Железный Аспид. Мир

Глава 17 Где украли свет, звук и запах

В детской суетились алливейцы, все с зелеными петлями медицинских лент на груди. Судя по всему, чтобы скрыть произошедшее, больничное крыло перенесли сюда целиком. Аппараты шумели, тикали, пахло антисептиком и гарью. Нет, пахло костром, если не знать, что горело. На кровати свернулся едва живой клубочек, и при взгляде на него Эйден вспомнил, как отмахнулся от мольбы алливейцев у Харгена и предпочел им Роркс. Но если бы знал тогда, откликнулся бы? Сложный вопрос. Одна смерть выглядит трагедией на фоне массовых катастроф. Но одна жизнь не перевесит жизней многих других. Ведь так?

С края постели мальчика поднялась алливейка и поклонилась вошедшим.

— Расскажите подробно о повреждениях, — попросил ее Канташ, и женщина вполголоса начала перечислять все, что и так было на мониторах: глубину и процент ожогов, степень поражения, состояние внутренних органов.

— Ясно, — перебил Эйден. — Граф, из местных оставьте здесь только тех, кому вы доверяете, как самому себе.

Послышались торопливые распоряжения. Спустя несколько секунд из алливейцев в палате остался один посол. Эйден присел у кровати Аруски — низкой тахте у самого пола. Недавно закончился дождь, и окна были открыты. Снаружи доносился повседневный шум огромного дворца. Работали машины. Смеялись дети, которые не были в страшном походе. Пока еще не были.

— Может, я тоже могу… чем-нибудь… — неуверенно предложил Шима.

— Пока нет, спасибо.

Робот бережно откинул краешек пледа с плеча мальчика, пробежался металлическими пальцами по уголькам. Черные хлопья посыпались с плеча на простыню, Аруска задрожал, не разжимая век. Двое у дверей притихли. Вжались спинами в резной барельеф. Эйден взял ручонку принца и сжал, а правой рукой легко коснулся его головы. Будто поправить волосы, спутанные пеплом. Ничего не происходило.

Внезапно, безо всякой причины, на Шиму накатил страх.

Тишина в комнате становилась гуще, хотя окна были распахнуты настежь. Снаружи бесновался ветер — ветви гнулись и теряли листья, но звуки улицы больше не смели пересекать границ комнаты. Кафт мотнул головой. Все отчетливее бил в уши его собственный пульс. Такая глушь стояла в комнате, что кровь по его сосудам неслась, как поток лавы среди камней. Аруска перестал дрожать, свернулся поудобнее, положил кулачок под щеку.

Время замедлилось, а может, остановилось или уже не имело значения, и Шима вдруг понял, что не может охватить взглядом всю комнату. Он мог сосредоточиться на одном обгоревшим тельцем без сознания и роботе над ним. День только начинался, когда они пришли, но черные тени сужали поле зрения. Этой реальности становилось все меньше и меньше. И меньше. Минус звук. Минус цвет и свет. Больше не пахло гарью. Минус запах. Ручка двери острым концом упиралась в спину, и профессор, ища спасения, надавил на нее всем телом. Он хотел чувствовать этот мир, удержаться в нем, пусть даже якорем станет боль. Но и она ускользала, рассасывалась.

Осознание нереальности этой смерти ощущений не убавляло страха. Мучительного до такой степени, что профессор закричал бы, если б крик его мог пробиться сквозь гул сосудов в его мозге. Единственном живом островке, так храбро принявшем на себя ударную волну диастимагии.

Насколько было тяжко графу, сколько все это длилось — Шима не знал. Краем глаза он видел, как золотые листья на волосах Канташа развернулись и трепетали. Значит, и он был в первобытном ужасе. Но этот страх, достигнув наивысшей точки, начал оступать, а мир потихоньку возвращался.

— Он мертв, — произнес синтетик, не оборачиваясь.

— Как⁈ Но… — граф бросился к Аруске. — Но его тело, посмотрите…

Угольной корки, что сыпалась с худеньких плеч мальчика, не было. Его кожа стала точно такой, как у посла. Будто и не было ожогов.

— Присмотритесь, — и робот встал.

Алливеец откинул плед целиком, взял руку принца в свою. Тот не двигался. А глубоко под прозрачной кожей — прямо из тонкой косточки на запястье — пробивались нежные ростки. Граф упал на колени и, не выпуская руку мальчика, заплакал над его телом.

— Мне так жаль, — безжизненно произнес андроид, — Правда жаль, Канташ, хоть я и предрекал такой исход. Смерть ребенка всегда трагедия.

— Но что… почему? Почему так? Почему его тело излечилось, но он все-таки… умер?

— Поздно. Было слишком поздно для помощи вашей расе. Чем ближе вид к диастимагу, тем ближе к краю смерти он может подойти, чтобы его еще можно было вытащить. Алливейцы же далеки от меня. И принц был даже не на краю: вот уже который день он с него падал.

