Заговорщики Гора

Глава 10

Я аккуратно сворачивала отутюженные простыни. Они были выстираны в общественных корытах, высушены на ветру, а позже спрыснуты водой и отглажены тяжёлым утюгом, нагретым на стальной пластине, установленной над огнём.

Я теперь носила тунику, приличествующую для рабыни женщины, коричневую, с закрытой шеей, длиной до середины икр, совсем не такую, в которую мужчина, скорее всего, нарядил бы свою рабыню. Но с другой стороны, это всё же не было жестокой насмешкой сулового мешка, упомянутого во время торговли на Тарсковом Рынке.

На улицах и рынках мне случалось встречать других рабынь, служивших свободным женщинам, одетых в точно такие же, как и у меня, типичные предметы одежды. Они следовали за своими хозяйками, держа головы скромно склонёнными. Предполагалось, что они не должны были компрометировать своих хозяек, обмениваясь взглядами со встречными мужчинами. Одежда также должна была демонстрировать статус и вкус хозяйки, как и предполагаемое безукоризненное поведение её рабынь. Те не менее, что бы там ни предполагалось, в воздухе то и дело мелькали мимолётные улыбки и многообещающие взгляды, посылаемые такими предположительно добродетельными домашними животными и теми или иными крепкими, дерзкими парнями. Как-то раз я видела девушку, пойманную за таким занятием. Её хозяйка взбесилась и принялась беспощадно избивать невольницу хлыстом. Это продолжалось до тех пор, пока девушка с воплями и рыданиями не упала, и не покатилась по мостовой под обжигающими ударами. Я едва осмеливалась представить себя, что могло её ждать по возвращении домой, когда она оказалась у кольца для наказаний.

Очнулась я там же, во внешней комнате Тарскового Рынка. Меня привели в сознание грубо и незамысловато, окатив ведром холодной воды. Хватило всего лишь одного ужасного, ошеломляющего мгновения, чтобы вспомнить причину моего обморока. За это мгновение мои глаза успели встретиться с глазами этого огромного, присевшего на пороге зверя и смотревшего на меня в упор из глубины капюшона. Свободный плащ скрадывал очертания его фигуры, но я уже знала, что под тёмной тканью скрывалась массивная, но на удивление проворная форма жизни, покрытая густым мехом гора мускулов, широкогрудое, двуногое, или почти двуногое, существо, существо, о существовании которого я не имела никакого представления, и к встрече с которым я была совершенно не готова. Он мог выпрямиться и стоять вертикально, тем самым освобождая свои цепкие верхние конечности для работы с инструментами, но, как мне предстояло узнать позже, он также мог перемещаться и на четырёх конечностях, используя для движения их все, при этом двигался он намного быстрее чем могли бы бежать мужчина или женщина. Форма его морды, или, если хотите, лица, наводила на мысль, что он был своего рода животным, причём животным хищным, агрессивным и плотоядным. И всё же, исходя из использования им устройства, или переводчика, по-прежнему свисавшего с его шеи, и того как он освободил меня от цепи, я заключила, что он обладает разумом. Но, что интересно, вывод о его разумности ничуть не смягчил моей тревоги, скорее наоборот, это усилило мои страхи, поскольку это означало, что передо мной не обычный зверь, который мог бы преследовать свою добычу вслепую, повинуясь одним лишь инстинктам, пусть даже порой очень хитроумно, но тот, кто будет делать это полагаясь на терпение, логику и трезвый расчёт. Наверное, это была самая необычная и пугающая одежда, которую только мог носить разум.

Нас разделяло не больше дюжины футов. Все мужчины держались от него подальше, похоже, ни у одного из них так и не возникло желание к нему приблизиться. Я дёрнулась, попытавшись встать, но смогла лишь перекатиться на бок. За то время, что я пролежала без сознания, меня крепко связали. Мои запястья были связаны за спиной, а руки плотно притянуты к бокам. Кроме того на моей шее появился кожаный ошейник, с которого свисал поводок, причём конец этого поводка был зажат в одной из массивных лап зверя.

— Пожалуйста, спасите меня, Господа! — прорыдала я, обращаясь к мужчинам. — Я буду хорошей рабыней! Оставьте меня себе! Неужели я для вас не привлекательна? Позвольте мне ублажать вас, полностью, безоговорочно и покорно, удовлетворяя даже самые наименьшие ваши прихоти, всеми возможными рабскими способами! Я вам понравлюсь, очень понравлюсь. Спасите меня! Не дайте этому монстру забрать меня!

Я очень надеялась, что они должны были испытывать хоть какую-то жалость или сочувствие к той, кто, в конце концов, была женщиной их собственного вида, пусть она и носила клеймо, выжженное на её левом бедре.

— Пожалуйста, Господа! — захлёбывалась я слезами. — Пожалуйста, Господа!

— За тебя заплатили, — развёл руками старший из мужчин.

— Верните ему деньги! — взмолилась я. — Продайте меня кому-нибудь другому!

— Это были хорошие деньги, — сказал Петран. — Всё в порядке.

— Пожалуйста! — не теряла я надежды.

— Слишком поздно, — вздохнул один из мужчин.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — всхлипывала я, вдавливая голову в пол.

— У нас — честный дом, — заявил старший.

Вдруг я почувствовала, что поводок натянулся в тугую, вынуждая меня поднять голову. Мне просто пришлось взглянуть вдоль поводка на нависающего надо мною монстра.

В последний раз окинув настороженным взглядом комнату, отчего мужчины отпрянули назад, он отступил за дверь. Я так и не смогла подняться на ноги, и была просто вытянута из комнаты. Моё плечо пробороздило по деревянному полу, а затем я оказалась на камнях улицы.

— Не ешьте меня! — простонала я, лёжа на боку и жалобно глядя на него, мрачной скалой возвышающегося в тени стены.

Сказать, что я была испугана, это ничего не сказать.

Двое или трое мужчин появились в дверном проеме. Их тёмные контуры были чётко обрисованы на фоне света, горевшего в комнате за их спинами.

Низкое рычание, в котором прозвучала очевидная угроза, вырвалось из горла животного, и мужчины ушли, захлопнув дверь. Я чётко слышала топот их ног, когда они убегали.

На улице стало совсем темно.

Поводок сначала ослаб, а затем дважды дёрнулся. Это был сигнал, понятный дрессированному животному.

Мне ничего не оставалось, как попытаться встать и следовать за ним.

Вероятно, пришло мне в голову, что я не была первой женщиной, которую он имел на своём поводке! Кто мог научить животное этому? Что стало с другими? А вдруг их съели?

Я попыталась подняться, но мои ноги отказывались держать вес моего тела.

— Простите меня, Господин, — простонала я. — Я не могу стоять. Я слишком слаба. Я слишком испугана.

Я съёжилась, ожидая удара свободным концом поводка, но мои ноги действительно не держали меня.

— Простите меня, Господин, — прошептала я.

Он снова подал мне простой сигнал поводком, и сделала ещё одну попытку подняться, закончившуюся так же, как и предыдущие. Я опять рухнула на камни.

Тогда зверь приблизился ко мне вплотную и присел рядом со мной лицом ко мне. Он скрестил мои лодыжки и свободным концом поводка связал их.

Я смотрела на это, странно очарованная происходящим.

Разумеется, в доме меня, как и других рабынь, познакомили с различными способами связываний и ограничивающих свободу приспособлений, которым мы могли быть подвергнуты. Привычка к узам различных видов является частью нашего обучения. В дополнение к этому рабынь инструктируют относительно типичных реакций на различные связывания, например, как использовать их, чтобы они стали преимуществом, как привлекательно носить их, как выглядеть обольстительно, двигаясь в них, как использовать их, чтобы увеличить свою желанность, как сочетать их с движениями и выражением лица, чтобы возбуждать и стимулировать господина, и так далее. Безусловно, верёвки, шнуры, браслеты, цепи и прочие аксессуары, не только привлекательно выглядят на рабыне, но ещё и, поскольку она понимает своё подчинённое положение, свою уязвимость и беспомощность, играют свою роль в усилении её сексуальности, восприимчивости, готовности и страсти. Зачастую рабыня сама просит о том, чтобы её связали. Безусловно, само по себе состояние неволи, помимо вопросов лишения свободы, с его сигналами, ритуалами, предметами одежды, поведением, аксессуарами, ожиданиями и так далее, является интенсивно и глубоко сексуальным. Это — образ жизни, богато наполненный сексуальностью, и, учитывая радикальный половой диморфизм человеческого вида, обусловленный тысячелетиями естественного отбора, это очень естественный образ жизни, находящийся в согласия с биологическими истинами человеческой природы.

Наблюдая, как зверь связывает мои лодыжки, я отметила, что он использовал воинские узлы, того вид, которые быстро и легко обездвиживают женщину. Поскольку женщин на Горе обычно рассматривают как трофей, представляющий не меньший интерес, чем, скажем, кубки и гобелены, воинов изначально обучают таким узлам. Посредствам их женщина может быть сделана совершенно беспомощной в течение ина. Я немного пошевелила лодыжками, и заключила, что связаны они были на славу.

Где, спрашивался я себя, такое животное могло научиться таким узлам? Конечно, он не мог быть членом Алой Касты. Быть может, он когда-то был знаком с воином, где-нибудь в том или ином мире.

Я пока слишком мало знала о Горе, но мне не казалось вероятным, что животное этого вида имело отношение к местной фауне.

— Я знаю, что Вы понимаете гореанский, — прошептала я.

Он посмотрел на меня, и уголок его губы немного приподнялся, демонстрируя кончик клыка.

— Там, в комнате, — поспешила объяснить я, — ваше устройство, переводчик, преобразовало ваш язык в гореанский, но оно не переводило человеческую речь на ваш язык. Следовательно, Вы знаете гореанский.

Я знала, что некоторые люди могут понимать язык, котором они не владеют, или не хотят на нём говорить. К тому же, как может животное, тем более, такое как это, ясно сформулировать фонемы человеческого языка? По-видимому, не больше, чем мы смогли бы издать звуки его собственной речи. Как можно было бы говорить на языке джардов, вартов или тарларионов, даже если бы у них был язык?

Зверь поднял лапу к маленькому устройству, свисавшему на цепи с его шеи, и нажал на место в его центре.

Я сообразила, что переводчик был дезактивирован.

Затем, выпрямившись во весь рост, он издал то, что для меня казалось обычным рычанием. Это был гортанный рокот, продолжавшийся несколько инов, возможно, десять или пятнадцать, прогрохотавший надо мною. Меня пробрала дрожь.

— Пожалуйста, Господин, — взмолилась я. — Включите устройство, используйте ваш переводчик. Вы же не можете ожидать, что я пойму вас.

Я отчаянно старалась не понять, поскольку была уверена, что понять это просто невозможно, или что я не должна этого понимать, а возможно, и не хотела, и более того отказывалась понимать, но к своему величайшему удивлению осознала, что поняла.

Я изумлённо уставилась на него.

Он сказал, что он — Грендель, высокий кюр из мира Агамемнона, Одиннадцатого Лица Неназванного, что он по собственному желанию покинул свой мир, чтобы сопровождать и защищать женщину, Леди Бину, также бывшую уроженкой того мира.

— Ты меня поняла, — заключил он.

— Да, Господин, — вынуждена была признать я.

Безусловно, я поняла очень немногое из того, что было сказано.

— Большинство представителей моего вида, если у меня вообще есть вид, — сказал он, — не может ясно произносить гореанские слова, по крайней мере, делать это разборчиво. У меня другое строение гортани, и мой язык немного отличается от их. На то есть причины, которые тебя не касаются. Я могу изъясняться на гореанском, если Ты со своей стороны сделаешь определённые усилия. Это тяжело сначала, но потом станет легче.

— Агамемнон, — растерянно сказала я, — это ведь античный король на Земле.

— Это, разумеется, не является его настоящим именем, — прорычал тот, кто представился Гренделем, — просто Ты не сможешь произнести его настоящее имя. Агамемнон кажется подходящим аналогом его настоящего имени. Его по некоторым причинам предложили сами люди. Похоже, они нуждаются в именах. Точно так же, у них не получится воспроизвести моё настоящее имя. Поэтому меня называют Грендель. Это имя, кстати, тоже было предложено людьми. Я предполагаю, что так называли некого монстра, или причудливую аномалию, одинокое существо, обитавшее на болотах, уродливое, пугающее, внушающее ужас, всеми ненавидимое, возможно, результат чьего-то неудачного эксперимента. Так что, мне это вполне подходит.

— Я — рабыня, — напомнила я.

В следующее мгновение мне вдруг пришло в голову, что я могла бы объявить себя свободной женщиной и на этом основании потребовать для себя свободы. Быть может, у меня получилось бы смутить или ввести его в заблуждение? Разбирается ли он вообще в таких вещах? Разумеется, я бы ни за что не осмелилась даже думать о том, чтобы провернуть подобный фокус с настоящими гореанами, хотя бы по причине своего страха перед ужасающими последствиями, ожидавшими меня если, и даже не если, а когда обман раскроется. Кому захотелось бы жить всю последующую жизнь в кандалах и с шеей, запертой в высоком тяжёлом ошейнике с шипами? А как бы она жаждала обычного ошейника и простой туники.

— Верно, — согласился он.

Ну конечно, я была рабыней, и должна была восприниматься таковой даже этим животным. На мне не было ошейника. Тот, что я носила в игорном доме, сняли сразу по прибытии на Тарсковый Рынок, но рабская отметина, маленькая, красивая, хорошо заметная и безошибочная никуда с моего бедра не исчезла. К тому же, я была куплена. А ещё связана и взята на поводок как рабыня.

Разве у кого-то могли возникнуть сомнения относительно того кем теперь была бывшая Аллисон Эштон-Бейкер? Она была рабыней.

— Продайте меня, — прошептала я. — Продайте меня!

И снова его губы немного приподнялись, обнажив клыки.

— Пожалуйста, не ешьте меня, Господин, — взмолилась я.

— Я не ем людей, — заверил меня он, и я с облегчением выдохнула, но тут же задрожала снова.

