен и долог — не видать ни неба, ни земли. Всё заволокло. Завьюжило.

Холод пробирает до костей. Зубы клацают. Пальцы дубеют. Угодившая в полынью нога немеет, идёт иголками, а потом и вовсе теряет чувствительность.

Холодно. Холодно. Холодно… Холоднее, наверное, только в могиле. И похоже, она не за горами.

— П-похоже на то, — откликается Призрак и шмыгает красным носом. Озябшие руки он прячет под мышками, и это странно: призраки не мёрзнут. — П-пока ты не помер, скажу одну вещь. Она… она т-тебя любит.

1. Парасанг — древнеперсидская мера длины. Расстояние, которое караван проходит от одной точки отдыха (небольшого) до следующей. Примерно 6–8 км.