Заговорщики Гора (Джон Норман) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 52

Я вскрикнула от боли.

Я была на коленях, мои руки были привязаны передо мной к кольцу. Всё происходило в небольшом, залитом ярким солнечным светом внутреннем дворе, позади дома на Клайва, в котором Десмонд из Харфакса снимал комнату.

Плеть упала снова.

— Знай, что Ты — рабыня, — сказал Десмонд Харфакса, и новый удар взорвал болью мою спину.

— Да, Господин, — прорыдала я, — я знаю, что я — рабыня! Меня бьют плетью! Меня секут! Меня избивают как рабыню, которой я являюсь! Я — рабыня, рабыня!

— Чья плеть бьёт тебя? — спросил он.

— Того, кому я принадлежу! — выкрикнула я. — Десмонда из Харфакса!

И он нанёс мне новый удар.

— Да, Господин! — вскрикнула я.

Как глубоко и хорошо я теперь понимала слово «Господин»!

Я была рабыней, а он был моим господином.

Наконец, он оставил меня наедине с моими мыслями и болью.

* * * *

— Пожалуйста, накажите меня плетью, Господин, — попросила я.

— Почему? — поинтересовался Десмонд.

— Чтобы я знала, что я рабыня, — ответила я, — ваша рабыня.

— Плеть — это боль, — напомнил он.

— И я знаю об этом лучше, чем кто бы то ни было, — заверила его я.

— Почему тогда Ты хочешь, чтобы тебя били плетью? — уточнил мой хозяин.

— Чтобы я знала, что я рабыня, — повторила я, — ваша рабыня.

— У тебя не останется в этом ни малейших сомнений, — заявил он.

— Да, Господин.

* * * *

Он вернулся спустя несколько енов.

— Пожалуйста, не бейте меня больше! — попросила я.

— Ты довольна? — осведомился господин.

— Да, да! — ответила я.

— Может, Ты хочешь продолжить экзекуцию? — спросил Десмонд.

— Нет, не надо, Господин! — всхлипнула я.

— Ясно, — кивнул он.

— Пожалуйста, не бейте меня больше! — взмолилась я.

— Это больно, не так ли? — уточнил хозяин.

— Очень больно, Господин! — согласилась я.

— Зато теперь Ты хорошо знаешь, что Ты — рабыня, — заключил он, — моя рабыня.

— Да, Господин! — подтвердила я. — Это сделано. Не надо больше, пожалуйста! Не бейте меня снова! Я прошу вас!

— Это — плеть, — сказал он, подняв её передо мной.

Я вздрогнула.

— Я боюсь её, — призналась я, — один её вид внушает ужас.

— Ты можешь поцеловать её, — разрешил Десмонд, а когда я со всей возможной страстью поцеловала плеть, добавил: — Возможно, Ты постараешься быть хорошей рабыней.

— Я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы быть хорошей рабыней, — поспешила заверить его я.

— Тебя выпороли, — констатировал он.

— Да, Господин, — всхлипнула я.

— Ты должна ожидать такой реакции, если вызовешь моё недовольство, — предупредил мужчина.

— Я буду стремиться к тому, чтобы Вы были мною полностью удовлетворены!

— Кто будет стремиться? — уточнил Десмонд.

— Аллисон будет стремиться к тому, чтобы Господин был ею полностью удовлетворён! — ответила я.

— И Ты думаешь, что я тобою полностью удовлетворён? — осведомился он.

— Боюсь, что нет, — вздохнула я.

— Кажется, — хмыкнул Десмонд, — Ты давно знала о моих прозрачных махинациях, о моём фальшивом актёрстве и так далее?

— Пожалуйста, простите глупые слова глупой рабыни, — простонала я.

— А ещё Ты втайне презирала меня всё это время? — напомнил он мне и поднёс плеть к моим губам.

И я, снова её поцеловав, ещё более пылко, чем в первый раз, воскликнула:

— Нет, Господин!

— Медленнее, — потребовал мой хозяин. — И оближи её, преданно, как и положено маленькой смазливой шлюхе, рабскому животному, которым Ты являешься.

— Да, Господин, — прошептала я.

— Кажется, Ты утверждала, что если бы оказалась в моей власти, — припомнил Десмонд, — Ты бы постаралась быть для меня худшей рабыней?

— Нет, Господин, — заверила его я. — Я стремилась бы быть для вас самой лучшей рабыней, рабыней из рабынь!

— Очень странно, — покачал он головой. — Разве я не был мелочным, хитрым, вульгарным и ничего не стоящим, позорным лицемером и двуличным мошенником, монстром и всё такое?

— Это говорила не я, Господин, — попыталась объяснить я. — Это говорил мой гневом, моё разочарование, одиночество, осознание потери, моё понимание того, что я нежеланна, проигнорирована и отвергнута.

— Возможно, — заметил он, — тебя всё же нужно выпороть снова, выпороть без пощады.

— Пожалуйста, не надо, Господин, — простонала я.

— Ты боишься, не так ли? — осведомился Десмонд.

— Да, Господин, — признала я.

— Почему? — уточнил мой хозяин.

— Потому, что я — рабыня, — ответила я. — Я чувствовала плеть. Я знаю, на что это похоже. Я приложу все силы, чтобы мой господин был мною доволен.

Тогда он развязал плоские, узкие кожаные ремни, державшие мои запястья у кольца. Едва он сделал это, я обернулась, чтобы встать на колени перед ним. Мне оставалось только надеяться, что он позже разрешит мне одежду. Я пообещала сама себе, что сделаю всё возможное и невозможное, чтобы господин признал меня достойной предмета одежды, даже если им окажется всего лишь рабская полоса.

Мужчина окинул меня пристальным взглядом.

— Господин? — напряглась я.

— Я нахожу тебя рабски интересной, — сказал он.

— Рабыня рада, — нерешительно улыбнулась я.

Внутренний двор был небольшим, но засаженным деревьям, между которыми были разбиты клумбы с цветами, в основном талендерами, динами и веминиумами. Мощёная плиткой тропинка прорезала себе путь сквозь зелень растительности. По обеим сторонам тропинки рос цветущий кустарник. Тут и там в саду попадались маленькие, скрытые укромные уголки. В одном таком местечке стоял маленький резервуар, накрытый дощатой деревянной крышкой. День выдался тёплым. Слабый ветерок шелестел листвой наверху. Внутренний двор, как и большинство таких дворов на Горе, нельзя было назвать большим. От улицы его отделяло четырёхэтажное здание. С другой от здания стороны внутренний двор был огорожен забором с маленькой, непрозрачной, деревянной калиткой, открывавшейся в узкий переулок. С двух других сторон его ограждали стены зданий, смежных с четырёхэтажным домом.

Я кожей ощущала его оценивающий взгляд, такой, каким обычно смотрят на таких как я, на рабынь. Но я не возражала. Мы же не свободные женщины.

Как это согревает и радует, когда тебя рассматривают как предмет, который принадлежит владельцу.

Мы же не свободные женщины.

— Могу ли я говорить? — осторожно поинтересовалась я.

— Говори, — разрешил он.

— Где Господин был, в течение столь многих недель? — задала я так давно мучивший меня вопрос.

— Много где, — неопределённо ответил Десмонд, — даже в Порт-Каре.