Насколько правдивы были его слова?

Его морда, размер и форма головы, клыки, глаза, обращённые вперёд, всё указывало на плотоядное животное.

Он склонился надо мной и, аккуратно, словно ребёнка, обхватив меня руками, поднял. Какой маленькой я почувствовала себя на его руках.

— Пожалуйста, продайте мне, — снова попросила я.

— Ты мне не принадлежишь, — напомнил он.

Я попыталась вывернуться, но, опутанная верёвками, была совершенно беспомощной.

— Лежи спокойно, — приказал зверь.

Изначально я была уверена, что я принадлежала женщине, назвавшейся Леди Биной. Теперь у меня возник вопрос, не могла ли она купить меня для другого. Что если она купила меня для этого зверя? А вдруг я была куплена для него в качестве пищи, дешёвой еды?

— Не шевелись, — снова предупредил меня он, и я замерла, вытянувшись на ложе его могучих рук, чувствуя себя необыкновенно несчастной.

Зверь начал стремительно, но осторожно, двигаться вдоль тёмной улицы.

Лишь однажды нам повстречался человек, появившийся и тени дверного проёма, но услышав неожиданный, предупреждающий, пугающий рык, быстро заскочил обратно.

Думаю, что я была напугана ничуть не меньше того парня, исчезнувшего в дверном проёме так же быстро и тихо, как тень, исчезающая среди других теней. В конце концов, ведь это именно я была товаром, лежавшим на руках ужасного животного.

Наше стремительное движение продолжалось уже несколько енов, когда до меня внезапно дошло, что он нёс меня, как носят свободную женщину. Рабыню обычно несут, перекинув через левое плечо, головой назад, придерживая левой рукой. Таким образом, рабыня не может видеть, ни куда её несут, ни что или кто находится перед её носителем. Это также помогает ей лучше понять себя товаром, которыё несут, как могли бы нести мешок сулов, рулон ткани, ящик ларм, связку турпахов. Кроме того, при таком способе переноски правая рука её носителя остаётся свободной.

А ещё я сообразила, что заговорила, причём не один раз, без разрешения. И меня не то, что не наказали за это, но даже не предупредили о предосудительности такой неприличной неосмотрительности, такой преступной самоуверенности. И это притом, что меня несли как свободную женщину.

У меня были основания быть уверенной, что Леди Бина не была уроженкой Ара, на что указывал, прежде всего, её акцент, а судя по её поведению, возможно, она не была и гореанкой. Я подозревала, что меня, при моей неосведомлённости, вполне можно было бы уверить в её гореанских корнях и культуре. Что же до зверя, то и тут я подозревала, что он не имел никакого отношения к Гору. Он даже не понимал, как нужно носить рабынь. Таким же образом, он мог не понимать многих нюансов обращения с рабынями. Данный факт я могла бы использовать к своему преимуществу. Однако при этом он связал меня как рабыню, и хорошо связал. Кроме того, разве он сам не упоминал о другом мире? Это наводило на мысль о том, что не только он, но и сама поразительно красивая Леди Бина могла бы происходить из такого мира, хотя она, я была в этом уверена, принадлежала к человеческому роду. Я не понимала природы этого животного. Это была форма жизни, пугающая форма жизни, которая до настоящего времени мне была совершенно не знакома.

Я лежала на руках зверя, нёсшего меня по тёмным улицам, настолько спокойно, насколько это было возможно в данной ситуации.

После пожара в игорном доме и моей доставки вместе с остальными моими сёстрами по цепи на Тарсковый Рынок, все мои надежды на приобретение подходящего владельца оказались разбиты вдребезги. Ну какому подходящему рабовладельцу пришло бы в голову приходить за рабыней на такой рынок? Кого можно было бы надеяться найти там? Разве что только кувшинных девок, девок чайника-и-циновки, так сказать тарскоматок. Разумеется, себя я тарскоматкой не считала. В игорном доме, как рабыня, я пользовалась заслуженной популярностью. Его посетители не нашли прежнюю Аллисон Эштон-Бейкер, босую и небрежно носящую ошейник и короткую, обольстительную тунику рабыню, вызывающей недовольство. А как она наслаждалась взглядами мужчин, направленными на неё! Она отлично понимала, что такие оценки являются лучшим доказательством её ценности! Свободная женщина, несомненно, бесценна, но у рабыни есть фактическая цена, та, которую мужчины готовы за неё заплатить. Мои соображения относительно желательного для меня владельца время от времени претерпевали изменения. Порой мне казалось, что предпочла бы слабого господина, которым я смогла бы управлять, вертеть и манипулировать, примерно также, как это происходит а типичной семье на моей родной планете, где супруга, благодаря культурным особенностям, привычна управлять, вертеть и манипулировать своим супругом, скорее к несчастью, страданию и расстройству обоих. Разве это не здорово, принадлежать слабому мужчине, рядом с которым можно было бы делать всё, чего тебе захочется? Безусловно, при этом нужно не забывать об осторожности. Всё же на мне был бы его ошейник, а на крюке висела бы плеть. Но чаще я думала, что скорее мне следовало быть настоящей рабыней, поскольку я хотела настоящего мужчину, того, кто будет жаждать меня изо всех своих сил, кого не удовлетворит ничто меньшее, кроме как владеть мною полностью, того, кто будет истинным рабовладельцем для рабыни, живущей во мне, того, перед кем я сама буду жаждать стоять на коленях, голой, в одном лишь его ошейнике, или, возможно, ещё в его цепях, того, к чьим ногам я рада буду склонить голову, того, кому я принадлежала бы, прямо и недвусмысленно. Я хотела быть его, его собственностью, принадлежащим ему товаром, его беспомощным имуществом, в полном соответствии с законом, как тем, что написан людьми, так и тем, что продиктован самой природой, во всём изобилии культуры и традиций. Я полагала, что должна быть рабыней в сердце, радикально женщиной, переполненной женскими потребностями. Рядом с таким мужчиной мне не осталось бы никакого иного выбора, кроме как подчиняться, полностью и безоговорочно, более того, такому мужчине я сама стремилась бы подчиняться, полностью и без остатка. Вот в ошейнике такого мужчины я хотела бы оказаться. Именно ошейник такого мужчины, я жаждала носить. Такого мужчины, чьё прикосновение сделает меня слабой, беспомощной, отдающейся, покорной рабыней. Такого мужчины, чьё прикосновение бросит меня в огонь страсти. Такого мужчины, о чьём прикосновении я сама буду умолять. Но, увы, как рабыня может быть удовлетворена, если живёт в мире, наполненном плачем множества женщин, не имеющих вообще никаких владельцев?

Я была уверена, что смогла бы эксплуатировать невежество и слабость тех, кто незнаком с природой Гора. Неужели у меня не получилось бы выиграть для себя лёгкой жизни, имея в своём арсенале такое оружие как улыбки, слёзы, слова, хмурые взгляды?

Но у меня уже не было такой уверенности в своих силах, когда дело касалось кажущейся парадоксальной природы той, что сначала долго торговалась, а затем купила меня, а также загадочной природы того, кто был её агентом, и забрал меня от её имени.

Меня несли со всей мягкостью и обходительностью, с какими относились к свободным женщинам.

Мне ведь случалось видеть, как та или иная свободная женщина с делано-несчастным видом стояла на перекрёстке перед крошечной лужицей воды или грязи, в ожидании приближения подходящего мужчины, готового проявить внимание к её кажущемуся затруднению, и которому она предоставит высокую привилегию переноса её к безопасности другой стороны улицы. Я предполагала, что мужчины прекрасно знали о том, что происходило. По крайней мере, я на это надеялась. В таких вопросах всегда присутствует элемент расчёта. Иногда нужно немало покружить по району, чтобы найти подходящее место, где можно было бы лучше всего подать себя.

И всё же, хотя меня несли с достоинством, словно я могла бы быть свободной, я была крепко связана, так, как связывают рабыню, до полной беспомощности.

Я была рабыней.

Могли ли меня освободить?

Это казалось мне маловероятным. На Горе есть высказывание, что только дурак освобождает рабыню, и я предполагаю, что это верно. Какой мужчина не хочет рабыню? Даже на моей родной планете, я уверена, парни и мужчины, которых я знала, не отказались бы от обладания мною. Такие мысли достаточно ясно читались в их восхищённых и нахальных взглядах, направленных на меня, на ошейник, окружавший мою шею, на мои полуобнаженные конечности во время той памятной вечеринки на Земле.

Я предположила, что они в тот момент думали о том, как здорово было бы владеть Аллисон Эштон-Бейкер.

Кроме того, во время моей продажи я пришла к выводу, что Леди Бина хотела быть уверенной в том, что я могла бы представлять интерес для мужчин.

Мне это было непонятно.

Может, меня планировали послать на улицы с копилкой прикованной цепью к моей шее? Или я должна буду ублажать гостей, когда закончу прислуживать за ужином? Или же меня собираются сдавать в аренду?

Безусловно, нет ничего необычного в том, что свободные женщины хотят владеть рабынями-служанками, привлекательными для мужчин. В этом, правда, присутствует двойная жестокость. Во-первых, отказывая своим девушкам в руках рабовладельцев, они мучают их, что самим им доставляет удовольствие, поскольку рабынь они ненавидят. А во-вторых, они в некотором смысле причиняют боль, или думают, что делают это, мужчинам, которым они отказывают в общении с девушками, представляющими для них интерес, то есть к рабыням, каковой интерес у них, как у свободных женщин, ничего кроме негодования не вызывает.

Как можно проявлять интерес к рабыне в присутствии свободной женщины?

Но как можно интересоваться свободной женщиной, когда рядом есть рабыня?

Но какой, задавала я себе вопрос, я могу представлять интерес для мужчин теперь, после того как по моей голове прошлась бритва Петрана?

— Мы на месте, — наконец сказал зверь.

Гладя бельё, точно так же, как и стирая, рабыня обычно стоит на коленях. Это, в принципе, мало чем отличается от того, как это обычно делают свободные женщины, представительницы низших каст. Хочу отметить одну из особенностей вашего мира, которая поначалу меня озадачила. Я имею в виду недостаток обстановки и мебели в ваших жилищах. В основном у вас обходятся циновками, подушками и низкими столами, за которыми мужчины обычно сидят со скрещенными ногами, а женщины стоят на коленях. Хотя стулья, скамьи и высокие столы для вас не в новинку, например, они имеются в общественных столовых, а на севере встречаются повсеместно, но в моём прежнем мире такие детали интерьера распространены гораздо шире. Там почти любой человек может сидеть на стуле, тогда как здесь, особенно в частном жилище, такое удобство зачастую сохраняется только для людей высокого статуса или большой важности. И, разумеется, рабыня до ужаса боялась бы занять место на стуле или, скажем, на ложе для трапезы. Это не для таких как мы. Большинство вещей у вас хранится в сундуках, расставленных вдоль стен комнаты. Возможно, это отличается в более богатых домах, с их большими кухнями и кладовыми, их высокими стенами, внутренними двориками с колоннадами, фонтанами, садами, комнатами, выходящими в них и прочими изысками. Как-то раз мне даже удалось краешком глаза взглянуть на что-то вроде этого, через приоткрытую на мгновение дверь. Снаружи, конечно, трудно предложить особую роскошь внутри. Многое кажется серым, простым, тяжёлым, и даже угрожающим. Иногда наружные стены в общественных местах, могли быть оклеены афишами, словно доски информации.

Наконец, я закончила сворачивать простыни.

Леди Бина арендовала верхний этаж небольшого, двухэтажного дома на Изумрудной. Первый этаж занимал магазин глиняной посуды, фасадом, выходивший на улицу. Владелец магазина по имени Эпикрат, был, разумеется, торговцем, и жил вместе с семьей в задней комнате. Его компаньонку звали Делия. Как и он сам она была грамотной. Среди Торговцев это обычное дело. Фактически, благодаря её наставлениям и горстке монет, выдаваемых частями в течение нескольких дней, Леди Бина к этому моменту довольно сносно освоила чтение. По крайней мере, теперь она могла прочесть объявления на публичных досках и, я предполагала, типичные свитки. Очевидно, она оказалась способной ученицей. Я пришла к выводу, что в действительности, она уже читала лучше многих, предположительно грамотных, гореан. У меня не было сомнений, что моя Госпожа была женщиной не только необыкновенно красивой, но при этом ещё и чрезвычайно умной. Она была натурой очень энергичной и крайне честолюбивой. Для меня по-прежнему оставалось загадкой её происхождение, точно так же, а может даже в большей степени, как и происхождение монстра, называющего себя Гренделем. Порой у меня зарождались подозрения, словно она никогда не училась и была совершенно не подготовлена к жизни в обществе. Было в ней что-то, что, при всём её интеллекте, наводило на мысль о невинности животного, о чём-то диком и естественном, о некой непосредственности, прямоте и простодушии. Насколько я могла судить, она не была зашорена ограничениями или сомнениями. Если она чего-то захотела, то она, если это возможно, проследила бы за тем, чтобы получить желаемое. В её миниатюрном, красивом теле, даже немного меньшем, чем моё собственное, бурлила странная смесь природной невинности и эгоизма, благоразумия и тщеславия, независимости и расчёта. Я не понимала её. Мне было невдомёк, как её воспитывали, или, в некотором смысле, воспитывали ли вообще? Глядя на неё, на ум приходило сравнение с настороженно невинной, нетерпеливой, иногда злобной, а возможно и опасной, если встать на её дороге, маленькой, красивой самкой слина. Каким бы это не показалось странным, но меня терзали подозрения, что в огромном мохнатом звере было больше человеческого, или своего рода человеческого, чем в ней. Например, он имел или, по крайней мере, мне казалось, что имел понятие о чувстве долга, верности, честности и чести. Я не забыла, как он связал мои лодыжки на Тарсковом Рынке. Это были узлы, характерные для воина. Не мог ли он каким-то образом быть знакомым с кодексами алой касты?