Облик мальчика менялся на глазах. Ростки вились под кожей, пробивались там, где тонко, становились крепче. Не было ничего страшнее этого, но и ничего естественнее.

— Выходит, и чудо не помогло, — прошептал граф.

— Лечебная диастимагия заставляет тело работать так, как для него лучше. Но для вас существует два вида жизни, и тело Аруски давно решило, что лучше для него — «перейти». Поэтому боты, что я в него запустил, увидели в нем не мальчика. А растение. И помогли ему умереть… так, как следовало.

Шиманай, о котором все забыли, решился подойти ближе:

— Ты стал еще прозрачнее, Эйден.

— Много сил потратил.

— Получается, Аруска был обречен, как только вернулся из похода? Как это возможно?

— В каждом организме есть своя программа, которая обеспечивает его выживание. Ты это знаешь. Если бы принц… вернее, его тело, хотело… черт… — Эйден путался от истощения, от своего провала. — Если бы в его программе не было смерти, он бы откликнулся на лечение иначе.

— Смерть в его программе?

— После злополучного похода мальчик выполнял новую программу. Сами того не понимая, все эти дети умерли задолго до появления симптомов. Они не противились ничему, кроме лечения, и не боролись ни за что, кроме смерти. Смерти по определенному древнему сценарию. И оттого все, что я сделал, это изменил его последнюю главу.

— Решающую для алливейцев, — произнес Канташ, поднимаясь с колен. Он уже взял себя в руки или талантливо изобразил это, как умеют только политики. — Глубоко поврежденные огнем, алливейцы не могут прорасти и гниют, сохнут, становясь трухой и пищей для чужих корней. Мы верим, что каждый, кто сумел прорасти, рождает новую душу вместе с новой жизнью… Может, это не так, но мы хотим в это верить и много лет продолжаем исследования. Можно сказать, вся флора Алливеи — наша боль и наша религия.

Шима коснулся дрожащих ростков на постели. На хрупких, еще белесых стеблях набухали почки листьев.

— Они всегда растут так стремительно? — удивился он.

— Нет! Это, кажется, Его Величество… — граф и сам был немало поражен такими скорыми переменами. Эйден кивнул:

— Диастимагия ускорила рост. Советую поместить его в более подходящие условия, чтобы корни могли питаться сами. С появлением цветков боты решат, что их миссия завершена, и мальчик… вернее, то, чем он станет, начнет расти, как обычно.

Уже в коридоре андроид остановился и тронул графа за локоть:

— Канташ. Я почти ничем не смог вам помочь, но вы очень поможете мне, если дадите корабль, способный доставить нас к бинару-наводчику.

Граф нахмурился, а робот продолжал, радуясь уже тому, что отказа не последовало немедленно.

— Простите мне эту прямоту и деловую поспешность, но от вашей помощи зависят жизни многих и многих детей на планетах империи. Я так же, как и вы, надеялся на чудо, добираясь так далеко.

— И даже не поставили мне условие, берясь за лечение Аруски… Вы могли взять с меня слово еще в карфлайте.

— Буду откровенным, следовало так и поступить. Кажется, вместе с короной я отторг и благоразумие. Теперь я вынужден просить Вас об услуге, несопоставимой по величине с той, что я пытался оказать.

Канташ просто кивнул и продолжил свой путь.

— Я дам Вам корабль, Эйден.

— Но?

«Он же не просто так сменил обращение».

— Я дам Вам свой личный корабль, неотслеживаемый Альянсом, крепкий и снабженный оружием. Он будет готов к вечеру.

Это было гораздо, гораздо больше того, на что он рассчитывал. Эйден напрягся, готовый услышать невыполнимые требования обмена.

— Корабль уже Ваш, независимо от того, к чему приведет наш разговор. Не удивляйтесь. Семь или восемь из одиннадцати Домов на моем месте поступили бы точно так же — после того случая на границе Эолы. Но я в свою очередь вынужден просить еще об одной услуге, для ибрионца совершенно незначительной.

Зная, насколько коварны бывают мелкие просьбы, синтетик обратил каждую молекулу во внимание. Они вышли на крытую террасу и стояли перед стеной дождя из осколков. Деревья снаружи развернули кроны так, что стекло ударялось о глянец листвы и катилось на землю — вот как они защищались. Дворцовые садовники, распустив чешуйки на волосах, сгребали осколки и увозили куда-то.

— Вы владеете технологией конвисфер, — начал Канташ. — Я ведь правильно называю?

— Да. Это метаматериальные низкоэнергетические тела.

— Правящему дому Алливеи жизненно необходима копия принца Аруски. И не позднее, чем через три ваших дня.

— У вас ведь не сейчас родилась эта идея, граф?

— Нет. Мальчик заболел уже давно, и я… был вынужден продумывать варианты, включая этот. Но разумеется, наш посол на Бране не мог озвучить его прилюдно. А здесь я надеялся до последнего, что мальчик выживет.

— Почему именно конвисфера? — спросил Шиманай. — Разве не может голограмма выйти на балкон и приветствовать свой народ?