— Но Господин не забывал о рабыне? — полюбопытствовала я.

— Некоторых рабынь, — усмехнулся он, — забыть трудно.

— Рабыню это не может не радовать, — улыбнулась я.

— Я должен был бы избавиться от неё, — покачал головой мужчина. — Я должен был бы продать её.

— Пожалуйста, не делайте этого, — взмолилась я.

— Есть в тебе что-то, — вздохнул Десмонд, — что представляет для меня интерес.

— Например, моя рабская интересность, — улыбнулась я.

— Конечно, — кивнул он.

— И, несомненно, тело рабыни, — добавила я.

На Горе мое тело было освежено, приведено в порядок, настроено, оживлено и превращено в инструмент для удовольствия мужчины.

— Есть ещё нечто большее, — сказал мой господин. — Такие вещи могут быть куплены на любом рынке.

— Что же тогда? — поинтересовалась я.

— Я не знаю, — развёл он руками.

— Независимо от того, что это такое, — улыбнулась я, — оно теперь находится в ошейнике Господина.

Я хорошо знала, что рабыня принадлежит целиком, каждой прядью волос, каждой каплей крови, каждым страхом, надеждой, дрожью, каждым чувством и мыслью.

— Ты, конечно, варварка, — сказал Десмонд.

— И я даже не умею читать, — вздохнула я.

— И Ты таковой останешься, — заявил он.

— Как будет угодно Господину, — разочарованно сказала я.

Я держала колени плотно сжатыми. Именно так я привыкла за прошедшие месяцы стоять на коленях.

— Господин не забыл обо мне, — заключила я.

— Не забыл, — признал мой господин.

Я с облегчением и радостью наблюдала, как он накручивает пять ремней рабской плети на рукоять, которую при желании можно было взять двумя руками.

— Мне кажется, Господин влюблён в меня, — сказала я.

— Не говори глупости, — буркнул мужчина.

— Насколько я понимаю, Господин находит меня интересной.

— С точки зрения интереса к рабыне, — поправил меня Десмонд.

— Возможно, рабыню можно было бы освободить, — намекнула я.

— Я что, похож на дурака? — осведомился он.

Конечно, есть такое высказывание, что только дурак освобождает рабыню. Я порой задумывалась, насколько оно верно. Какому мужчине, положа руку на сердце, не хочет рабыню?

— Но, возможно, Господин мог бы найти меня интересной с точки зрения компаньонки, — не отставала я.

— Ты же варварка, — напомнил он.

— Даже в этом случае, — сказала я.

Он медленно обошёл вокруг меня, а затем, снова оказавшись передо мной, констатировал:

— На тебе отличное клеймо и ошейник.

— Неужели Вы не хотели бы меня освободить? — спросила я.

— Нет, конечно, — ответил Десмонд, и я с тревогой заметила, что он медленно, задумчиво разворачивает ремни рабской плети.

— Господин? — севшим голосом прошептала я, когда он встряхнул плеть, и её ремни свободно повисали с рукояти.

Я видела их покачивающиеся тени на земле.

— Но я могу продать тебя, — напомнил мой хозяин.

— Пожалуйста, не делайте этого, — испугалась я.

— Так значит, Ты хочешь свободы? — уточнил Десмонд.

— На Горе я наверняка узнала то, что на Земле только подозревала, — призналась я. — То, что я — рабыня. То, что мне нужен господин.

— Для этого подойдёт любой мужчина, — пожал он плечами.

— Да, — согласилась я. — Любой мужчина подойдёт. Я из тех, кто рождены принадлежать и подчиняться. Но каждая рабыня надеется встретить господина своей мечта, хозяина её сердца, того, для чьего ошейника в течение многих тысячелетий создавалось её горло.

— И каждый господин, — признал мой господин, — ищет ту, которая рождена носить его ошейник.

— Рабыня, — сказала я, — жаждет принадлежать, любить, служить, быть беспомощной и подчинённой, подвергаться наказаниям, быть доминируемой без оговорок, уступок или компромиссов. Она хочет, чтобы её рассматривали как женщину, которой она является, хочет, чтобы её учили, покоряли и приказывали. Какая женщина захочет отношений с мужчиной, который не хочет её настолько, с такой силой и властью, с таким бескомпромиссным желанием, с такой жаждой, с таким голодом, что не будет удовлетворён ничем иным кроме как её абсолютным обладанием? Настоящий Господин не будет удовлетворён ничем иным кроме как своей рабыней, но и рабыня не будет довольна, пока не окажется в руках своего Господина.

— Может, Ты ожидаешь, что со мной тебе будет легко? — поинтересовался Десмонд.

— Нет, Господин, — заверила его я.

— Ясно ли Ты понимаешь, — спросил он, — что Ты была куплена, что я тебя приобрёл, заплатив деньги?

— Да, Господин, — кивнула я.

— Причём за нормальную цену, — добавил мужчина, — за ту, которую, как правило, можно было бы взять одну из таких как Ты с аукциона?

— Да, Господин, — ответила я.

— А понимаешь ли Ты, как Ты мучила меня в течение многих месяцев? — осведомился Десмонд.

— Возможно, я тоже мучилась, — прошептала я.

— Я видел тебя даже до нашей встречи на Суловом Рынке, — признался он, — наблюдал за тобой, угадывал линии твоей фигуры под твоей туникой, любовался движениями твоего тела, когда Ты шла, восхищался посадкой твоей головы, характерной для обученной рабыни, видел превосходную полосу металла на твоей шее. Я хотел тебя. Я не мог ни спать, ни есть! Но, увы и ах, я также знал и о монстре. И я знал, что были и другие такие как он. Я слышал о небесных кораблях, не таких как у Царствующих Жрецов. Я видел массы полурасплавленного, разрушенного металла, хотя иногда их быстро хоронили или убирали. В воздухе, иногда, витали намёки слухов. Я узнал о других, таких же как я, тех, кто тоже подозревал об опасности, которую большинство даже не замечает. Мне удалось связаться с ними. И мы решили начать расследование. Вести наблюдение, где только возможно. Нам нужно было определиться, не были ли наши подозрения беспочвенны. В конце концов, никто ведь не подозревает слинов и ларлов в интригах и заговорах. Существовала ли опасность в принципе? И если да, то какой величины? И как этому можно было бы противостоять, и можно ли вообще? Вот так, обнаружив на улицах Ара странное домашнее животное или телохранителя Леди Бины, чьё присутствие было замечено несколькими из нас, я попытался изучить его природу, планы и проекты, если таковые вообще имелись, его отношения с другими его собратьями и так далее. И вскоре я убедился, что он был разумен, и мог общаться с людьми посредством переводчика. А чуть позже я выяснил, что, когда он желал, вполне мог бы обходиться и без переводчика. А ещё через некоторое время я обнаружил, что Леди Бина, судя по всему, так или иначе связанная с этим зверем является владелицей той самой варварки, той самой рабыни, фигура и движения которой так меня измучили. Я смог выстоять перед ними на Суловом Рынке, но глядя на стоявшую на коленях рабыню, в тот момент полуголую, я понимал, что она должна быть моей, носить мой ошейник. Я должен сделать её моей! Она должна принадлежать только мне! Но в чём заключались её отношения с Леди Биной и монстром? Конечно, она была красивой рабыней, но что ещё? Я боялся, что она могла быть в некоторой ужасной опасности.