Грендель рассказал мне, что по своей воле покинул свой мир, чтобы сопровождать и защищать Леди Бину на этой планете. Однако я ни разу не видела, чтобы она передавала ему монеты, в оплату его услуг. Может он её и защищал, но я не воспринимала его как телохранителя в общепринятом смысле этого слова. Почему, спрашивала я себя, он на самом деле оставил свой собственный мир, да ещё и вместе с нею? Версию, что он мог принадлежать ей, или она ему, я всерьёз не рассматривала. Никаких свидетельств этому я не заметила. Может он был вне закона и скрывался от представителей власти? Что в действительности могло связывать его и Леди Бину? Может, он не сам покинул родину, а его изгнали другие, отказав в хлебе, соли и очаге? Было ли значимым совпадение, что они оказались вместе? Или они просто поддерживали друг друга, как бывшие соотечественники? Честно говоря, я так не думала. Каким образом они прибыли сюда? Должен был быть какой-то корабль. И кстати, а как я сама сюда попала? Должен был быть корабль. Переводчик, который я видела у него, предлагал наличие высоких технологий. Притом что здесь, на этой планете, я не видела ничего, что могло бы указать на такие вещи. В общем, загадок здесь хватало, это очевидно. А ведь были ещё таинственные Горы Сардара, в которых предположительно обитали боги Гора, называемые Царствующими Жрецами. Этот мир казался примитивным, но меня и других сюда как-то доставили. И был высокотехнологичный переводчик.

Зверь в большинстве случаев уступал Леди Бине, за исключением тех ситуаций, когда могли быть поставлены под угрозу её безопасность или здоровье. Конечно, она была свободной женщиной. Иногда она топала ножкой и надувала губы, демонстрируя своё раздражение, но Грендель, если у него были опасения за её благополучие, оставался непреклонным как скала. Он, при всём его размере и устрашающей внешности, терпеливо и стойко сносил брань с её стороны. Не раз я видела, как она в расстройстве набрасывалась на него с кулаками, снова и снова ударяя его, но он не прикладывал ни малейших усилий, чтобы как-то защититься или не допустить этого. Сама я ни в коем случае не решилась бы поднять на него руку, из страха, чтобы что он мне её просто откусит. Очевидно, меня купили, по крайней мере, частично, для типичных для рабыни работ, содержать в порядке жилище моей госпожи, прибираться и стирать, ходить за покупками, в меру моих способностей готовить еду, приносить воду из фонтанов, выполнять поручения, потворствовать её прихотям, кланяться ей, сопровождать её на улице и так далее. Такое рабство мне совершенно не нравилось, ведь я была рабыней, не имеющей настоящего господина. Одно дело выполнить такие задачи для мужчины, зная, что служишь ему даже в мелочах, когда каждое твоё действие тонко наполняется подчинением и сексуальностью, поскольку женская сексуальность является материей тонкой, тёплой, глубокой и всепроникающей, и совсем другое делать то же самое для женщины. Для рабыни даже чистка ботинок господина может стать потрясающим сексуальным опытом, ведь она, служит ему и держит в руках то, до чего он касался. Какой чести удостаивается рабыня, которой разрешили встать на колени перед таким мужчиной, склонить голову, поцеловать и облизать его ноги! Как она надеется доставить ему удовольствие! Она будет ласкать цепь, которой её приковали в ногах его кровати. Она принадлежит ему. Она надеется, что он никогда не продаст её!

Но у меня не было господина.

Леди Бина, насколько я поняла, продолжала повышать свою грамотность. Она уже могла писать печатными буквами тем странным гореанским способом, про который говорят «как боск пашет». Это когда первая строка идёт слева направо, а вторая справа налево, и так далее. Я не знала, умел ли читать зверь. Он не брал уроков у компаньонки Эпикрата. Полагаю, что немногие из учителей обрадовались бы ученику столь ужасного облика. Что до меня, то я не могла прочитать даже надписи на своём ошейнике. Мне сказали, что там написано: «Я принадлежу Леди Бине, Изумрудная улица, дом Эпикрата». Рабынь редко учат читать. С другой стороны многие из них грамотны, как грамотны свободные женщины, особенно из высших каст, которые, будучи взятыми в плен во время войн и набегов, оказавшись на сцене торгов, часто уходят с молотка по хорошим ценам. Гореанские мужчины любят владеть бывшими свободными женщинами, видеть на них свои ошейники, особенно на тех, которые раньше были богатыми или из более высоких каст. Для выходцев из моего прежнего мира, вероятно, трудно будет понять удивительное достоинство и важность, социальный и культурный статус, гореанской свободной женщины, обладающей Домашним Камнем. Её статус несравнимо выше статуса обычной свободной женщины моего прежнего мира. Соответственно, представителю моего прежнего мира будет трудно понять, ту катастрофическую перемену состояния, каковую должно испытать такое существо, прежде столь влиятельное, возвеличенное и уважаемое, когда оно внезапно находит себя раздетой и в ошейнике, пойманным животным, беспомощным у ног незнакомца. Она больше не равна мужчине, и тем более не выше его, она уже не надменная, обладательница Домашнего Камня, защищенная его авторитетом, она собственность рабовладельца. Но со временем они тоже начинают с любовью целовать плеть, поскольку они тоже женщины.

Есть распространённое гореанское высказывание, что любопытство не подобает кейджере. Уверена, найдётся не так много вещей, которые так ясно помогают нам держать в памяти наше состояние как тот факт, что нас держат в неведении. А почему нам нужно что-то объяснять? Мы — рабыни. Вот вы бы стали говорить со своей кайилой или слином о перспективах, планах, проектах и тому подобных вещах? Лично я думаю, что рабовладельцев забавляет наше расстройство. А нам о столь многом хочется узнать, и оттого мы ещё острее чувствуем своё лишение! Как мы подлизываемся, как вьёмся вокруг щиколоток наших хозяев, выпрашивая хоть толику информации! Но зачастую наши просьбы встречаются со смехом, а нога, к которой мы ластимся, запросто может отбросить нас в сторону. Это ли не ещё один способ напомнить нам о том, что мы носим в наших шеях? Таким образом, очевидно, что сохранение рабыни в неграмотности помогает держать её в невежестве. Что касается моего родного языка, кстати, то в нём моя грамотность была на самом высоком уровне, но здесь я всего лишь одна из многих невежественных рабских девок, поскольку рабовладельцам нравится, чтобы я оставалась именно такой. Одно из преимуществ не умеющей читать рабыни состоит в том, что такую девушку можно использовать для доставки сообщений в среде друзей или партнеров. Сообщений этих она прочитать не может. Она даже не знает, касается ли это сообщение её лично или нет. Немало девушек таким образом доставили себя новому хозяину. Сообщение могло гласить: «Это Лана, которую я продал вам вчера вечером. Прикуйте её к своему кольцу, чтобы она узнала, что теперь принадлежит вам». Впрочем, если рабыня грамотная, то сообщения тоже можно передавать, соблюдая секретность, поместив записку в маленький кожаный тубус, привязанный к её ошейнику. Её руки при этом связаны или скованы за спиной. Таким образом, она будет столь же не осведомлена о содержании сообщения, как и неграмотная рабыня. Особо важные сообщения, например, те, которые могли бы быть переданы между армиями или городами, доставляются только свободными людьми. Их заливают воском и опечатывают оттиском перстня-печатки. Таким образом, адресат уверен в отправителе и, если печать не повреждена, в безопасности сообщения.

Закончив сворачивать простыни, я повязала на голову косынку.

Прошло уже несколько недель с момента моей покупки на Тарсковом Рынке, но я по-прежнему ужасно комплексовала из-за своей внешности, после того, как над ней поработал Петран своей бритвой. Насколько я поняла, мои волосы, сбритые Петраном, просто выбросили. Слишком уж они вымазались за время, проведённое в тарсковой клетке, где я вынуждена была спать прямо на грязной соломе. Наиболее распространенная причина, по которой рабынь стригут, это либо для наказания, либо из соображения гигиены, либо и то и другое вместе. Например, рабынь, работающих в тарларионовых стойлах, как правило коротко стригут, так же как и девушек на мануфактурах. А ещё, кейджер обычно обривают наголо и полностью удаляют волосы с тела, когда их перевозят в трюмах невольничьих судов, перед тем как приковать к зарешеченным полкам. Это делается из-за опасности заражения вшами, кишащими на таких судах. Сбритые волосы часто пускают на производство тросов для катапульт, поскольку этот материал намного больше упруг и стоек к сырости, чем обычные растительные волокна. Также, ходят слухи, что частенько волосы, взятые у рабынь, используются для париков и шиньонов свободных женщин. Естественно при этом такие волосы удостоверяются как предоставленные той или иной свободной женщиной.

Я не думала, что была совсем уж непривлекательной, пока косынка прикрывала мою голову.

Что интересно, Леди Бина, во многих нюансах, довольно отличалась от типичной свободной гореанки. Она посмотрела, как ходят другие свободные женщины в сопровождении рабынь-служанок, и соответственно, приказала мне, следовать за ней, держась слева и на надлежащем расстоянии, опустив голову. Но при этом она совершенно не следила за тем, чтобы я не глазела по сторонам, чем я не замедлила воспользоваться. Разве я не могла бы представлять интерес для мужчин, и не случится ли рано или поздно так, что тот или иной из них поинтересуется у Леди Бины о том, сколько она могла запросить за свою девушку в косынке? Моя туника, конечно, не была туникой рабыни для удовольствий, паговой девки или кого-то ещё в этом роде, либо даже башенной рабыни, но при этом она скрывала гораздо меньше, чем это ожидалось от обычной туники рабыни-служанки. С другой стороны я замечала, как многие другие рабыни, служащие свободным женщинам и одетые в такие закрытые туники, в тот момент, когда их хозяйки их не видят, двигаются так, что у любого проходящего мимо товарища не осталось бы сомнений относительно того, что под плотной тканью этой туники скрывается рабыня.

Однажды, перед тем как покинуть жилище, Леди Бина приказала мне подтянуть подол туники немного повыше.

— Скажи, Аллисон, Ты красива? — поинтересовалась она.

— Возможно, — ответила я, — немного.

— Сделай так, чтобы было видно побольше твоих ног, — велела Леди Бина.

— Да, Госпожа, — сказала я, подтягивая подол ещё немного вверх.

— Немного тонковаты, нет так ли? — заметила женщина.

— Я так не думаю, — не согласилась я.

— Покажи мне больше, — потребовала Леди Бина.

— Да, Госпожа, — отозвалась я.

— Хорошо, — кивнула она. — Твоя красота может быть полезна для меня.

— Госпожа? — не на шутку встревожилась я.

— Для мужчин, — пояснила Леди Бина.

— Да, Госпожа, — вздохнула я.

— Следуй за мной, — приказала она.

— Да, Госпожа.

Поскольку был день, мы вышли на улицу не сопровождаемые зверем. Он вообще редко покидал дом до наступления темноты.

Одна из причин, по которым Леди Бина меня купила, насколько я поняла, состояла в том, что ей нужна была компаньонка во время прогулок.

Как-то раз, в послеобеденное время, мы зашли на Суловый Рынок.

— Аллисон, — обратилась ко мне Леди Бина, — привлекательна ли Ты для мужчин?

— Я думаю да, Госпожа, — ответила я, — немного, иногда, возможно.

Безусловно, сама я считала себя весьма привлекательной особой. Разве я не была одной из самых красивых девушек в нашем женском сообществе, само членство в котором было напрямую связано с красотой? Теперь же я была ещё и порабощена, а рабство, как известно, значительно усиливает красоту женщины. А какая женщина не была бы красива в ошейнике и рабски одетая? И существует ли другое такое состояние, значение или природа, которые сами по себе тысячекратно увеличивают красоту женщины, помимо её неволи?

Безусловно, далеко не каждая женщина привлекательна, или, точнее, не всегда привлекательна для каждого мужчины. Кроме того, конечно, вы понимаете, что не всякая женщина, которая очень хочет оказаться у ног мужчины, так уж жаждет оказаться у ног первого встречного мужчины. Женщина, которая могла бы умолять об ошейнике одного мужчину, может дрожать от отвращения или ужаса, попав в ошейник к другому.

— А тебе нравится быть привлекательной для мужчин? — поинтересовалась моя хозяйка.

— Мне обязательно нужно отвечать, Госпожа? — осторожно уточнила я.

— Разумеется, — усмехнулась она, — и, не забывая о том, что Ты — рабыня.

Рабыням нельзя лгать.

— Да, Госпожа, — прошептала я.

Каждой женщине нравится быть привлекательной для мужчин. Даже тем из женщин, которые ненавидят мужчин, нравится быть привлекательными для них, хотя бы только для того, чтобы оскорблять и мучить их. В колледже я получала немалое удовольствие от своей привлекательности для мальчиков и мужчин, даже тех, кого я откровенно презирала. Теперь я понимала, что любой из них мог бы владеть мною.

Привлекательность для мужчин является важнейшим аспектом, тесно связанным с качеством жизни рабыни. Фактически, качество её жизни прямо пропорционально её желанности. Как она будет питаться, во что она будет одеваться, как с ней будут обращаться? Кто её купит? Придётся ли ей конкурировать с другими рабынями за внимание хозяина? Неудивительно, что рабыня стремится сделать всё возможное и невозможное, чтобы стать ещё более волнующей, привлекательной и желанной как женщина, и как рабыня. Неудивительно, что она стремится полностью удовлетворять своего господина. Также нет ничего нового в том, что со временем рабыня обнаруживает, возможно, к своему беспокойству, что она любит мужчину, цепи которого она носит. В этом случае ей остаётся только надеяться, что однажды она не найдёт себя возвращённой на рынок с глухим капюшоном на голове.

— Хотелось бы проверить твою привлекательность для мужчин, — сказала Леди Бина.

— Госпожа? — озадаченно уставилась я на неё.

— Это — одна из причин, по которой Ты была куплена, — сообщила мне она.

— Но ведь в доме нет мужчин, — напомнила я.

— Зато здесь, на рынке, их много, — указала мне моя хозяйка, — крупных, сильных мужчин.

— Госпожа? — испуганно пролепетала я.

— Тебе уже давали то, что они называют рабским вином?