Канташ покачал головой, отрицая:

— Дело в наших обычаях. Принц и принцесса-регент каждую осень покидают дворец и спускаются к местным жителям. Они веселятся на городском празднике в свою честь, угощаются, танцуют вместе со всеми. А на закате наследный принц совершает ритуал, связующий его с силами природы. Это не просто фестиваль. Он приравнен к официальной инаугурации Главы Дома на весь будущий сезон.

— Конвисферы слишком уязвимы и слабы, — предупредил Эйден. — Как хотите, граф. Копию собрать не трудно. Но если мальчик вдруг упадет или его слишком резко схватят за руку, или что-то в него бросят — все пройдет сквозь тело. Представляете? Да и подумайте, на что мы обречем его мать. Видеть этот призрак, касаться его… Или вы и ее хотите обмануть?

— Не проходит и минуты, чтобы я не думал об этом. Третью неделю кряду! И о рисках, и о нашей бедной, измученной Ампаль. До конца фестиваля и ее придется обманывать. Она же сойдет с ума или что-нибудь с собой сделает, тотчас как узнает о смерти сына. И что тогда? Лучше уж после… Мы не можем потерять Дом. Только не сейчас.

— В чем дело?

— Как только династия-конкурент заподозрит, что Дом остался без наследника, посадит на трон кого-то из своих. Но это они приютили шчеров на третьем кольце. И это они обещали им покровительство Дома, а значит, если Ампаль провалится, Алливею ждет катастрофа. Риск в нашем случае — не выбор, а необходимость.

— Я не понимаю. Катастрофа? Ведь шчеры обеспечивают защиту ваших границ. Я думал, вы с ними сотрудничаете.

Канташ смотрел на кольца радуг, сотканных из капель стекла, взвешивая, что и как сказать. Еще недавно он был на казни синтетика. Еще недавно он вместе со всеми проклинал железного аспида.

— Шчеров поддерживает лишь малая часть знати. Пока что. Недальновидная и алчная часть. Мудрые не хотят для Алливеи той же судьбы, что у Браны.

— Как пауки связывают эти две планеты? Шчеров и не бывало на Бране до недавнего времени.

— Дело не в пауках, — возразил граф. — А в том, что они там делают. Дети после того похода начали вести себя точь-в-точь, как бранианская флора. То же и с третьим кольцом! Мы не знаем, что на нем творится, но до появления шчеров там был рай. Там росли гигантские кувшинки и тропические леса. Нынче все гибнет. Стволы иссыхают, ломаются, кривятся. Плоды медовой айвы стали горькие, сок ягод жжет язык…

— И все чаще случаются пожары, — не вопрос, утверждение.

— Да! Засуха и пожары. И вот теперь — наши дети горят.

Ливень слабел. Андроид протянул руку за границу навеса, под острые капли. Осколки царапнули металл пальцев, зазвенели о ладонь. Стекло падало так стремительно, что резалось и оставляло следы на его полировке. Уже не больно, как и Аруске.

— Мне нужна вся — абсолютно вся информация о принце. Записи камер наблюдения за всю его жизнь. Все записи и воспоминания родных. Все изображения, медицинские карты, все его тетради, детские рисунки, игрушки, начиная с самых первых… Дневники, если есть, коллекции, даже самые пустячные. Его распорядки дня с рождения. Чем больше информации — тем лучше. Сколько времени потребуется на сбор?

— Сутки.

— Профессор Кафт поможет вам здесь.

— Во всяком случае, попытаюсь, — добавил Шима.

Дождь закончился. Посол сворачивал листья, укладывая их вдоль волос. Эйден вышел из-под навеса, и Канташ указал на корабль вдалеке. Астроцит с эмблемой флагмана.

— Ваш. Я распоряжусь убрать команду, чтобы избежать лишних вопросов, но могу оставить робота из техслужбы. Вы еще не имели дела с кораблями Алливеи.

— Лучше человека, — попросил синтетик. — У меня деталей не хватит, чтоб договариваться с роботами.

Граф удалился, а Шима и Эйден постояли еще на террасе. Профессор не сводил глаз с робота и разглядывал что-то в знакомых чертах, будто видел их впервые.

— Я все еще под впечатлением, — поделился он. — Как это я не замечал… что ты диастимаг высшего порядка.

— Ты не замечал, потому что мне не положено быть эмпатом. Мне не положен эмоциональный интеллект, Шима. Знаешь, у вас на Бране водятся зебры. Я тут почитал о них. Все считают их белыми в черную полоску, и точно так все считают, что я имитирую эмоции. А на самом деле все наоборот: зебры черные в белую полоску. А я — имитирую не эмоции, а их отсутствие.

— И очень талантливо. Гервин Эммерхейс так задумал?

— Нет, — категорично возразил андроид. — Я признался Гервину за секунду до его смерти. Это его и добило.

'Морально. Физически его добил мой нож, не стоит себя обманывать…"