— Господин заботился о благополучии рабыни? — уточнила я.

— Просто о целостности и благополучии приятного для глаз набора линий фигуры, — проворчал Десмонд.

— Я понимаю, — улыбнулась я.

— Таковые имеют ценность, — добавил он.

— Я понимаю.

— И на них имеется хороший спрос.

— Конечно, — кивнула я.

— Но я думал также и о том, — продолжил мужчина, — что эта красивая шлюха могла бы оказаться и не столь невинной, как это выглядело на первый взгляд, что она могла бы быть вовлечена гораздо глубже, чем кажется, что она могла бы быть осведомлённой соучастницей, полноправной участницей некого тёмного замысла. А за такие вещи серьёзные последствия грозят даже рабыне.

— Лорд Грендель, — сказала я, — не хотел вреда, ни людям, ни миру.

— Но я-то этого в то время ещё не знал, — пожал он плечами. — Зато узнал, что он планирует таинственную экспедицию в Волтай.

— В его планы входило лишь помочь слепому зверю, — напомнила я, — он просто хотел вернуть его к его соплеменникам.

— Но мы знали, что в Волтае что-то затевалось, — сказал Десмонд из Харфакса.

— Только слепой кюр знал об этом, — сказала я. — Для Лорда Гренделя и всех остальных это было сюрпризом.

— В мои намерения входило, — продолжил Десмонд, — либо присоединиться, либо так или иначе последовать за этой экспедицией, чтобы держать её под наблюдением. Соответственно, узнав, что Астринакс подбирает для неё фургоны и закупает снабжение, я предложил себя в качестве возницы.

— И вас приняли, — заключила я.

— Ничего удивительного, — усмехнулся он. — В Аре нашлось немного тех, кого заинтересовало предложение рискнуть походом в Волтай, особенно в конце лета или осенью. Ещё меньше желающих оставалось после того, как они узнавали о том, что характер экспедиции, её цели, назначение, длительность и время возвращения, были не просто не ясны, но и секретны. Думаю, Ты помнишь, что экспедиция, когда она достигла Венны, по-прежнему нуждалась в охранниках.

— Трачин и Акезин согласились пойти с нами за плату, — кивнула я.

— Разбойники, — отмахнулся Десмонд, — чьим намерением был грабёж.

— Вас поставили водителем рабского фургона, — напомнила я.

— Я намекнул Астринаксу, что фигура рабыни небезынтересна для меня, — усмехнулся мужчина. — А он проявил любезность.

— Я понимаю, — улыбнулась я.

— Твои лодыжки, — сказал он, — такие соблазнительно тонкие, отлично смотрелись прикованными к центральному стержню.

— Леди Бина передала меня под вашу ответственность, — сказала я.

— Это было естественно, — пожал он плечами, — поскольку именно мне было поручено править рабским фургоном.

— Похоже, для вас всё сложилось как нельзя лучше, — заметила я.

— Вполне, — согласился Десмонд. — Я находился в наилучшей позиции, и чтобы контролировать ход экспедиции, и чтобы не выпускать из виду особую рабыней.

— Которая к тому же была передана под вашу опеку, — добавила я.

— Верно, — кивнул он.

— Но Вы так ни разу и не использовали её для своего удовольствия, — вздохнула я.

— Конечно.

— Честь? — уточнила я.

— Само собой, — подтвердил Десмонд. — Она принадлежала не мне. Её передали мне на хранение, а не для использования.

— Но, я надеюсь, что Вы быстро пришли к пониманию того, что она не являлась своего рода предательницей своего мира или своего вида, осведомлённой заговорщицей, склонившейся к сотрудничеству со злодеями, негодяями и изменниками?

— Такие деяния имеют серьёзные последствия, — сообщил он. — Свободную женщину ждал бы кол, а для рабыни, поскольку она — животное, по-видимому, всё могло закончиться тяжёлыми цепями и тележкой в рудных шахтах.

— Я рада, что Вы поняли, что она невиновна, — улыбнулась я.

— В любом случае, — сказал он, — я больше не боялся, что она могла быть сознательно вовлечённой в некое преступление планетарного масштаба, некий всепроникающий заговор.

— Уже хорошо, — проворчала я.

— Я нашёл её слишком простой, слишком мелочной, слишком неглубокой, слишком тривиальной для таких вещей, — заявил Десмонд. — Для таких расчётов, таких интриг и рисков ей недоставало глубины, силы и власти.

— Ясно, — надула я губы.

— Она была всего лишь бессмысленной, никчёмной маленькой варваркой, шлюхой, чей удел — ошейник, — заключил он. — Какой заговорщик мог бы получиться из такого ничтожества как она?

— Действительно, — буркнула я, не в силах скрыть своего раздражения.

— Она была всего лишь эгоистичным, простым, мелочным, наивным маленьким животным, — добавил Десмонд. — Тривиальное, эгоистичное существо, чей уровень — кража леденца у другой рабыни, да и то если она уверена, что смогла быть сделать это безнаказанно.

— Вам это рассказал Астринакс, — вздохнула я.

— Он ясно дал мне понять, кто именно находится в этом симпатичном ошейнике, — кивнул он.

— Теперь я другая, — заверила его я.

— Как мне хотелось взять тебя в руки, — признался мужчина, — и научить тому, чем должна быть рабыня!

— Но Вы этого не сделали! — воскликнула я.

— Можешь ли Ты вообразить себе пытку более мучительную, — сказал мой Господин, — чем быть с тобой рядом, каждый день, изо дня в день, ан за аном, так близко, желать дотронуться до тебя, хотеть схватить тебя, жаждать насладиться тобой, снова и снова. Как мне хотелось сгрести в свои руки всю тебя вместе с твоей бессмысленной мелочностью, и заставить кричать и стонать, беспомощно задыхаясь и подмахивая в моих руках, чтобы ты умоляла о большем, и боялась только того, что я мог бы, своего развлечения ради, слишком быстро прекратить те наслаждения, которым было бы подвергнуто твоё тело.

— Это Вы не только себя замучили, — возмутилась я. — Вы говорите мне о мучениях! Что Вы знаете о мучениях? Что Вы можете знать о рабских огнях женщины, мучающих её с того самого момента, как мужчины их разожгли и раздули в невыносимое пламя? Можете ли Вы представить себе каково это, чувствовать такой жар, не только в животе, но и всюду, везде в теле беспомощной рабыни? Но мы-то не можем хватать и приказывать рабовладельцам! Мы не можем выйти за пределы длины наших цепей! Мы можем только просить! И будут мужчины добры к нам или нет, это ещё под большим вопросом? Это их дело, а не наше, поскольку мы — рабыни! Хватит ли у вас воображения, представить себе, каково это, быть прикованной голой в рабском фургоне, видеть вас в пределах досягаемости руки, и не иметь права даже дотронуться? Можете ли Вы понять, что это такое, служить господину, готовить для него, подавать еду, стирать для него и не мочь даже прикоснуться к нему? Дано ли вам понять, что значит для женщины, носить узы мужчины и не быть эксплуатируемой им? Как вам объяснить, что значит, быть наполовину раздетой, носить ошейник, быть всего лишь рабыней, приготовленной всем окружением к тому, чтобы служить и ублажать, и быть игнорируемой? Вы, правда, способны понять, каково что, быть одетой только в тунику или камиск, как в Пещере, и находясь рядом с тем, кому ты жаждешь принадлежать, не мочь даже до него дотронуться?