— Да, Госпожа, — кивнула я, — в доме Теналиона.

— У тебя есть десять енов, — бросила она.

— Но мне голову обрили! — попыталась отвертеться я.

— У тебя осталось уже меньше десяти енов, — заметила Леди Бина.

— Конечно же, Госпожа шутит, — предположила я.

— Я отдала за тебя двадцать медных тарсков, — невозмутимо сказала женщина. — Уверена, что теперь, когда тебя отмыли и приодели, я смогу выручить за тебя, по крайней мере, двадцать пять монет. Если продам мяснику на корм слинам.

— Я не верю, что Госпожа сделает это, — всхлипнула я.

— Мне не составит труда купить другую девку, возможно, на том же Тарсковом Рынке, причём ещё более привлекательную, — пожала она плечами.

— Я не хочу умирать, — простонала я.

— Ты — рабыня, — напомнила мне свободная женщина. — Предполагается, что такие как Ты хотят секса, и даже нуждаются в нём.

— Пожалуйста, Госпожа! — взмолилась я.

Разумеется, с того момента, как на мою шею окружил ошейник, время от времени меня охватывало беспокойство, а временами я чувствовала его особенно остро.

Тем не менее, по причине влияния моего прежнего земного образования и воспитания, а также моей новизны в статусе неволи, я всё ещё не превратилась в беспомощную жертву неистовых рабских огней, которые так часто мучили и доминировали над животами и телами многих рабынь.

Если бы я дошла до этой стадии, то уже умоляла бы о сексе на коленях или на животе.

— У тебя сталось что-то около девяти енов, — заметила Леди Бина.

— Пожалуйста, нет! — простонала я.

Голубые глаза Леди Бина сверкнули на меня поверх уличной вуали, казалось бы спокойно и с приязнью. Я не ощутила в ней злобы или жестокости, но снова меня встревожила тайна её происхождения.

Горестно вскрикнув, я отбежала на несколько ярдов и упала на колени перед рослым лавочником. Склонившись и опустив голову, я прижалась губами к его сандалиям.

— Я — рабский сосуд для вашего удовольствия! — сказала я, не поднимая головы. — Я послушна. Я буду покорной. Я уверена, что ваше прикосновение разожжёт во мне пламя!

— Ты чего, ополоумела? — осведомился он.

— Нет, Господин! — отозвалась я. — Я прошу вас использовать меня!

— Что, прямо здесь? — усмехнулся мужчина.

— Где угодно, — ответила я. — Только скорее! Скорее!

— Где твоя копилка, твоя монетница? — спросил лавочник.

— У меня её нет! — сказала я.

— Что Ты хочешь? — полюбопытствовал он.

— Медный тарск! — заявила я, полагая, что было бы хорошо сказать что-то, что могло бы придать мне больше правдоподобности.

В ответ он только рассмеялся.

— Бит-тарск, бит-тарск! — поспешила исправиться я.

— Нет, — отмахнулся мужчина. — Как я могу быть уверенным, что Ты отдашь деньги своему хозяину.

— У меня нет хозяина, — сказала я.

Он окинул взглядом мою тунику.

— Так Ты рабыня-служанка женщины? — уточнил торговец.

— Да, Господин! — подтвердила я. — Не надо никаких монет! Никаких денег, ничего не надо!

— Ступай-ка Ты своей дорогой, — бросил он, — и не мешай мне торговать.

— Господин! — взмолилась я.

Но он отпихнул меня ногой, повалив на мостовую, и повернулся к свободной женщине, заинтересовавшейся его товаром.

— Как это отвратительно, — поморщилась свободная женщина.

— Она — рабыня, — пожал плечами лавочник.

Оглянувшись, я поймала на себе пристальный взгляд Леди Бины и вскочила на ноги, дико озираясь вокруг себя.

Затем я приблизилась к мужчине из касты Кожевников, точнее я предположила, что он был таковым, поскольку с его плеча свисало несколько петель кожаных сбруй. Уже оказавшись рядом с ним, я заметила, что некоторые из ремней этих сбруй, были элементами рабской сбруи, предназначенной для изобретательного использования рабыни, с помощью которой девушку можно было самыми разными способами закрепить и привлекательно показать. В такой сбруе, удобной и полезной, привлекательной и регулируемой, рабыня отлично убеждается в своей неволе, как и любой другой, кто мог бы её видеть.

— Пожалуйста, Господин! — попросила я.

— Почему Ты носишь косынку? — полюбопытствовал он.

Я почувствовала, как на мои глаза наворачиваются слезы, а он, резким рывком, сдёрнул с моей головы платок. Я услышала, смех мужчин, стоявших рядом, и пристыжено опустила голову.

Когда я успокоилась и посмотрела вокруг, он уже ушёл, и я поспешила вернуть косынку на прежнее место.

— Фабричная девка, — услышала я чей-то презрительный комментарий.

— На ней туника рабыни-служанки, — заметил другой мужчина.

— Похоже, она ищет мужика, — усмехнулся третий, и окружающие поддержали его дружным хохотом.

Две другие мои попытки оказались столь же неудачными, и я, подбежав к своей госпоже, упала перед ней на колени и разрыдалась.

— Никто не хочет меня! — пожаловалась я, глотая слёзы. — Я острижена! Мои волосы сбрили!

— Я разочарована, Аллисон, — сказала Леди Бина. — Мне казалось, что Ты представляла интерес для мужчин. Хотя, конечно, я не самый объективный судья в таких вопросах.

— Я уверена, что могла бы представлять интерес, Госпожа, — попыталась уверить её я.

— Я тоже уверена, что кое для кого Ты могла бы быть интересной, Аллисон, — кивнула моя хозяйка.

— Да Госпожа! — воскликнула я.

— Например, для слина, — добавила она. — Ты хотела бы оказаться голой и связанной в клетке слина?

— Нет, Госпожа! — всхлипнула я.

— Пять енов, — объявила Леди Бина.

Подскочив, я отбежала на несколько шагов и попыталась сорвать ошейник со своей шеи. Надпись на нём гласила: «Я принадлежу Леди Бине, Изумрудная улица, дома Эпикрата». Все мои старания, естественно оказались тщетными, ошейник был надёжно заперт на моей шее.

Я не хотела умирать!

— Четыре ена, Аллисон, — крикнула мне вслед Леди Бина.

И тогда я выпрямила спину, расправила плечи и тщательно приспособила ошейник на шее, так, чтобы замок смотрел точно назад. Не забыла я поправить и косынку. Мне вспомнились слова моих наставниц из дома Теналиона. «Помни, — говорили мне они, — Ты — рабыня, а рабыня является самой беспомощной, уязвимой, волнующей и желанной из всех женщин». Я подняла голову и пошла неторопливой размеренной походкой прогуливающейся рабыни, гордящейся своим ошейником и своей женственностью, и умеющей хорошо продемонстрировать это. Я направлялась к домам у края рынка. Там меня легко можно было поймать. Там мне некуда было бежать. Разве это не было по-своему приглашением? Разве это не могло бы намекнуть кому-нибудь на удобство, на представившийся шанс? Моё тело вспомнила ту походку, которой учили меня наставницы, одновременно высокомерную, и намекающую на уязвимость и готовность. Эта походка словно кричала: «Вот идёт рабыня, и каковы будут ваши действия, Господа?» Когда наставницы были удовлетворены своей ученицей, они пригласили двух охранников в один из больших учебных залов. На этом этапе мне разрешили надеть тунику. Нужно было не только научиться правильно двигаться, но и хорошо при этом выглядеть в тунике, камиске, платье, рабской полосе, та-тире и прочих нарядах самых разных видов фасонов. «Шагай, Аллисон, — скомандовала старшая наставница, — пройдись третьей походкой рабыни».

Как вам, наверное, известно, существует широкий спектр манер, походок, поз, положений, демонстрирующих почтение, покорность и так далее, которым обучают рабынь. Ведь, в конечном итоге, они предназначены для того, чтобы быть проданными мужчинам как мечта об удовольствии.

— Ай-и-и! — воскликнул один из охранников, вскакивая на ноги.

Через мгновение я был схвачена сразу обоими, и задёргалась в их руках. Я почувствовала, что меня подняли над полом.

— Нет, нет! — рассмеялась старшая наставница. — Она — белый шёлк, белый шёлк!

Меня до глубины души потряс этот опыт, зато я осознала кое-что о власти, которая есть в руках рабыни, и о том, что даже у рабыни есть определённая власть.

Оба охранника покинули зал явно раздражённые. Несомненно, они чувствовали себя обманутыми. Уверена, что позже они заставили наставниц заплатить за своё недовольство «монетой мехов». Впрочем, не думаю, что наставницы сколь-нибудь возражали против этого. Честно говоря, я сильно подозревала, что такой исход запросто мог фигурировать в их планах.

— Мерзкая шлюха, отвратительная, полуголая шлюха! — прошипела свободная женщина.

По крайней мере, она не приказала мне встать на колени, и не избила меня. Как они нас ненавидят! А может они просто завидуют нам? Через мгновение обругавшая меня женщина растворилась в толпе. На самом деле, я не была полуголой, многие мужчины выводят своих рабынь на улицы в куда меньшем. Скорее тунику рабыни-служанки женщины, которую я носила, можно было бы назвать довольно скромной одеждой, хотя, что и говорить, несколько более откровенную, чем у большинства подобных мне рабынь.

Я неторопливо шла по краю рынка, вдоль стены здания, возвышавшегося по правую руку от меня.

Мне рассказывали, что ларлы, охотясь на табуков, иногда медлят с броском, выжидая пока их добыча не приблизится к утёсу, каменной стене или плотной чащобе. Фактически, хищники иногда сами загоняют свою добычу к таким барьерам. Так что нет ничего необычного в том, что табуки обычно предпочитают пастись на открытой или слегка лесистой местности.

Я почти касалась стены своим правым плечом.

Я старалась, насколько это было возможно, не выказывать того страха, который меня в тот момент охватил.

Я не знала, сколько енов у меня осталось, возможно, два или три?

Внезапно, резко, поразив и заставив меня вздрогнуть, передо мной, преградив мне дорогу, возникла рука. Ладонь этой руки впечаталась в стену здания.

— Рабыня-служанка, — констатировал резкий мужской голос.

Рука передо мной и ладонь, упёршаяся в стену, были очень большими.

— Господин? — пролепетала я, остановленная столь неожиданным образом.

— Где твоя Госпожа? — осведомился мужчина.

— Где-то здесь, — ответила я.

— Ты идёшь совсем не так, как ходят служанки, — заметил он.

— Простите меня, Господин, — отозвалась я.

— Ты сбежала? — спросил незнакомец.

— Нет, Господин! — испуганно отшатнулась я.

Мне слишком хорошо разъяснили, что у гореанской рабской девки нет ни единого шанса на побег.

— Но Ты ускользнула от своей хозяйки, — предположил он.

— Возможно, Господин, — не стала разубеждать его я.

Незнакомец убрал руку со стены. Она больше не преграждала мне дорогу. Зато теперь сам мужчина стоял передо мной. Я не сделала ни малейшей попытки обойти его или повернуться и убежать. Я была рабыней.

— Я вижу, что это не первая такая твоя прогулка, — усмехнулся мужчина, стянув с меня косынку и распустив её узел.

Я промолчала, решив, позволить ему думать, что моя стрижка была наказанием, возможно, за некий неосмотрительный поступок, за который могли бы наказать рабыню-служанку свободной женщины.

— Возможно, тебя ещё и хорошенько отходили плетью, — допустил он.

— Возможно, Господин, — кивнула я.

Моя косынка свисала с его правой руки.

— Повернись, — потребовал он, — и скрести руки за спиной.

— Господин! — попыталась протестовать я.

— Живо, — прикрикнул незнакомец.

Я едва успела завести руки за спину, как они тут же были туго связаны.

— Становись на колени, — приказал он, — голову на мостовую.

Разумеется, мне, рабыне, ничего иного не оставалось, кроме как повиноваться. Но я ожидала, что моя Госпожа вот-вот должна вмешаться.

Конечно, она была где-то рядом!

— Ай-и-и! — ошеломлённо вскрикнула я. — О, пожалуйста, о-о-о! Господин! Господи-и-ин!

Затем он повернул меня и, рывком сдёрнув мою тунику к талии, повалил меня животом на камни.

— Эта ваша рабыня? — поинтересовался мужчина.

Вывернув голову, я испуганно посмотрела вверх.

— Да, — ответила Леди Бина.

— Возвращаю её вам для наказания, — сказал незнакомец. — Она это заслужила.

Я заключила, что он был человеком весьма сообразительным. В конце концов, я была рабыней-служанкой женщины.

— Как по-вашему, она привлекательна? — спросила Леди Бина.

— Чего? — опешил мужчина.

— Вы нашли её привлекательной? — повторила свой вопрос моя хозяйка. — Вы можете представить себе мужчин, желающих её? Захотевших её купить? Вам понравились её формы? Она хорошо подмахивала?

Я не опустила голову на мостовую. Как будто мне дали много возможностей, чтобы подмахивать.

— Почему Вы меня об этом спрашиваете? — не понял её незнакомец.

— Вы — мужчина, — объяснила она. — Мне интересна ваша оценка этой девки.

— Она просто создана для ошейника, — заявил мужчина.

— Отлично, — сказала Леди Бина.

— Но она должна вести себя как рабыня-служанка женщины, разве нет? — спросил незнакомец.

— Это не имеет значения, — отмахнулась Леди Бина.

— Ничего не понимаю, — буркнул мужчина.

— Она — варварка, — сообщила моя хозяйка. — Это вас как-то тревожит или смущает?

— Вовсе нет, — ответил незнакомец. — Из варварок выходят превосходные рабыни.

— Хорошо, — сказала она.

— Они дёргаются и текут точно так же как и любая другая женщина, — пожал он плечами. — Простите меня, Леди, точно так же как любая другая рабыня.

— Конечно, — кивнула женщина. — А теперь я хочу пожелать вас хорошего дня.

— Пусть Тор-ту-Гор согреет вас, — пожелал ей незнакомец.