— Выглядит так, — заметил Десмонд, — что мы просто мучили друг друга.

— Вот именно, Господин, — подтвердила я.

— Но это только, если Ты говоришь правду, — добавил он.

— Господин? — удивилась я.

— Ты же не думаешь, что я тебе поверил, не так ли? — осведомился он.

— Мне очень хочется надеяться, что Господин будет доверять своей рабыне, — сказала я. — Уверена, она будет наказана, если вдруг обнаружится её неискренность.

— Причём наказана сурово, — предупредил мой хозяин.

— Да, Господин, — согласилась я.

Он сердито отвернулся, и я теперь не могла видеть его лицо.

— Рабыни не свободные женщины, — напомнил он. — Рабыни не имеют значения, они бессмысленны. Почему кто-то заботится о них?

— Мужчинам свойственно любить своё имущество, — пожала я плечами.

Мне было известно, что некоторые мужчины, хотя и заявляют о презрении к своим рабыням, смеются над самой мыслью, что они могли бы найти их интересными, готовы рискнуть своими жизнями ради них, и даже умереть за них. Насколько драгоценной должна быть простая носящая ошейник шлюха, не больше чем товар с невольничьего рынка, для некоторых мужчин! И кто же тогда рабыня, а кто хозяин? Конечно, это становится ясно, когда плеть снимают с её крюка.

Разумеется, можно было бы рискнуть жизнью или даже умереть ради свободной женщины, потому что она свободна, потому что у вас с ней общий Домашний Камень, или потому что это ожидается, считается почётной обязанностью или вопросом чести. Но с какой стати кому-то нужно рисковать жизнью, или даже идти на смерть ради рабыни?

В чём причина?

Она — не больше, чем животное, принадлежащее своему хозяину. Она стремится самоотверженно служить ему. Она подчинена. Она работает. Ею владеют. Она ходит под угрозой наказания. Над ней доминируют, и доминируют как над рабыней. Она стремится, чтобы ею были довольны. Её переполняют потребности. Она хорошо знает неугомонность и муки рабских огней, наложенных на неё мужчинами. Она постоянно готова на своей цепи. Она сознаёт себя не больше, чем его бессмысленным, умоляющим объектом удовольствия. Она — нетерпеливое и подвластное животное, предназначенное для страсти.

Насколько кардинально отличается она от высокой, благородной, гордой свободной женщины, подозрительной и требовательной, ищущей выгоды и расчётливой, настаивающей на сотне своих прав, ревнивой к тысяче своих прерогатив!

Как странно тогда, что есть мужчины, готовые рискнуть своими жизнями и даже пойти на смерть ради рабыни, не больше, чем движимого имущества в их ошейнике.

— С какой стати мужчине заботится о тебе, — спросил он. — Разве кто-то это делает?

— Я не знаю, — пожала я плечами.

Господин снова повернулся ко мне, и я поспешила опустить голову, боясь встречаться с ним взглядом.

— Возможно, только как об инвестиции, — проворчал он. — Можно было бы улучшить тебя, дрессировать цепями, плетью, обучить рабским танцам, а затем продать, получив прибыль.

— Возможно, Господин, — задрожала я.

— В целом, Ты — недорогой товар, — заявил Десмонд.

— Вы думаете, я не смогла бы теперь уйти с торгов по хорошей цене, — спросила я, вскинув голову.

— Пожалуй, нам не составит труда это проверить, — усмехнулся он.

— Пожалуйста, не делайте этого, — попросила я.

— Бедный, никчёмный товар, — проговорил он, глядя на меня с высоты своего роста.

— Но Вы купили меня, — напомнила я.

— Верно, — кивнул Десмонд, — я купил тебя.

— Я знаю, Господин, что у вас было достаточно средств, чтобы купить любых других, — сказала я. — Почему же тогда Вы не купили их?

— Хочешь, чтобы я повторил порку? — осведомился мой хозяин.

— Нет, Господин, — отшатнулась я.

— Я не знаю почему, — развёл он руками в ответ на мой вопрос. — Загоны полны рабынь, хорошо изучивших свои ошейники и выдрессированных, чтобы удовлетворить самый взыскательный вкус.

— И всё же Господин не забыл меня, — констатировала я.

— Ты — самый дрянной, низкий, никчёмный товар.

— Возможно, теперь уже не настолько никчёмный, как было прежде, — предположила я.

— Говори, — приказал мужчина.

— Конечно, Господин, я по-прежнему остаюсь никчёмной и ничтожной, поскольку я — рабыня, — признала я, — но я думаю, что сейчас я сильно отличаюсь от той, кем была прежде, возможно, теперь я стала немного лучше, возможно, немного больше стоящей того, чтобы мною владеть. Возможно, я уже не являюсь столь же мелочной, хитрой, неглубокой, эгоистичной, тривиальной, никчёмной, какой я была когда-то. Я очень многому научилась за то время, что я ношу ошейник. Ошейник быстро учит, носящую его рабыню. Теперь я хочу быть достойной своего ошейника. Это — подарок, награда, данная мне мужчиной. Теперь я хочу, чтобы мой Господин был мною доволен. Я надеюсь быть достойной ношения его ошейника, не только в служении ему, преданности и беспомощной страсти, но и в характере. Я отчаянно хочу, чтобы он одобрил меня. Я попытаюсь быть рабыней, которая достойна быть его собственностью!

— Какая же Ты хитрая, — покачал он головой.

— Господин? — не поняла я.

— Ты думаешь, что я тебя плохо изучил? — поинтересовался Десмонд. — У меня было достаточно времени, в Аре, в фургоне, в Волтае, во время небольшого банкета в доме Эпикрата?

— Я не понимаю, — прошептала я.

— Ты — лживая маленькая шлюха, — заявил он.

— Нет, Господин! — воскликнула я.

Я спрашивала себя, насколько это имело отношение ко мне, и насколько к нему. Он что, боролся со своими собственными чувствами? Может всё дело в этом? Не боялся ли он самого себя, своих чувств, стоя перед той, кто была не более, чем стоящим на коленях, беспомощным животным, носящим клеймо и ошейник? И теперь он боялся, что мог бы влюбиться в простую рабыню?

Какой абсурд!

Чего ему было бояться? Ошейник ведь на моей шее, а плеть в его руке.

— Я долго ждал, когда Ты станешь моей, — сказал мой Господин.

— А разве я не столько же ждала, когда буду принадлежать вам? — спросила я и, подняв на него взгляд, внезапно испугалась.

Как сияли его глаза, как напряжено его тело!

Не так ли смотрит голодный ларл на привязанную самку табука, голодный слин на стреноженного верра?

На улице Ара я как-то видела, как хозяин тянул за собой рабыню, спотыкаясь и плача бежавшую за ним к его дому. Однако мужчина, по-видимому не нашёл в себе сил ждать, и девушка была брошена прямо на камни мостовой и публично, грубо изнасилована. Я отвернулась и поспешила уйти, но чувствовала, как меня возбудило это зрелище. Мне рассказывали также, о том, что покупатели, забрав свою покупку с прилавка, оказывались неспособны довести хотя бы до колец или рабских клеток, бросали и насиловали её прямо в проходах рынка.