— Спасибо, — поблагодарила Леди Бина. — Следуй за мной, Аллисон.

— Но моя туника, Госпожа! — напомнила я. — И я связана.

— Неважно, — бросила моя хозяйка, — пойдём.

Так я проследовала за нею через весь рынок, пока мы не добрались до прилавка с сулами. Всю дорогу я не решалась поднять головы. У прилавка Леди Бина купила стоун сулов. День клонился к закату, и цены уже несколько упали.

— Ты мне понадобишься, чтобы нести сулы, — сообщила мне Леди Бина и, осмотревшись, обратилась к высокому, крепкому парню в серо-черной тунике Кузнеца: — Эй, развяжи эту рабыню.

Тот подошёл, встал передо мной, и я почувствовала, как его глаза, глаза настоящего гореанина, ощупывают меня. Я возмущённо вскинула голову и отвернулась. Он рассматривал меня так, словно я была выставлена на продажу.

— Ты в присутствии свободного мужчины, — напомнил он. — На колени.

Полагаю, что немногим из женщин Земли приходилось слышать такие команды, но, услышав их, да ещё и сказанные таким тоном, уверена, среди них нашлось бы немного тех, кто бы не подчинился.

Я — рабыня. На моей шее ошейник. Я немедленно опустилась на колени и, посмотрев вверх, встретилась с ним взглядом. Внезапно у меня появилось странное ощущение, что я стою на коленях перед своим господином.

Я немедленно опустила голову, больше не смея смотреть в его глаза.

Неужели я стояла перед своим хозяином?

— Развяжи её, — потребовала Леди Бина.

— Я не освобождаю рабынь, — заявил он. — Я их связываю.

Кузнец отвернулся.

Я буквально кожей ощутила, что он был из тех рабовладельцев, которые хорошо знают, что надо делать с рабыней.

— Ты, — обратилась Леди Бина к продавцу сулов. — Развяжи её.

Тот удивлённо посмотрел на неё.

— Узлы слишком тугие, — пояснила моя хозяйка. — Я — женщина, и сил у меня ровно столько, сколько есть у женщины.

— Конечно, — кивнул торговец и развязал мои руки.

Я поднялась на ноги и натянула, насколько смогла, разорванную тунику, и повязала косынку. Затем, подняв мешок с сулами, я преследовала за своей госпожой. Вскоре мы покинули рынок.

— Можно ли мне говорить? — спросила я.

— Можно, — кивнула она. — На данный момент у тебя есть постоянное разрешение говорить.

— Спасибо, Госпожа, — поблагодарила её я.

— Ну так говори, — бросила моя хозяйка.

— Госпожа довольна? — полюбопытствовала я.

— Ты могла бы сформулировать этот вопрос по-другому, — намекнула она.

— Госпожа довольна Аллисон? — исправилась я.

Меня пугало то, что госпожа с каждым днём всё лучше узнавала Гор, возможно, частично благодаря общению с Делией, компаньонкой Эпикрата.

— Да, — ответила она на мой вопрос, — я довольна. Думаю, что Ты справилась очень неплохо, Аллисон. Я вполне удовлетворена. Полагаю, что у тебя всё получится.

Последнюю её фразу я не поняла. Намерения моей хозяйки по-прежнему оставались для меня загадкой.

Я следовала за ней, неся мешок с сулами. Но все мои мысли были о том кузнеце, приказавшем мне встать перед ним на колени. Я думала о том, что мне показалось, что видела его прежде, причём не раз.

Каким странным был тот момент, когда наши глаза встретились.

Могло ли быть так, спрашивала я себя, что я его рабыня? Как бы то ни было, но меня не оставляла уверенность, что в его ошейнике я действительно буду его рабыней и ничем другим.

От него, и я это точно почувствовала, веяло странной мощью. У меня было ощущение, переходящее в уверенность, что, если бы мне снова пришлось встать перед ним на колени, я не задумываясь, протянула бы ему свои скрещенные запястья, чтоб он надел на них наручники. Не его ли поводку, задавала я себе вопрос, принадлежала моя шея?

А с каким интересом его глаза блуждали по моему телу, даже наполовину не прикрытому стянутой до бёдер туникой! Каким он был животным, каким монстром! Как я презирала его, это большое, грубое, властное, разглядывающее меня животное! Чем могла быть женщина для такого мужчины, кроме как рабыней! Его ошейник был бы надёжно заперт на шее женщины! Как он рассматривал меня! Просто как вещь! Под его взглядом, я сама начала ощущать себя вещью, которую он мог бы найти представляющей некоторый интерес, интерес с точки зрения владения рабыней. Как я его ненавидела!

Наконец, я выкинула эти мысли из головы, поскольку мы повернули на Изумрудную, и до нашего жилища осталось совсем немного.

Простыни были сложены, готовы к доставке домой, и я, повязав косынку, подняла всю кипу и водрузила её себе на голову, придерживая обеими руками.

Именно таким способом, как я видела, одетые в туники девушки носили здесь тяжести.

Судя по всему, моя хозяйка и её телохранитель, монстр по имени Грендель, прибыли на Гор, а позже в Ар, имея при себе значительные средства, и, по моим впечатлениям, всё ещё продолжали располагать вполне достаточной их частью. Средства эти, насколько я поняла, были в форме драгоценных камней, в частности рубинов. Как-то раз я сопровождала Леди Бину на улицу Камней, фактически небольшой переулок, всего несколько домов, по соседству с улицей Монет, которая сама по была даже не улицей, а целым районом, где занимаются банковским делом, кредитными операциями, обменом, хранением денег и так далее. На этой улице Камней она продала один рубин, который ранее продемонстрировала мне, гордясь его размером, огранкой, блеском и оттенком.

— За него можно было бы купить десяток таких как Ты, а то и больше, — заявила женщина, — даже если бы Ты была девкой серебряного тарска.

— Да, Госпожа, — вздохнула я, предположив, что это было верно, и что её оценка могла быть сильно занижена.

Мне неизвестно, сколько она получила за тот камень, поскольку заходить в магазин мне не разрешили. Я должна была стоять на коленях снаружи, на солнцепёке, склонив голову, прикованная цепью за шею к общественному рабскому кольцу. Очевидно, такие атрибуты являются обычным делом на Горе, по крайней мере, в высоких городах, городах башен. Это сделано для удобства рабовладельцев. Поскольку рабыни являются животными, нетрудно предположить, что существует множество мест, в которых их присутствие — менее чем приветствуется. Едва ли можно было бы представить себе, что кто-то приведёт в магазин, например, кайилу. В частности рабыням не разрешают не то что входить, но даже приближаться к храмам, чтобы не осквернить эти здания своим присутствием. Свободный человек может найти здесь убежище, но рабыню могут убить, если обнаружат её внутри храма. После этого храм должен пройти процедуру очищения.

Я избегала, когда это было возможно, ходить по мостам. Обычно в мирное время это труда не составляет, в большинство башен можно войти прямо с улицы и подняться на нужный этаж по лестницам внутри них. От лестничных клеток ведут коридоры, из которых можно было попасть в жилые помещения, от простых однокомнатных квартир, до просторных изысканных апартаментов.

Стирка в разных городах организована по-разному. В большинстве городов организованы общественные прачечные, в которых вам постирают и высушат одежду, постельное бельё, скатерти и так далее, а за дополнительную плату ещё и погладят. С другой стороны общественные прачечные не занимаются доставкой. Кроме того, имеются общественные ванны для стирки, обычно разделённые на зарезервированные для свободных женщин, и доступные для рабынь. Женщины высших каст сами стирают крайне редко, но представительницы низших каст делают это достаточно часто. Если в доме держат рабыню или рабынь, то стирку поручают им, как и все прочие домашние работы. Однако в подавляющем большинстве домов и хозяйств людей низших каст рабынь нет. На то есть две основных причины. Хотя рабынь хватает и они относительно дёшевы, но их довольно дорого содержать. Наиболее очевидная причина, это то, что они должны чем-то питаться и, до некоторой степени, должны быть одеты. Во-вторых, если хозяйство небольшое, и в доме присутствует свободная спутница, то она может и не захотеть жить под одной крышей с рабыней. К примеру, Делия, компаньонка Эпикрата, была именно такой женщиной. В башнях часто имеются «башенные рабыни», чаще всего принадлежащие управляющей башней компании. Эти рабыни и постирают, и проявят внимание к другим домашним обязанностям вроде уборки, чистки, полировки, мойки и так далее, но за такие услуги надо платить дополнительно. Соответственно, некоторые обитатели башен арендуют рабочих рабынь, услуги которых, периодические и случайные, стоят дешевле. Рекламные объявления для подобной аренды можно найти на определённых общественных информационных досках. Именно Делия первой просветила Леди Бину относительно таких вопросов.

Леди Бина и Грендель вели довольно скромный, замкнутый образ жизни. Хотя моей хозяйке это было не по вкусу, она, конечно, предпочла бы жить на широкую ногу и квартировать в какой-нибудь из высоких башен, но зверь, для которого это казалось важным, настоял на своём. С моей точки зрения, желание Гренделя жить уединённо, было достаточно легко понять, учитывая его необычную природу и внешний вид. Появление его на улицах, конечно, немедленно привлекло бы к себе внимание прохожих, которые наверняка вызвали бы стражников со всеми вытекающими последствиями. Конечно, недоразумение можно было бы легко уладить определённой суммой, но о свободе перемещения после этого можно было бы забыть. Гренделя начали бы преследовать, насмехаться, издеваться и унижать. К тому же, едва ли существу такого вида позволили бы прогуливаться по мостам или обитать в какой-нибудь из престижных жилых башен. Так что, для места жительства был выбран небольшой магазин на Изумрудной. Существование Гренделя, разумеется, не было полностью скрыто от мира, поскольку Делия и Эпикрат, очевидно, знали о его присутствии. Кроме того, его иногда замечали на улицах, обычно после наступления темноты. Его принимали за домашнее животное Леди Бины, просто необычного вида. Немногие понимали, что перед ними разумная форма жизни. В некоторых вещах Грендель, несмотря на свою склонность потворствовать Леди Бине, оставался непреклонным и категоричным, и женщине, пусть раздражённой и обиженной, приходилось обуздывать свои желания. Выбор их жилья был одним из таких случаев. Смысл выглядеть небогато был ещё и в том, что обедневшие люди привлекают меньше внимания и, менее вероятно, что они станут объектом нападения. Среди грабителей найдётся немного тех, кому придёт в голову грабить там, где это кажется бессмысленным. Только дурак бросает ведро в сухой колодец. Правда, Леди Бина настояла на одеянии, приличествующем свободной женщине её положения. Но её телохранитель редко выпускал её из дома по ночам, а если и делал это, то всегда находился поблизости, либо рядом с ней, либо позади, а иногда на некотором удалении, сопровождая украдкой, например, скрываясь на крышах соседних зданий.

Гореане склонны проявлять любопытство относительно того, откуда получены средства. Если у Вас нет никаких очевидных источников дохода, то это возбуждает подозрения. Немногим пришло бы в голову, что в распоряжении Леди Бины мог бы иметься тайник с рубинами или подобными камнями. И это было хорошо, поскольку результатом таких подозрений мог стать нежелательный интерес людей недобросовестных и алчных.

Вообще-то, я ничего не знала о том, какими средствами располагают Леди Бина и её зверь, и располагают ли вообще. Был ли вышеупомянутый рубин последним? У них, насколько мне было известно, не имелось никакого нового источника дохода, например, инвестиций на улице Монет, и я подозревала, что они не хотели бы быть привязанными к определённому месту, и, возможно, не горели желанием светить своё богатство, если таковое у них имелось.

Как бы то ни было, то ли из соображений маскировки, то ли потому что гроши получаемые за мою работу могли быть реально важными для их благосостояния, но меня использовали в качестве рабочей рабыни, рабыни-прачки для нескольких клиентов, прочитавших объявление, вывешенное на общественных досках Делией, компаньонкой Эпикрата. Это всё подводило к очевидному выводу, что Леди Бина испытывала такую трагическую нужду, что, казалось, была вынуждена зарабатывать на стирке, посредством, разумеется, своей рабыни, девки по кличке Аллисон. Мне, конечно, ни разу не позволили даже коснуться тех денег. Делия собирала плату с некоторых клиентов, тех, что побогаче, а другие, победнее, приносили свои монеты в магазин Эпикрата сами.

В общем, вышло так, что прежняя Аллисон Эштон-Бейкер, когда-то представительница высших сословий своего мира, однажды столь высокая и надменная, когда-то казавшаяся себе такой особенной и важной, когда-то одна из красоток престижнейшего женского сообщества одного из самых престижных и дорогих учебных заведений её страны, теперь превратилась в босую, одетую в тунику прачку в Аре.

Сначала меня возмутило подобное предложение.

Это произошло после случая на Суловом Рынке, окончившегося встречей с тем мужчиной в одежде цветов касты Кузнецов. Воспоминание о том эпизоде всё ещё отзывалось во мне болью. Я никак не могла забыть того унижения, той беспомощной ярости, которая охватила меня, когда я, связанная и наполовину раздетая, по его приказу встала перед ним на колени. А ведь он был представителем одной из низких каст, всего лишь Кузнецом! Возможно, это было мотивом, по крайней мере, отчасти, моего короткого и глупого упорства. Я что, решила, что всё ещё была Аллисон Эштон-Бейкер? Или я до сих пор не осознала, что теперь была рабыней? Так мне напомнили об этом, да так, что у меня не осталось ни малейших сомнений. Я проверила свои границы, и мне их чётко очертили.