Я была напугана, но взволнована так, как взволнована может быть только рабыня, поскольку она знает о своей беспомощности и отсутствии выбора, о том, что с ней будет сделано всё, что захочет её владелец. И нет для неё никакого убежища.

Я знала, что гореанские мужчины не были культурно угнетены, социально унижены, смущены, повреждены, приучены подозревать себя, сомневаться в себе, корить себя за самые простые и естественные чувства и желания, извращённо толковать их и бояться. Их не заставили предать самих себя и своё мужество. С тем же успехом в угоду неполноценным, безумным или эксцентричным, можно было бы заставлять всех остальных думать, что они неверно дышат, не то видят, что их сердце неправильно качает неправильную кровь.

Я знала, что гореанских мужчин не смогли приучить осуждать свою мужественность, как и выставлять её напоказ. Они просто жили этим, потому что были мужчинами. А без мужчин, как могли женщины быть женщинами?

Как это страшно быть рабыней, но лишь будучи рабыней можно почувствовать себя по-настоящему женщиной.

Я смотрела на него, и меня пугало то, что я видела.

Я буквально кожей ощущала его пристальный взгляд!

— Господин? — прошептала я.

Как он смотрел на меня!

Я поняла, что он действительно всё ещё считал меня недостойной, лживой, потенциальной воровкой, вероломной, эгоистичной, никчёмной, маленькой лицемеркой.

Именно такой он меня видел!

Возможно, я была такой на Земле, но я не думала, что меня можно было счесть такой теперь.

— Нет, Господин, — пошептала я, качая головой. — Нет, Господин.

Конечно, он смотрел на меня, как на движимое имущество, которое можно было купить или продать, в общем, как на ту, кем я была. Но при этом теперь он, казалось, видел меня не только простым движимым имуществом, совершенно никчёмным и достойным всяческого презрения, но тем, которое он нашёл, вопреки себе, и возможно вопреки своему рассудку, крайне интересным, рабски интересным, необоримо рабски интересным.

Я чувствовала, что он сердится на самого себя.

Возможно, он был даже в бешенстве на самого себя, от того, что нашёл в себе необоримое влечение ко мне. Неужели он презирал себя из-за этого? Неужели он ничего не мог с собой поделать? Не была ли я для него, спрашивала я себя, столь же неотразимой, как и он для меня?

Могло ли это моё предположение быть правдой?

Его пристальный взгляд давил на меня.

Я стояла перед ним на коленях, голая, испуганная и дрожащая.

Я знала, что меня хотят. Причём не так, как могли бы хотеть свободную женщину, во всем её высоком, драгоценном, августейшем достоинстве, окружённом традициями, кодексами, обычаями, соглашениями, правами и правилами приличия. Меня хотели так, как желают рабыню со всей грубой, бескомпромиссной, полнотой и похотью. Как бесправное животное, повиновение которого должно быть мгновенным и несомненным, кому остаётся только надеяться, что им останутся довольны, кому оставлена лишь одна надежда, надежда на то, что ему позволят служить господину. Как животное, страсть которого не должна быть чем-либо ограничена или сдержана. Как животное, которое существует только для того, чтобы принадлежать. Как находящуюся в собственности женщину, обязанную доставить ему необузданное удовольствие.

— Ты — презренная, тщеславная, надменная, измучившая меня маленькая самка слина, — прошипел мужчина, — но теперь, моя маленькая самка слина, твоё время мучить меня кончилось.

— Я не понимаю, — пролепетала я.

— Ты достаточно наигралась в свои игры, — сказал он.

— Я не понимаю, — испуганно повторила я.

— Расставь колени в стороны, — бросил мой хозяин.

— Господин? — воскликнула я.

— Живо, — рявкнул Десмонд.

— Да, Господин, — вздрогнула я.

— С этого момента, это — способ, которым Ты должна стоять на коленях, — сообщил мне он, — это то, чем Ты должна быть.

«Да, — подумала я про себя, — это — то, чем я должна быть, и чем я хочу быть. Даже на Земле я была рабыней, просто на меня никто не надел ошейник. Я жила за чужой счёт, была эгоистичной, мелочной, неглубокой и скверной. А затем, совершенно заслуженно, полностью правильно, я была переправлена на Гор, где должна носить ошейник, для которого родилась».

— Я стою перед моим Господином в позе рабыни для удовольствий, — констатировала я.

— Тебя обучали как рабыню для удовольствий, не так ли? — осведомился мой хозяин.

— Да, Господин, — подтвердила я, — в доме Теналиона в Аре.

— Встань, — приказал он, — повернись спиной ко мне, отведи руки назад.

Едва я это сделала, как на моих запястьях сомкнулись наручники.

Рука мужчина тут же сгребла в кулак мои волосы, я была согнута головой к его бедру, а затем в таком положении, спотыкаясь на каждом шагу, была увлечена вглубь внутреннего двора, где в скрытом от чужих глаз месте, он бросил меня к своим ногам, на толстый слой мягкой травы, такой богатой, глубокой и живой.

Я испуганно смотрела на него и, намного натянув цепочку наручников, удивлённо спросила:

— Здесь, Господин?

— Я устал мучиться, — прорычал Десмонд. — Ты можешь быть никчёмной, ничего из себя не представляющей, но Ты — заманчивый кусок мяса, которым я собираюсь пировать.

И в следующее мгновение, очутившись в его руках, я почувствовала охватывающий меня экстаз.

— Да, да, Господин! — выкрикнула я в третий раз и взмолилась: — Пожалуйста, освободите мне руки!

— Нет, — отрезал он.

Позже, когда моим рукам всё же дали свободу, я вцепилась в него под лунами Гора. Позже он позволил мне сползти к его бедру. А ещё позже мой Господин поднял меня на руки, почти как если бы я могла быть свободной, и отнёс меня в дом, в свою комнату. Там он засветил лампу и приковал мою лодыжку к кольцу в ногах его кровати. Я заключила, что мне будет позволено спать здесь, на цепи у его ног.

— Спасибо, Господин, — всхлипнула я.

В его ошейнике я нашла своё место в жизни, свою радость и своё искупление.

— О, пожалуйста, Господин, ещё раз, — попросила я, протягивая к нему руки.

И он снова привлёк меня к себе.

— Но я же не буду снова закована в наручники? — поинтересовалась я.

Но мои запястья были отведены за спину и на них сомкнулись браслеты наручников.

— На меха, — скомандовал Десмонд. — На колени, голову вниз!

— Да, Господин, — промурлыкала я, и почувствовала его руки, сжавшие мои бёдра.

Я дернула руками, но была беспомощна в его узах.

— О-о-ох, — протяжно вскрикнула я. — О! О-о! Да, Господин, да-а!

* * * *

— Господин ведь не собирается меня продавать, не так ли? — испуганно спросила я.

— А Ты считаешь себя насколько стоящей? — поинтересовался Десмонд.

— Уверена, у Господина появилось некоторое понимание моей возможной ценности, — предположила я.

— А вот это мы ещё посмотрим, — усмехнулся он.

— О-о-охх! — протяжно закричала я.

— Ну что, Ты достаточно унижена? — осведомился мой хозяин.

— Я была унижена уже в течение долгого времени, — сказала я. — Я была унижена с того самого момента, как на меня первый раз надели ошейник. Рабыне не позволена гордость.

— Тем не менее, — хмыкнул мужчина, — иногда я чувствовал, что Ты бывала немного надменной.

— Трудно быть надменной, — заметила я, — когда на тебе рабская туника, то есть ты практически полуголая.

— И всё же, иногда Ты вела себя как высокомерная маленькая шлюха, — вспомнил он, — когда Ты, будучи под моей опекой, знала, что тебя не будут трогать.

— Именно это меня и сердило, — объяснила я.

— То есть Ты хотела, чтобы тебя трогали, — заключил Десмонд.

— Конечно, — кивнула я.

— Ты была соблазнительной маленькой тастой, — сказал он.

— Возможно, я немного дразнила вас, тонким движением, позой, поворотом головы, взглядом через плечо, улыбкой.

— Я хорошо знал об этих хитростях, — заверил меня он.

— А я очень надеялась, что господин о них знает, — призналась я.

— Одно дело, когда такими вещами развлекается свободная женщина, — заметил Десмонд. — И совсем другое, когда это делает рабыня.

— Я не вижу большой разницы, — не согласилась я.

— Рабыня после такого запросто может оказаться в руках мужчины, — пояснил он.

— Конечно, — улыбнулась я.

— Вы — обольстительные маленькие животные, — усмехнулся мой господин.

— Мы — рабыни, — засмеялась я.

— А рабыни хотят чтобы их трогали, — заключил он.

— Конечно, — согласилась я. — О-о-охх!

Я не удержалась от протяжного стона, поскольку он дотронулся до меня, и именно так, как можно было бы трогать рабыню.

Насколько же мы беспомощны!

— Должен заметить, — усмехнулся Десмонд, — что это довольно приятное занятие, трогать тебя.

— Уверяю вас, — выдохнула я, — теперь я хорошо тронута.

— Это — только начало, — пообещал он мне.

— Теперь Вы уже не думаете о том, чтобы продать меня, не так ли?

— Теперь, когда Ты была унижена, потрясена и несколько раз хорошо использована, — задумчиво проговорил мужчина, — когда Ты накричалась до хрипоты, жалобно умоляя меня о большем, было бы забавно отвести тебя на рынок и избавить себя от твоего присутствия.

— Со мной может быть сделано всё, Господин пожелает, — вздохнула я, — поскольку я — рабыня.

— А чего хотела бы Ты сама? — полюбопытствовал мой хозяин.

— Чтобы Вы оставили меня в своём ошейнике, — ответила я. — Я ваша, и была таковой с того самого раза, когда увидела вас на Суловом Рынке!

— И Ты думаешь, что сможешь быть хорошей рабыней? — осведомился он.

— Я буду стараться изо всех сил, Господин! — пообещала я.

— Что ж, очень хорошо, — кивнул Десмонд. — Тогда ублажи меня как рабыня, которой Ты являешься.

— Да, Господин, — с благодарностью откликнулась я.

— В своём прежнем мире, — сказал он спустя некоторое время, — насколько я понимаю, Ты была грамотной.

— Да, Господин, — подтвердила я.

— И у тебя были положение и средства, Ты была образованной и рафинированной, могла ходить, где тебе захочется, выбирать свою дорогу в жизни, изысканно одеваться и обуваться и всё такое? — поинтересовался он.

— Да, Господин, — ответила я.

— А здесь Ты — голая рабыня, — подытожил Десмонд.

— Но я не оставляю надежды, — улыбнулась я, — что мой Господин, если я окажусь достаточно приятной для него, может предоставить мне некий предмет одежды.

— Например, тряпку или что-нибудь в этом роде, — усмехнулся мой хозяин, — если, конечно, Ты окажешься не достаточно приятной, а полностью приятной.

— Да, Господин, — согласилась я.

Ещё на Земле я ощутила, что должна быть рабыней мужчин, таких как мужчины Гора, но я никак не могла ожидать, не своего переноса на Гору, не своей продажи.

— И здесь, — добавил Господин, — Ты — неграмотная.

— Я даже не могу прочитать надпись на моём ошейнике, — пожаловалась я.

— Тебе и не нужно это читать, — пожал он плечами, — вполне достаточно, что Ты знаешь, что там написано.

— Как раз этого я пока не знаю, — напомнила я. — А можно мне спросить, что там написано?

— Там сказано, — ответил он, — «Я принадлежу Десмонду из Харфакса».

— Я надеюсь, он будет мною доволен, — улыбнулась я.

Среди рабынь распространено, интересуясь у другой девушки о её владельце, спросить: «Кто бьёт тебя плетью?». В такой ситуации я бы ответила: «Десмонд из Харфакса», или «Мой Господин — Десмонд из Харфакса». Безусловно, девушка могла бы вообще ни разу не почувствовать плеть. Ведь если девушкой полностью довольны, с плетью ей приходится встречаться крайне редко, если вообще приходится. И, естественно, мы изо всех сил стараемся, чтобы нами были довольны, и надеемся, что нас сочтут приятными. Это ведь, прежде всего, в наших интересах, чтобы нами были довольны. Мы ведь не свободные женщины. Мы — рабыни. Безусловно, боязнь плети — более чем веская причина стремиться и надеяться, чтобы тобой были довольны, но, я думаю, что не менее распространено, особенно после того как девушка провела в ошейнике своего господина какое-то время, стремиться и надеяться, чтобы ею были довольны, потому что она сама хочет этого, не из страха перед плетью, а по другой причине, которую, возможно, от господина лучше скрывать.

— Мы скоро должны отправиться в Харфакс, — сообщил мне Десмонд.

— Я даже не знаю касту своего Господина, — пожаловалась я.

— Она — та, какой я хочу, чтобы она была в данный момент, — сказал он, — Кузнец, Лесник, Поэт или Певец, Ткач, Крестьянин, Писец и так далее.

— Я не понимаю, — растерялась я.

— Иногда удобно быть представителем одной касты, иногда другой.

— Это — маскировка, — догадалась я.

— Конечно, — кивнул мужчина. — Во время неких мероприятий, лучше быть из той касты, которая хорошо гармонирует с временем и местом, чтобы привлекать меньше внимания.

— Но у Господина должна быть каста, — заметила я.

— Мои одежды, — пожал он плечами, — если бы я решил их носить, были бы бело-золотыми.

— Действительно, — признала я, — они бы слишком выделялись.