Когда меня только привели в дом Эпикрата, я знала немногим больше того, чем тот факт, что Леди Бина и зверь не были уроженцами Гора. Я полагала, что это могло бы предоставить мне возможность заполучить вполне подконтрольную мне, нетяжкую неволю. Конечно, ни зверь, ни Леди Бина не обращались со мной с той бескомпромиссностью, какой я могла бы ожидать в обычном гореанском хозяйстве, по крайней мере, поначалу. Например, меня не внесли через дверь связанной, не бросили на пол и не подвергли порке. Так иногда поступают, чтобы дать рабыне понять, что в этом доме она действительно рабыня и должна сознавать себя таковой. После такой встречи у неё, вероятно, не останется никаких сомнений относительно этого вопроса. И если сомнения всё же сохранятся, то их можно рассеять быстро и просто. Я приняла эту ошибку, если это было ошибкой со стороны зверя, за признак терпимости, слабости или, возможно, просто за отсутствие интереса, а со стороны Леди Бины за следствие невежества, нехватки знания гореанских традиций и того поведения, которое ожидается от свободной женщины в отношении её рабыни. При всей её раздражительности, мелочности, упрямстве, тщеславии и злобности, у неё ещё не появилось высокомерие, характерное для типичной гореанской свободной женщины, сознающей уровень своей социальной значимости и власти. Безусловно, она была очень умна, и можно было ожидать, что ей не потребуется много времени на то, чтобы изучить такие нюансы. Я нисколько не сомневалась, что Делия была превосходной наставницей в таких вопросах. Она, как и Эпикрат, состояла в касте Торговцев, а Торговцы часто считают себя высшей кастой, хотя это мнение разделяют немногие из представителей других каст. Традиционно высшими кастами считаются Посвященные, Писцы, Строители, Врачи и Воины. Многие предпочли бы исключить их этого списка Воинов, но найдётся немного тех, кто открыто отказал бы им в праве на этот статус. Опасно, знаете ли, спорить с теми, у кого в руках оружие, и кто умеет им пользоваться.

— Я такими делами не занимаюсь, — заявила я им, — стирка и всё такое — это не для меня.

— Чего? — опешил зверь.

— Грендель? — озадаченно уставилась на него Леди Бина.

— На своей планете я была важной персоной, — сказала я, стоя лицом к ним и выпрямив тело. — Я не тот человек, которому поручают такую работу. Вы должны найти другую.

Я никогда не набралась бы отваги или глупости, заговорить так в нормальном гореанском доме. В таком доме я слишком хорошо знала бы, кем я была. Например, перед мужчиной я немедленно встала бы на колени и, склонив голову, ожидала бы его распоряжения, отчаянно надеясь, что не вызвала его неудовольствия.

Губа зверя немного приподнялась, обнажив кусочек клыка. На этот раз это выглядело, мягко говоря, неприятно.

У меня мелькнула мысль, что лучше всего в данной ситуации мне было бы опуститься на колени.

— Что? — переспросил зверь.

Я вскинула голову.

— На своей планете я была важной персоной, — запнувшись, повторила я. — Я не тот человек, которому поручают такую работу.

От горла зверя донёсся низкий звук, едва различимый для меня, хотя, несомненно, отлично слышимый для него самого.

Это был звук недовольства.

— Вы должны найти другую, — набравшись смелости, сказала я.

Но уже в следующее мгновение меня охватил страх, внезапно я испугалась, что этому зверю, хотя он и был всего лишь животным, вполне могло быть известно, как нужно было поступать с рабынями. А почему бы ему не знать этого? Он запросто мог узнать это от других, или от другого.

В памяти вдруг всплыло не нежное великодушие, с которым меня несли сюда на руках с Тарскового Рынка, словно я могла бы быть свободной женщиной, а то бескомпромиссное совершенство, с которым я была связана, связана как рабыня. И эти узлы были узлами воина!

Я едва успела заметить его движение, настолько стремительным оно было, как почувствовала, что пол ушёл из-под моих ног. Могучие лапы схватили меня, уколов кожу спрятанными в них когтями, и подняли вверх. Оглушённая рёвом гнева, я пролетела дюжину футов, врезавшись в стену. Не успела я стечь по стене на пол, как была схвачена за ногу, оттянута в центр комнаты и брошена на живот.

Зверь, со всеми его размером и массой, уселся на меня, встав на колени на пол и придавив моё тело к доскам.

Я была буквально раздавлена.

А потом он наклонился надо мною, и я почувствовала его горячее дыхание на своей шее.

— Нет! Остановись! — услышала я, крик Леди Бины.

Это было моё первое знакомство с внезапной яростью этого вида живых существ, яростью, легко вспыхивающей, стремительной, неожиданной, непредсказуемой, ужасной и подавляющей яростью, которую почти невозможно контролировать.

Позже я узнала, что это была ярость кюра.

Какова бы ни была природа тела Гренделя, но в его жилах текла кровь кюров.

Я почувствовала, что массивные челюсти вплотную приблизились к моей голове. Его язык коснулся моего затылка, слюна намочила волосы, горячее дыхание щекотало кожу.

— Нет, не надо! — крикнула Леди Бина.

Казалось, челюсти дрожали. Они, то напряглись, то расслаблялись, то снова напрягались. Если бы они сомкнулись, моя голова была бы перекушена пополам.

— Нет! Прекрати! — закричала Леди Бина, вцепившись в мех на спине зверя.

Я кожей ощущала титаническую борьбу, шедшую внутри животного.

Наконец челюсти отпрянули от моей головы.

— Хорошо, молодец, — успокаивающе проворковала Леди Бина.

— Кажется, кто-то здесь забыл о том, что она — рабыня, и нуждается в наказании, — прохрипел Грендель.

— Нет, нет! — простонала я. — Я помню. Я — рабыня. Я всего лишь рабыня! Не надо меня наказывать, Господин! Я буду послушной! Я повинуюсь!

— Шнур, — бросил зверь Леди Бине.

Вероятно, гореанский мужчина говорил бы так же спокойно, признавая то, что должно быть сделано.

Затем, мне, лежащей на животе, беспомощно придавленной к полу, завернули руки за голову, скрестили запястья и туго связали их.

— Проси на животе, — потребовал зверь, — о привилегии служить твоей госпоже, а также другим свободным людям, так, как им могло бы потребоваться, любым способом, который мог бы им понравиться.

— Я на животе, Господин! — крикнула я. — Я прошу! Я умоляю!

Мои руки по-прежнему были связаны и удержались за моей головой. В следующий момент он поднялся и, поставив меня на ноги, потащил в дальнюю часть комнаты, где с потолка в двух или трёх футах от стены свисало рабское кольцо. Шнур был пропущен сквозь кольцо, и меня за руки потянуло вверх. Я едва доставала до пола кончиками пальцев ног.

— Сходи вниз, — попросил Грендель Леди Бине, — принеси рабскую плеть.

— У них нет рабыни, — напомнила та.

— Такой атрибут у них должен быть, — сказал зверь.

В этом я нисколько не сомневалась. Такие вещи часто встречаются в гореанских домах. Делия, компаньонка Эпикрата, свободная женщина и, я была уверена, не осталась бы без такого элемента. Кто мог знать, когда рабыня, возможно, проходя мимо магазина, остановившись у фонтана, или просто идя на улице, могла бы вызвать неудовольствие? Свободные женщина, выходя из дома, часто берут с собой хлыст.

Леди Бина вышла из комнаты. Я слышала, как её туфли простучали по лестнице.

Я повернулась, насколько это позволяла натянутая верёвка.

— Нет необходимость бить меня, Господин, — всхлипнула я. — Я была глупа! Мне очень жаль! Я буду повиноваться, немедленно и безоговорочно. Я — рабыня. Я прошу о привилегии служить госпоже и всем прочим свободным людям, прилагая все свои способности!

— Вижу, что Ты уже познакомилась с плетью, — заметил зверь.

— Да, Господин, — подтвердила я, — в доме Теналиона из Ара!

У меня не было ни малейшего желания повторять этот опыт.

Вскоре возвратилась Леди Бина.

— Пожалуйста, не бейте меня, Господин! — взмолилась я.

— Но Ты вызвала неудовольствие, — напомнил он, и на меня обрушился первый удар.

Когда меня отвязали от кольца, я просто рухнула на пол.

— У тебя есть что сказать, Аллисон? — осведомился Грендель.

— Да, Господин, — прорыдала я. — Я лежу на животе. Я прошу о привилегии служить госпоже и другим свободным людям, без сомнений, безоговорочно и немедленно, так, как им может потребоваться, любым способом, какой им мог бы понравиться.

— Что-либо ещё? — уточнил он.

— Да, Господин, — ответила я, вспомнив своё обучение. — Я благодарю Господина за это наказание. Я надеюсь, что это пошло мне на пользу.

— Думаешь, пошло? — спросил зверь.

— Да, Господин, — поспешила заверить его я.

— Сходи вниз, — сказал Грендель, обращаясь к Леди Бине, — верни плеть. Но купи такую же. Нам следует иметь здесь свою собственную.

Женщина ушла.

— Вам не понадобится плеть, Господин, — сказала я.

— Это мне решать, — прорычал он.

— Да, Господин, — вынуждена была согласиться я.

Я позже узнала, что зверь действительно имел представление о том, как следует обращаться с рабынями, причём изучил он это в другом месте, в стальном мире, прежде бывшем миром Агамемнона, Одиннадцатого Лица Неназванного.

Конечно, он был зверем, животным, и не более того. Но меня больше интересовал вопрос, каково бы это могло быть, если бы моим владельцем был человек. Такая ситуация, думала я, могла бы оказаться ещё более пугающей, поскольку человек, будучи представителем моего собственного вида, за бесчисленные поколения отточенный естественным отбором для радикальных, диморфных отношений господина и рабыни, прекрасно осведомлённый и чувствительный к психологии, потребностям, страхам, слабым местам, уловкам, хитростям, тщеславию, мелочности, слабостям, беспомощности его естественной добычи и собственности, его рабыни.

Как ужасно, думала я, было бы принадлежать гореанскому мужчине, не оторвавшемуся от природы, могущему бескомпромиссно эксплуатировать и доминировать, чего, конечно, в тайных уголках сердца, женщина могла было бы хотеть.

Я вспомнила того кузнеца с Сулового Рынка. Каким высокомерным и отвратительным для меня он был! Как я его ненавидела!

Наконец Грендель развязал мои запястья.

— Что Ты теперь собираешься делать, Аллисон? — поинтересовался он.

— Приготовить ужин, Господин, — ответила я.

Мой путь лежал к башне Шести Мостов. Я шла осторожно, опасаясь испачкать выстиранное бельё. Для моего страха была веская причина.

Это было ещё до инцидента со слепым кюром.

Разумеется, я понятия не имела, когда меня и моих сестёр по несчастью переправили на Гор, и где нас продали. Меня доставили в дом Теналиона из Ара. Что же касается других, то я ничего не знала. Дом был очень большим. В Аре, городе такого размера есть много работорговых домов, и множество рынков, самым известным их которых является Курулеанский. И, само собой, на Горе сотни городов, по большей части небольших, в каждом из которых, по-видимому, имеется своя организация, занимающаяся девушками в ошейниках.

Однако если поразмыслить, то можно предположить, что захваченные девушки из женского сообщества, если можно так выразиться, созревшие фрукты, собранные в одну, особую «корзину работорговца», были распределены по всему Гору, хотя, не менее вероятно, что для их хозяев было бы удобнее, хотя бы с точки зрения транспортировки, доставить большинство, если не всех, в одно место, либо в ограниченное число таких мест, а уже потом, в таком месте или местах, избавиться от товара, распродав его разным торговцам. Таким образом, оптовому торговцу, если можно так выразиться, не придётся водить караваны, грузить своих животных в закрытые рабские фургоны, в которых они прикованы к центральному стержню цепью за лодыжки, развозить их, связанных по рукам и ногам в тарновых корзинах и так далее. Эти заботы можно переложить на плечи перекупщиков.

Конечно, я не оставляла надежды, по крайней мере, первое время, что я могу встретить некоторых из своих сестёр по сообществу в Аре. Само собой, вероятность этого существовала.

Ар — огромный город, но число прачечных ванн, с их проточной водой, довольно ограничено. Так же как и число колодцев и фонтанов, откуда эта вода может быть взята. Кейджеры, как известно, хотя я думаю, что в этом мы мало чем отличаемся от большинства других представительниц нашего пола, обожают болтать, сплетничать, наблюдать, размышлять, обмениваться мнениями, анекдотами, слухами и так далее. И самыми лучшими местами для этого, во всяком случае, для кейджер, поскольку им не позволяют появляться в банях, если только они не банные девки, являются прачечные ванны, те, к которым им открыт доступ.

Как бы то ни было, я надеялась, по крайней мере, поначалу, что могла бы, у ванн или фонтанов, на рынках или на улице столкнуться с некоторыми из тех, кого я знала по женскому обществу. Но этого так и не произошло.

Позднее мне стало казаться, что было даже хорошо, что мы не столкнулись друг с дружкой снова. Я предполагала, что вряд ли кому-то придёт в голову их освободить. Они были хороши собой, и как говорят, только дурак освобождает рабскую девку.

Как я смогла бы перенести то, что они увидели меня теперь, в моём позоре и деградации, не больше чем босую рабыню, в ошейнике и откровенной тунике? А что насчёт них? А каково было бы мне видеть моих бывших сестёр по сообществу, одетых в позорные тряпки, с кольцами неволи, окружающими их шеи?

И при этом я знала, что буду взволнована, видеть их такими, принадлежащими, но одновременно настолько свободными, настолько естественными и живыми, настолько глубоко и радикально женственными.

Но как я смогла бы выдержать их взгляды, перенести тот факт, что они увидели бы меня рабыней?

Теперь, то, что красовалось на моей шее, было вовсе не собачьим кожаным ошейником, скреплённым пряжкой с замком, как на той памятной вечеринке. Мою шею обнимал настоящий рабский ошейник, отмечавший меня как ту, кем я теперь была, как настоящую рабыню.

И всё же, так или иначе, хотя я сама едва осмеливалась допускать это, никогда прежде не чувствовала я себя настолько здоровой, живой, возбуждённой, значимой, настолько женственной как здесь. Рискну предположить, что одной из причин этого был сам Гор с его воздухом и едой, свежими, полезными, вкусными и незагрязнёнными. Но ещё больше, я полагаю, это имело отношение к культуре и идеалам, среди которых я оказалась. Они были столь естественными, столь открытыми, невинными, честными и реальными. Здесь я могла быть тем, кем я себя всегда ощущала и кем была. Мне казалось, что здесь я нашла себя. И здесь я полюбила ту, кем я была. Здесь у меня не осталось сомнений относительно того, кем я была, никаких сомнений, никакой неуверенности, никакой двусмысленности. А была я рабыней. Здесь, в ошейнике, я чувствовала себя в тысячу раз свободнее, чем в собственном мире. Простите меня те, кто читает это, но это правда. Я обязана говорить правду, поскольку на мне ошейник.

Несмотря на то, что Леди Бина была женщиной чрезвычайного ума, она далеко не всегда была хорошо информирована, порой оторвана от реальности и, боюсь, она далеко не всегда поступала мудро.

Она была крайне высокого мнения о себе и, что характерно, вполне оправданно.

Но её знания о Горе были очень неполными, как и, рискну предположить, о любом другом сложном человеческом мире.

Каким мог быть мир, часто спрашивала я себя, из которого она происходила?

Конечно, она отлично знала, что была необычайно красивой. В действительности, она, казалось, была уверена, что могла бы быть самой красивой женщиной на Горе. Исходя из всего того, что было известно мне, она вполне могла бы быть таковой, хотя у меня не было никаких сомнений, что найдутся тысячи других очень красивых женщин, которые тешили себя такой же надеждой, если не уверенностью. Ходили слухи, что бывшая Убара, Талена из Ара, дочь Марленуса, нынешнего Убара Ара, пока тот от неё не отрёкся, возможно, расценивала себя, или была расценена многими другими, как самая красивая женщина на всём Горе. Безусловно, учитывая тот факт, что все свободные женщины носят вуали, и население рассеяно на огромной территории, кто может с уверенностью говорить о таких вещах? Не исключено, что самая красивая женщина Гора живёт где-нибудь в крошечной деревеньке в Торвальдслэнде или пасёт босков на равнинах Народов Фургонов. Также я нисколько не сомневалась, что найдутся тысячи мужчин, уверенных в том, что самая красивая женщина на Горе — это их компаньонка или рабыня, даже если те одним своим видом могли бы напугать тарлариона. Любая женщина кажется красавицей, когда на неё сморят глазами, полными любви.

Никто не знал, где теперь могла бы находиться Талена. За её возвращение в Ар была назначена большая награда, но эта награда так и осталась невостребованной. Лично я предполагала, что Талена, если была жива, то уже носила чей-то ошейник. Уверена, если она была настолько красива, как о ней говорили, то было почти бесспорно, что её шею окружал ошейник. На Горе хватало мужчин, для которых иметь такую женщину в своём ошейнике могло бы стоить больше, чем всё то золото, что можно было бы получить, бросив её раздетой и связанной к подножию трона Убара. Впрочем, нашлось бы немало и тех, для кого золото было бы предпочтительно. Тут многое зависит от мужчины, а мужчины здесь настоящие владельцы женщин. Ну а мне оставалось только радоваться, что я не была Таленой из Ара.

Я предполагала, что Леди Бина, моя Госпожа, несмотря на свой высокий интеллектуальный уровень, могла иметь слабое представление относительно того, насколько она была желанной. В некоторых аспектах она была женщиной очень интересной, представляя собой поразительную смесь тщеславия, амбиций и наивности.

Я не осмеливалась указывать ей на такие нюансы, даже намекать или как-то заострять внимание на этом, поскольку я была всего лишь рабыней, и к настоящему времени уже слишком хорошо осознала этот факт, а её сознание уже был сформировано настолько, что порой даже озабоченность и полные благих намерений советы зверя оказывались неэффективными. Он, будучи чужаком на Горе, отнюдь не был профаном в вопросах рангов, дистанций и иерархии, как и не был не знаком с вопросами статуса, шансов, политики и политических отношений.

Короче говоря, Леди Бина, рассчитывая на свою неординарную красоту, хорошо зная о своём обычном эффекте на мужчин и подстёгиваемая безудержным тщеславием, ещё ни разу не набив шишек от контакта с реальностью, планировала, каким бы это маловероятным или даже невероятным не показалось, буквально стать Убарой Ара, самого большого города Гора, хотя это утверждение оспаривалось Турией, расположенной далеко на юге. Похоже, она была уверена, что для того, чтобы добиться этого ошеломительного взлёта будет вполне достаточно привлечь к себе внимание Убара или его советников.

— Только не говори вслух о таких амбициях, — предупредил её Грендель. — Тебя могут счесть безумной.

— Но я вовсе не безумна, — возмутилась женщина.

— Я знаю, — кивнул зверь, — но Ты совершенно не разбираешься в таких вопросах.

— Почему это? — спросила она.

Снова у меня возник вопрос о её происхождении, о её, не вооружённым взглядом видимой нехватке знаний об обществе и прочих нюансах. Как вышло, что она могла понимать так мало? Возможно, для неё было бы лучше, если бы в её жизни периодически случались какие-нибудь расстройства и разочарования? Как у неё получалось жить, не имея никакого понимания своего места, границ, или даже того, что эти границы существовали? Уж не думала ли она, что в это могла быть вовлечена какая-то дюжина людей, как в какой-нибудь крошечной деревушке? Ар был сложной, запутанной структурой, как социально, так и экономически. Его населяли сотни тысяч граждан. Большинство даже не было знакомо друг с другом. Что же скрывало её прошлое? Какие события происходили в нём? И снова, продуктом какого мира она была? Складывалось впечатление, что если бы ей рассказали о чём-то важном и ценном, скажем, об особенном драгоценном камне, как она тут же решит его заполучить. Неужели она не понимала, какие джунгли, огромные и опасные, суровые, наполненные соперничеством, не прощающие слабости и ошибок, царили на улицах Ара, джунгли, которые, как и во многих сообществах, при всей их реальности, были невидимы?

— Убар, великий лорд, властелин, — попытался объяснить зверь. — Он не выбирает себе компаньонок небрежно или бездумно. Для таких целей есть рабыни, сотни рабынь, рассеянных по различным садам удовольствий. Его компаньонки должны скреплять союзы, призванные защищать границы, приобретать города, расширять владения, получать доступ к торговым маршрутам и портам на берегах Тассы. Тебя никто не знает, у тебя нет связей, Ты не принесёшь в его руки ни городов, ни армий, ни флотов, ни отрядов тарновой кавалерии. У тебя даже нет Домашнего Камня.

В то время я мало что знала о Домашних Камнях. К тому же мне, как рабыне, иметь таковой не разрешалось. Ведь нет же никаких Домашних Камней у слина, кайилы, верра и прочих животных.

— Понятно, — кивнула Леди Бина. — Значит, дело будет труднее, чем я думала.

— Убар мог бы выбрать в компаньонки Убару из другого города, полезного города, богатого и могущественного, или дочь другого Убара из подобного города.

— Я поняла, — недовольно буркнула женщина.

Во время этого разговора я стояла на коленях у дальней стены, неприметно, но под рукой, и я видела, что Леди Бина была не столько разубеждена в своём удивительном стремлении, сколько убеждена в том, что его реализация окажется не столь легко достижима, как она ожидала до сего момента.

— Иногда, — продолжил её мохнатый товарищ, — Убар может взять в компаньонки Убару захваченного города, фактически принудив её к этим отношениям, превратив её свободу в грязь, если можно так выразиться, тем самым, благодаря тому, что их отношения считаются компаньонскими, приобретая право на законное распоряжение богатствами её казначейства и на преданность её подчинённых. В этом случае она может сидеть около него на троне, в своих прекрасных одеждах, но прикованная цепью.

— Полагаю, — усмехнулась Леди Бина, — он может сделать это с несколькими сразу.

— Нет, — покачал головой зверь, — ему можно иметь только одну компаньонку единовременно.

Разумеется, я нисколько не сомневалась, что при этом у Убара, как в действительности, и у любого другого человека, обладающего достаточными средствами, могло быть по нескольку рабынь.

— А что если он завоюет ещё одну Убару? — полюбопытствовала Леди Бина.

— Ты всё ещё думаешь о компаньонстве? — уточнил Грендель.

— Да, — не стала отрицать она.

— Тогда Убара меньшей ценности, — ответил зверь, — будет отлучена от трона и унижена до неволи, а затем либо оставлена, либо выставлена на продажу, либо что-нибудь ещё в этом роде.

— Уверена, — сказала женщина, — компаньонство не всегда вовлечено в такие вопросы.

— Конечно, нет, — подтвердил он. — Завоеватель имеет все права на всё захваченное им, в силу права на военный трофей, в силу права сильного. Обычным следствием этого права будет то, что завоёванная Убара будет проведена голой во время триумфа победителя, прикованная цепью к стремени его тарлариона или кайилы, а после этого она, вместе с женщинами её двора, так же проведёнными по улицам, будут прислуживать голыми на пиру победы, во время которого победители будут пользоваться ими кому как вздумается, после чего, на утро, их ждут плети и ошейники.

— Это понятно, — хмыкнула Леди Бина.

— Вот и забудь своё оторванное от реальности стремление, — проворчал зверь.

— Возможно, мне всё же стоило бы представить себя в Центральной Башне, — предположила она.

— Я бы не советовал этого делать, — покачал головой её собеседник. — У тебя нет Домашнего Камня.

— И что? — не поняла она.

— Тебя могут схватить и заключить в ошейник, — пояснил зверь. — Иногда женщин, не имеющих полномочий, ловят и удерживают пока за них не предложат хорошей цены, чаще всего от какого-нибудь из работорговых домов города.

— Полагаю, что есть и другие способы добиться богатства и власти, — заметила женщина, — кроме как через Убаров таких городов, как этот.

— Несомненно, — подтвердил зверь.

— Однако, — добавила его подопечная, — я думаю, что трон был бы предпочтителен.

— Возможно, — не стал спорить Грендель, а женщина бросала меня взгляд, заставивший меня напрячься.

Тем вечером, когда зверь отсутствовал, Леди Бина вызвала меня к себе.

Она вручала мне записку, написанную чёрными чернилами на дешевой ренсовой бумаге, простыми, почти по-детски выведенными, печатными буквами, всё же ей, при всей её сноровке и интеллекте, пока ещё было далеко до уровня эксперта в гореанской письменности.

Общаясь во время стирки со своими товарками, я узнала, что леди свои записки, написанные и имеющие отношение к их маленьким секретам, частной переписке, интригам, романам, договорам, свиданиям и так далее, изготавливали тщательно, писали аккуратным, изящным почерком, обычно на маленьких листках тонкой разлинованной бумаги или пергаменте, спрыскивали тонкими духами и красиво запечатывали. У адресатов не должно возникнуть сомнений в том, что авторы этих посланий были женщинами рафинированными, воспитанными, чувственными, обладающими тонким вкусом и высоким интеллектом. Конечно, посыл, вовлечённый в такие записки, выходит далеко за границы деликатности собственно текста. В конце концов, чернила, бумага или пергамент, почерк, духи, печать и прочие нюансы, по сути, являются неотъемлемой частью послания. Разве они сами по себе не передают очень многого, не произнося ни единого слова? А содержание письма зачастую может быть осмотрительно неоднозначным, слова складываются так, чтобы обещать многое, но мало что гарантировать. Я предположила бы, что гореанская свободная женщина наделена правом, наряду с её вуалями и одеждами сокрытия, правом уравновешивать скрытность с открытостью, тайну с намёком на возможный взрыв энергии, и даже на необузданное открытие.

Есть такое гореанское высказывание, которое редко услышишь в присутствии свободных женщин, о том, что под одеждами каждой свободной женщины прячется голая рабыня.

С такими записками, конечно, женщины обычно посылают своих рабынь, приказав тщательно скрывать их под туниками. Осторожность — прежде всего.

А потом об этом можно посплетничать у прачечных ванн.

Я не сомневалась, что у многих мужчин ускорялось дыхание и чаще билось сердце, когда они получали такие записки.

— Могу я спросить, Госпожа, — поинтересовалась я, — о содержании письма, которое мне предстоит доставить?

Тогда я ещё не понимала, насколько неблагоразумным был такой вопрос с моей стороны. К счастью, по крайней мере, в то время, Леди Бине ещё недоставало многих привычек, манер и реакций гореанской свободной женщины.

— Конечно, — ответила она. — Я предлагаю себя в качестве Убары Ара.

— Я понимаю, — кивнула я. — А Господина Гренделя нужно поставить в известность об этом?

— Нет, — покачала головой женщина. — Он может этого не одобрить.

В этом я нисколько не сомневалась.

— Ты выйдешь утром, — сообщила она, — на рассвете, словно по обычному поручению. Я дам тебе пару бит-тарсков, чтобы позже Ты купила несколько ларм к завтраку.

— Да, Госпожа, — сказала я, предположив, что тем самым моя истинная миссия будет благоразумно скрыта.

— А сейчас сходи в уборную, — велела мне она, — а на ночь я прикую тебя цепью.

— Нет необходимости сажать меня на цепь, Госпожа, — поспешила заверить её я. — Я не убегу.

Действительно, куда я могла бы бежать? У меня не было ни малейших сомнений в том, что ещё до полудня я буду возвращена в дом Эпикрата, связанная и взятая на поводок.

— Уверена, что не убежишь, — согласилась она. — Но Леди Делия сказала мне, что таких шлюх как Ты следует держать на цепи.

— Да, Госпожа, — вздохнула я.

Мне было известно, что мужчины перед сном обычно приковывали своих девушек, чаще всего в ногах своей постели, где они были бы под рукой, на случай если ночью проснётся желание. В больших домах девушки зачастую спят в клетках, возможно, это призвано помочь им держать в память тот факт, что они — животные, для которых сидеть в клетке правильно и подобающе.

Леди Бина, скорее всего, по совету Леди Делии, приковывала меня так, чтобы моя циновка лежала поперёк порога, перед лестницей. Моя левая лодыжка была прикована к одной стороне двери, а правое запястье с другой. Таким образом, злоумышленнику, прежде чем попасть в комнату, придётся миновать меня, фактически, переступить через меня, при этом он может запнуться и выдать себя. Рабынь чаще всего приковывают за левую лодыжку, вероятно, потому что большинство мужчин — правши. Кроме того, именно на эту лодыжку обычно повязывают шнурок с колокольчиками или надевают ножной рабский браслет, по-видимому, по той же самой причине. Я, кстати, тоже была правшой. Господин Грендель, как правило, спал на крыше. Я бы не советовала работорговцу или налётчику пролетать на своём тарне поблизости от него.