— Как Ты могла бы догадаться, — сказал Десмонд, — в Торговых палатах, особенно в высоких Торговых палатах, можно узнать много интересного и важного. Например, там можно ознакомиться с маршрутами и городами, с товарами и рынками, с таможней и политикой, с опасениями и сплетнями. Вхожий в этот круг очень многое может услышать, увидеть и изучить. Мне случалось иметь дело с людьми из Торвальдслэнда, из Бази, Шенди и Турии. Таким образом, благодаря общению в Торговых советах, встречам на ярмарках, мне стало известно о необычных покупках, о караванах иногда загружавшихся для экспедиций в неясные места назначения, которые кажутся лежащими вне привычных рынков. Кто-то опасался нарушения прерогатив нашей касты, другие, игнорирования источников прибыли или сокрытия их от касты, третьи того, что вокруг разворачиваются таинственные события, относительно которых следовало бы провести некоторое расследование. Узнал я о таинственных кораблях, и о существовании кюров, и о присутствии их в нашем мире. Всё это не добавляло спокойствия, я начал всерьёз подозревать о наличии обширного заговора, опасаться интриг, начатых чужими нашему миру существами. И я отправился в Ар, который, как я предположил, вероятнее всего, мог стать центром таких событий, если они не были плодом моего воображения. В одной из таверн Ара, скорее случайно, от мужчины по имени Петран, я узнал о Леди Бине и Гренделе.

— А Господин часто посещает таверны? — тут же полюбопытствовала я.

— Возможно, я продам тебя в одну из них, — пригрозил мне он.

— Пожалуйста, не надо, — попросила я.

— Я подумал, что было бы неплохо изучить этот вопрос, — продолжил Десмонд свой рассказ. — Мимоходом я повстречал потрясающе привлекательную рабскую девку, которая, крайне нелепо, оказалась рабыней женщины. Лично мне было ясно с первого взгляда, что она должна была быть рабыней мужчины.

— Да, Господин, — не могла не согласиться я, прижимаясь к нему поплотнее.

— Большую часть из остального, — закончил он, — Ты знаешь.

— Господин установил контакты, — заметила я. — Господин добрался даже до Порт-Кара. Рабыня предполагает, что о том, что мы узнали в Волтае, следовало сообщить другим, тем, кто тоже может быть обеспокоен подобными вещами и кто может задействовать большие силы.

— Моё мнение было точно таким же, — кивнул Десмонд.

— Насколько я понимаю, листы с кодами каиссы, информация о планах кюров и заговоре были преданы, кому следует, — заключила я.

— Я и другие, сделали всё, что смогли, — сказал мой господин. — Думаю, что к настоящему времени с советами ста городов, по крайней мере, связались. Безусловно, у меня есть причины подозревать, что находящиеся во власти войны фракций советы большинства городов просто проигнорируют полученную информацию, либо отнесутся к ней как к смехотворным выдумкам, отмахнувшись от неё, как от не имеющего значения, нестоящего внимания фарса, обмана или истерии, возможно, приняв их в лучшем случае за неоправданные тревоги, переданные сумасшедшими.

— Господин сделал, что мог, — попыталась успокоить его я.

— На данный момент, — кивнул он. — Теперь пришло время заняться моими делами, которыми я долго пренебрегал.

— Господин отправляется в Харфакс? — уточнила я.

— Да, — подтвердил он. — На этот раз под личиной фургонного мастера.

— Это — тот, кто делает фургоны или их обслуживает? — попыталась угадать я.

— Верно, — подтвердил Десмонд.

— Наверное, никому не придёт в голову подозревать, что у ремесленника может находиться богатство, вывезенное из Волтая.

— Я куплю фургон и тарларион, а потом присоединюсь к каравану, — сообщил мне он.

— А Харфакс — красивый город? — полюбопытствовала я.

— Я считаю, что да, — ответил мой хозяин.

— Я буду с нетерпением ждать встречи с ним, — заверила его я.

— И впервые Ты увидишь его, — заявил Десмонд, — идя на цепи, примкнутой к задку моего фургона.

— Я должна буду быть прикована к фургону? — удивилась я.

— У тебя есть возражения? — осведомился он.

— Нет, Господин, — поспешила заверить его я, не имея никакого желания снова подвергаться порке. — Так значит Харфакс — красивый город?

— Я в этом уверен, — ответил Десмонд.

— Думаю, что там хватает рабынь, — предположила я.

— Конечно, — кивнул он. — Харфакс славится красотой своих рабынь.

— Я ревнива, — предупредила я.

— Там будет много красивых рабынь, — усмехнулся он. — И многих там продают.

— Оставьте меня себе, Господин, — попросила я.

— Посмотрим, стоишь ли Ты того, чтобы тебя оставлять, — сказал мой хозяин.

— Я приложу все усилия, — тут же пообещала я.

— Прежде чем мы уедем, — сообщил мне Десмонд, — мы посетим Гренделя и Леди Бину, Астринакса и Лика, и возможно некоторых рабынь.

— Я очень надеюсь сделать это, — призналась я.

— Небольшой банкет, или даже два, — сказал он, — были бы уместны.

— В ресторане Менона есть неплохой частный кабинет, — сообщила я.

— Превосходная мысль, — признал Господин, — но я также подумываю и о саде позади дома.

— У Господина остались приятные воспоминания об этом саде? — улыбнулась я.

— Да, — подтвердил он.

— Рабыня очень рада, — сказала я.

В этом саду мой Господин получил от своей рабыни большое удовольствие. Её чувства ничего не значили, но могла ли она забыть траву, запах цветов, ветер, шелестевший листвой наверху, силу его рук и свою беспомощность, его прикосновения и губы, его нежность и язык, вынуждавшие её вынести сотни прикосновений, некоторые ожидаемые, другие неожиданные, некоторые властные, другие красиво тонкие. Часто ему приходилось зажимать ей рот, чтобы крики, вопли и стоны бескомпромиссно используемого, эксплуатируемого движимого имущества не раздражали соседей.

— Мы могли бы поставить там стол и сидеть вокруг него на циновках, — предложил он.

— Но не в особом месте, — улыбнулась я.

— Верно, — расплылся в ответной улыбке Десмонд, — в особом месте не стоит.

Тем местом, которое мы имели в виду, был тихий, скрытый от глаз, поросший мягкой травой и цветами, укромный уголок сада, лучше всего подходящий для пиров рабовладельца.

— Леди Бина может захотеть повторить развлечение больше чем пару раз, — заметила я.

— Подозреваю, что так и будет, — согласился мой Господин. — Но мы не можем тянуть с возвращением в Харфакс вечно.

— И когда мы отправляемся? — поинтересовалась я.

— Через несколько дней, — неопределённо ответил Десмонд.

— Я голая и прикованная, — намекнула я. — Я во власти Господина.

— И что? — словно не понял он.

— Разве сейчас не самое время проверить кандалы? — спросила я.

— Ах Ты, самка слина, — улыбнулся мужчина.

— Господин? — выдохнула я, когда он опустился на колени рядом со мной и положил руку на мою левую щиколотку.

Он тщательно исследовал замок ножного браслета, убедившись, что моя лодыжка надёжно заперта. Я немного поёрзала, стоя на коленях. От близости моего господина меня начала бить лёгкая дрожь. Затем он подергал цепь, проверяя её крепление к кольцу браслета, а потом и к рабскому кольцу, установленному в ногах его кровати.

Когда мужчина встал, я протянула к нему свою руку.

— Рабыня прикована надёжно, — констатировал он.

— Господин! — воскликнула я.

— Что? — как ни в чём не бывало, спросил Десмонд.

— Ничего, — вздохнула я, опустив голову.

Он снова отвернулся и у меня непроизвольно вырвался испуганный шёпот:

— Господин.

— Что-то не так? — осведомился мой хозяин, и встретившись со мной взглядом, спросил: — Что случилось?

— Я начинаю понимать, — всхлипнула я, — каково это, быть отвергнутой.

— Только сейчас? — уточнил Десмонд.

— И раньше тоже, иногда, — согласилась я, — среди фургонов, на ночёвках в Волтае, в Пещере.

— Но теперь особенно? — угадал он.

— Да, — вздохнула я.

— Они ненадолго успокоились, — объяснил господин. — А теперь всё начинается снова.

— Это Вы сделали это со мной? — спросила я.

— Не я один, — развёл он руками. — Но Ты ведь чувствовала такие вещи и раньше.

— Да, — неуверенно сказал я.

— Это обычное дело, — кивнул мужчина. — Иногда это начинается прямо на сцене торгов, когда ты стоишь босыми ногами, утопая в опилках, а мужчины предлагают за тебя цену, и Ты осознаёшь, что тебя продают. Иногда уже впервые оказавшись в рабской клетке, когда Ты стоя на коленях и сжимая прутья, выглядываешь наружу. Иногда это случается ещё раньше, уже когда с тебя срывают одежду и защёлкивают на твоём горле ошейник. Уверен, что Ты даже на своей прежней планете должна была чувствовать такие эмоции.

— Неутолённые желания, страсть, любопытство, беспомощность следовало отвергать, — сказала я.

— Но здесь всё по-другому, — напомнил Десмонд.

— Здесь я — рабыня, — прошептала я.

— Теперь ты знаешь о своей уязвимости, о том, что ожидается от тебя, о том, чем Ты можешь и должна теперь быть, как и о том, что ты всегда хотела этим быть.

— Я боюсь, — призналась я.

— Уверен, тебе уже случалось чувствовать беспокойство, возбуждение, дискомфорт, напряжённость рабыни и прежде, — заметил он.

— Это делает меня беспомощной, — пожаловалась я.

— Готов поспорить, что твои рабские огни начали разгораться уже в доме Теналиона, — предположи Десмонд.

— Ничего нельзя поделать с такими вещами, — вздохнула я.

— Ты и не должна, — пожал плечами господин.

— Мне нужно попытаться подавить их, отрицать и перебороть их, — заявила я.

— Ты больше не на Земле, — напомнил мне он.

— Нужно попробовать! — всхлипнула я.

— Ты на Горе, — повторил Десмонд. — Здесь это не разрешено.

— Нужно попробовать! — прошептала я.

— Почему? — спросил мужчина.

— Я должна побороть их!

— Ты не сможешь, — заявил он.

— Конечно же, Вы войдёте в моё положение и будете добры ко мне, — сказала я.

— Нет, — отрезал господин, — и никто, ни один не другой рабовладелец не будет.

С какой радостью я услышала то, что мне не будет оставлено никакого выбора, кроме как быть безоговорочно такой, поскольку я сама хотела быть такой, уязвимой рабыней во власти моего господина.

— Я думаю, — покачал он головой, — что Ты, как я уже предположил ранее, всё ещё не можешь до конца понять того простого факта, что в это вовлечено гораздо больше чем просто запреты, разрешения, команды и так далее. Как только эти вещи начались, а я уверен, что они уже живут в тебе, они возьмут своё, с той же неотвратимостью, как голод или жажда.

— От таких лишений можно умереть, — простонала я.

— К счастью нет, — успокоил меня господин, — в противном случае, насколько я понимаю, женская половина населения твоего прежнего мира было бы значительно уменьшена.

Я не ответила на это. В действительности, я знала, что многие, если не вообще все женщины моего прежнего мира жили в сексуальной пустыне. Насколько же ошеломлены были некоторые из них, оказавшись на Горе, когда открыли для себя истинных мужчин, тех, у ног которых их раздели и заключили в ошейники, тех, перед которыми они могли с благодарностью стоять на коленях.

— Они могут, конечно, — добавил Десмонд, — быть несчастными, сознавать, что мучаются, и терпеть постоянно терзающий их дискомфорт.

— Да, Господин, — согласилась я, вспомнив рабынь в доме Теналиона, которых в порядке подготовки к продаже лишали секса.

Я часто слышала, как они стенали и царапали пол в своих клетках. Мне также рассказывали о красивых рабынях, ползущих к ногам ненавидимых ими хозяев, жалобно умоляя о ласке и облегчении.

— Рано или поздно, — продолжил господин, — рабские огни начинают разгораться в животах всех рабынь. Затем, в течение довольно долгого времени, их вспышки становятся всё более частыми и более интенсивными. Они будут бушевать внутри тебя, выворачивать тебя наизнанку, жечь твои живот и тело своим всепроникающим настойчивым пламенем.

— Как жестоки мужчины, — всхлипнула я.

— Они — мужчины, — развёл руками Десмонд.

— Они — Господа! — добавила я.

— А женщины? — уточнил он.

— Рабыни! — сердито буркнула я.

— Я сомневаюсь, что Ты в настоящее время сознаёшь это, — сказал господин, — но самые сильные узы на рабыне — это не верёвки и не кожа, не шнуры и не железо. Это — её рабские потребности.

— И это мужчины сделали её такой! — воскликнула я.

— Да, — не стал отрицать он.

— Но я не хотела бы, — шёпотом призналась я, — ничего иного.

— А ничего иного и не будет, — заверил меня Господин.

— Неудивительные, что свободные женщины нас так ненавидят! — проворчала я.

— Они знают, что женщины принадлежат мужчинам, — усмехнулся он, — и, видя перед собой рабыню, они видят лучшее доказательство этого. Ведь она именно та женщина, которая реально принадлежит мужчинам.

— Да, Господин, — не могла не согласиться я.

— Также, — продолжил Десмонд, — они в ярости от того, что красота рабыни выставлена напоказ, поскольку они сами втайне желают продемонстрировать свою. А ещё их бесит, что мужчины хотят удовольствий, вместо того, желать статуса, возможностей, карьеры, положения и престижа, которые они могут дать, и ищут не их, а рабыню. Они негодуют из-за того, что сексуальные потребности рабыни глубокие, сильные и явные, и что она может удовлетворить их. К тому же, они подозревают об эротических экстазах рабыни, сотрясающих всё её тело и разум, о жаре, наполняющем всё её подчинённое существование, о глубоких не поддающихся контролю оргазмах порабощённой женщины, о восторгах, о мольбах, о ежедневной радости в больших и маленький вещах той, кто познала ошейник господина.

— Господин, — шёпотом позвала я.

— Что? — спросил он.

— Возьмите меня, — попросила я.

— Твои рабские огни начали обжигать, не так ли? — уточнил Десмонд.

— Да! — призналась я.

— И Ты начала ощущать то, что они могут сделать с тобой, чем Ты можешь стать?

— Да! — простонала я.

— Вероятно, я должен был бы тебе отказать, — покачал он головой.

— Нет, пожалуйста, не отказывайте мне, Господин, — взмолилась я. — Будьте милосердны, Господин!

— То есть, Ты, бывшая женщина Земли, — уточнил мой хозяин, — просишь о сексе?

— Да, Господин, — подтвердила я. — Я прошу о сексе. Я умоляю об этом!

— Ты просишь о сексе так, как это делает рабыня? — поинтересовался он.