Господин Грендель, очевидно, в отличие от той же Леди Бины, прекрасно знал о возможной опасности, которая на Горе подстерегала потерявшую осторожность свободную женщину. К тому же, у неё не было ни Домашнего Камня, ни семьи, ни клана, ни касты.

Я часто задавала себе вопрос, знал ли зверь, насколько на самом деле красивой была Леди Бина, насколько привлекательной она была для мужчин. Скорее всего, нет, думала я. Всё же она не принадлежала к его виду. Он — зверь, что он мог понимать в таких вещах.

На следующий день, около седьмого ана, несчастная и напряжённая, неуклюже переставляя ноги, я поднялась на второй этаж дома Эпикрата.

— Что случилось? — сразу спросил Господин Грендель.

— Положи лармы сюда, — указала Леди Бина. — Сдача осталась?

— Бит-тарск, — ответила я.

— Ты научилась торговаться, — похвалила она.

— Я не сказала им, что у меня их было два, — пояснила я.

— Превосходно, — улыбнулась женщина, а потом, повернувшись к зверю, добавила: — Она умна.

Мы быстро учимся таким вещам.

— Откуда у тебя синяк? — спросил зверь.

— Это неважно, — отмахнулась Леди Бина.

— Неважно, — согласился её товарищ. — И всё же, откуда?

Я бросила испуганный взгляд на Леди Бину.

— Можешь говорить, Аллисон, — разрешила она.

— Солдаты, — объяснила я.

Мне оставалось шагов сто до Центральной Башни, когда путь мне преградило опущенное копьё.

Я ясно дала понять по какому делу я иду, что я должна была вручить записку Убару, или кому-нибудь из высших офицеров, кто мог бы передать послание ему. После этого солдат подозвал офицера, далеко не самого высокого звания, в лучшем случае командира его десятка. Мужчина прочитал записку, громко заржал, хлопнул себя по бедру, а затем, к моему смущению, поделился содержанием с другими. Всё это время я стояла на коленях.

Похоже, послание и его носительница стали поводом для большого веселья.

— Будет ли ответ, Господин? — поинтересовалась я.

— Будет, — кивнул офицер и, достав их кошелька стилус, что-то написал на обратной стороне записки.

Всё ещё стоя на коленях, я взяла сложенный листок бумаги.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила я.

— А твоя Госпожа точно свободна? — осведомился офицер.

Боюсь, что он решил, что происходящее было неким розыгрышем, возможно, со стороны кого-то из товарищей офицера, просто захотевших над ним подшутить.

— Конечно, Господин, — подтвердила я.

В конце концов, моя хозяйка действительно была свободной.

— Тогда мы дадим тебе кое-что для неё, — сказал он, а потом повернулся к четырём своим подчиненным и бросил: — А ну-ка хватайте её за руки, за ноги, и растяните на животе.

— Господин? — не поняла я.

— Это, — усмехнулся он, — для твоей хозяйки.

И в следующее мгновение на меня посыпались пинки и удары торцами копий. Офицер и его подчинённые принялись избивать распростёртую на мостовой рабыню.

Я рыдала от боли.

— Вот тебе для твоей хозяйки! — бросил кто-то из них.

— Вот тебе ещё! — добавил другой.

— И ещё! — вставил третий.

— Ай-и-и! — надрывалась я. — Пожалуйста, не надо, Господа! Пожалуйста, нет, Господа!

Наконец они отступили от меня, оставив избитую рабыню рыдать, лёжа на камнях.

Никому, конечно, не позволено поднять руку на свободную женщину. Их нельзя ударить. Они должны оставаться неуязвимыми от такого физического неуважения. Они свободны. В действительности, нарушителя за такие действия ждёт достаточно суровое наказание. С другой стороны, как мне объяснили, а теперь и подтвердили, рабыню могут использовать в качестве замены для наказания её хозяйки.

Предположительно, это может стать дезорганизующим моментом для свободной женщины, что она будет очень страдать от этого, что её смутит, шокирует и оскорбит факт причинения этого опосредованного наказания.

Однако Леди Бина, плохо знакомая с гореанской культурой, оказалась просто не в состоянии понять предназначенного для неё оскорбления и спокойно перенесла это испытание.

— Думаю, что обошлось без переломов, — заметил зверь.

— Да, — подтвердила я.

Если рабыню наказывают, то обычно это делают, чтобы исправить её поведение или улучшить её, а не для того чтобы поранить или искалечить.

Тем не менее, никакой мягкости в отношении меня я не заметила.

— Уже доходит седьмой ан, Аллисон, — заметила Леди Бина. — Где Ты пропадала? Развлекалась, флиртуя около ларьков и магазинов?

— Нет, Госпожа, — поспешила заверить её я.

Я, кстати, была очень рада, что я не столкнулась с тем нахальным кузнецом, которого я тщательно высматривала среди прохожих, чтобы избежать встречи с ним, разумеется. Само собой, мне не хотелось, чтобы он увидел меня такой, какой я была в тот момент, жестоко избитой, покрытой синяками и ссадинами, несчастной и униженной.

— Четыре лармы за бит-тарск, — хмыкнула Леди Бина. — Да ещё утром. Это по-настоящему хорошая сделка.

— Просто я улыбнулась продавцу фруктов, — пояснила я.

— Замечательно, — усмехнулась Леди Бина. — Мужчины — слабаки, которыми так легко манипулировать.

— Только некоторые мужчины, — поправил её Грендель.

— Почисти лармы, — велела Леди Бина. — В кладовке есть печенье и медовые кексы.

— Да, Госпожа, — откликнулась я, сообразив, что распоряжение касалась меня.

— Подожди, — остановил меня зверь. — Ты говорила, что на записке был ответ.

— Да, — подтвердила я, — офицер написал его на обратной стороне листа.

— Это не важно, — отмахнулась Леди Бина.

Огромная лапа, с пятью, как на человеческой руке, пальцами, протянулась ко мне, и я, вытащив записку из складок своей туники и склонив голову, вложила листок бумаги в мохнатую ладонь.

Зверь быстро просмотрел послание.

Очевидно, он умел читать, если только просто не захотел запомнить запах руки, которая написала записку.

— Ой! — испуганно вскрикнула я, поскольку зверь сделал нечто, что выглядело шокирующе непостижимым.

Его губы чуть приподнялись, обнажив клыки, и он, с фырканьем выпустив воздух из пасти, три или четыре раза подпрыгнул и перекувырнулся в воздух.

Такое его поведение не на шутку меня встревожило.

Всё-таки он был существом очень крупным, и я не знала его намерений. Что если его охватила внезапная ярость, неожиданное безумие. В таком состоянии он запросто мог оставить от квартиры руины, а от меня мокрое место. Сколько могло продлиться такое поведение или припадок? Я в испуге встала на четвереньки и отползла подальше. Леди Бина, со своей стороны, казалось, была скорее раздражена, чем напугана.

Я заключила, что она была знакома с такими спонтанными, очевидно неудержимыми представлениями.

— Уверена, — проворчала она, — там нет ничего настолько забавного, как кому-то показалось.

Теперь мне стало очевидно, что зверь умел читать.

Такие представления, как я позже узнала, с небольшими вариациями, могут означать энтузиазм или радость, приподнятое настроение, оценку острой шутки, превосходного хода в игре, удовольствие от неожиданной встречи с другом, прекрасный выстрел из лука, победу на арене, когда противник подает замертво у твоих ног и так далее.

— Что там написано? — осведомилась Леди Бина, видя, что её товарищ совсем не торопится отдать ей листок бумаги.

— «Надень ошейник и отправляйся в загон», — процитировал Грендель.

— Может, Ты думаешь, что это будет моим планом на будущее? — съязвила женщина.

— Нет, — рыкнул он, а затем повернулся ко мне и сказал: — Почисти лармы.

— Да, Господин.

Итак, я направлялась к башне Шести Мостов.

Шла я осторожно, опасаясь испачкать выстиранное мною бельё. Причина для опасений, как я уже сказала, у меня была достаточно веская. Всё это происходило до случая со слепым кюром.

К Шести Мостам я пробиралась окольным путём, чтобы избежать встречи с рабынями из прачечной Леди Дафнии, частной конторы предлагавшей услуги стирки белья, располагавшейся неподалёку от Шести Мостов. В Аре есть несколько таких частных прачечных, находящихся, если можно так выразиться, в состоянии неустойчивого перемирия друг с другом. Каждая из них контролирует определённый район. Шесть Мостов относились к району дома Леди Дафнии. Само собой, эти заведения не приветствуют вторжение в свою территорию конкурентов, как других домов, так и независимых поставщиков подобных услуг. Пара её девок, довольно крупных особ, лучше всего походящих для такого рода задач, уже дважды перехватывали меня, первый раз месяц назад, и ещё раз на прошлой неделе.

— Бросай бельё, — потребовала одна из них при первой нашей встрече в прошлом месяце.

— Нет, — ответила я. — Дайте мне пройти. Оставьте меня в покое.

— Варварка! — прокомментировала её товарка.

— А что у тебя под платком? — спросила первая и сдёрнула косынку с моей головы.

— Ничего! — рассмеялась вторая.

— Отстаньте от меня! — попросила я, чувствую, как слёзы обиды наворачиваются на мои глаза.

— Такая же лысая, как яйцо тарна! — съязвила первая. — Должно быть, она постаралась довести кого-то до белого каления.

Вообще-то, к этому моменту я уже не была совершенно лысой, просто волосы пока были очень короткие, не больше чем тёмная щётка, мягкая на ощупь. Тем не менее, я была счастлива иметь хотя бы это.

— Мне она тоже не нравится, — заявила вторая.

— Тебе случайно не тяжело? — поинтересовалась первая.

— Нет! — испуганно дёрнулась я.

— Да точно, — сказала первая, — это бельё слишком тяжело для тебя.

— Стойте! — вскрикнула я.

Свёрток был вырван из моих рук и брошен в сточную канаву, которая, в этом районе, проходила по центру улицы. Обе девицы тут же принялись втаптывать бельё в грязь, покрывавшую дно канавы.

— Больше у тебя здесь клиентов не будет, — заявила первая девка.

— Башня Шести Мостов — это территория дому Дафнии, — добавила вторая.

Мне ничего не оставалось, кроме как собрать разбросанное бельё и вернуться в дом Эпикрата.

После того случая, следующие четыре заказа, как бы меня на пугала высота, я доставляла по верхнему пути, поднимаясь наверх задолго до башни Шести Мостов и осторожно пробиралась к ней по лестничными пролётам и соединительным мостам. Как-то раз я заметила внизу на улице тех двух нахалок. По-видимому, они дежурили там, в надежде перехватить меня или кого-нибудь другого.

Я старалась, насколько это было возможно, держаться центра мостов, отступая в сторону и становясь на колени, если навстречу мне шёл свободный человек. В действительности, те мосты, которыми я пользовалась, не были такими уж узкими. В большинстве случаев ширина их составляла два — три шага. Но они располагались на большой высоте и не имели ограждений. Иногда я чувствовала головокружение. А от одной мысли, чтобы подойти к краю такого моста и посмотреть вниз мне становилось плохо. Так что от краёв я держалась настолько далеко, насколько это было возможно.

— Варварка, — смеялись некоторые из проходивших мимо меня людей.

Насколько выше меня они себя чувствовали! Насколько выше меня они были! К тому же, у вас ходят, придерживаясь левой стороны дороги, тропы или моста. Рискну предположить, что это для вас это естественно и разумно. Таким образом, вы оказываетесь обращены к незнакомцу, мимо которого проходите, правой рукой, привычной к оружию, кинжалу или посоху. Так что, держась левой стороны, вы находитесь в лучшей позиции для обороны, в случае если такая необходимость возникнет. С другой стороны, в большей части моего прежнего мира, называемого Землёй, или Террой, люди придерживаются правой стороны улицы. Представляю, как неуютно вы бы себя там почувствовали! По-видимому, для такого решения были причины, исторические и политические, возможно, вовлекающие очевидные различия между государствами, вроде различных символов, валют, обычаев, подходов и способов. Мне трудно судить об этих вещах. В любом случае необходимость придерживаться левой стороны в течение долгого времени, была для меня смущающим фактором, особенно на высоких мостах.

Безусловно, для девушек дома Дафнии, занимавшихся доставкой белья, не составило бы труда и не заняло бы много времени, установить, что появилась конкурентка, отбивающая у них клиентуру. Соответственно, двум бандиткам Леди Дафнии, урождённым гореанкам, потребовалось бы совсем немного времени, чтобы взять под наблюдение местные мосты, что не сложно было сделать с более высоких мостов, или даже с крыши собственно башни Шести Мостов.

Так что, я испугалась, но не слишком удивилась, когда на прошлой неделе увидела одну из них, быстро шагающую мне навстречу по мосту. Я повернулась, собираясь бежать назад, но, к своему ужасу встретилась взглядом со второй грымзой, оказывается, следовавшей за мной по пятам.

Поняв, что зажата с двух сторон на высоком мосту, я упала на колени и положила бельё на камни. Голова кружилась, меня трясло от страха, качало от навалившейся слабости.

Я понимала, что меня слабую и обессиленную, могли легко подтащить меня к краю и сбросить с моста, а я не смогла бы даже пытаться не то что оказать сопротивление, но даже самостоятельно стоять или двигаться.

Меня трясло. Каким близким казался край, намного ближе, чем он был на самом деле. У меня не осталось сил даже на то, чтобы стоять на коленях, и я легла на живот, прикрыв руками голову, более неспособная даже пошевелиться. Всё чего я теперь хотела, это чтобы они меня не трогали. Я чувствовала, как ветер играет моей туникой, видела, как прозрачное облачко проплывает мимо меня.

— Чего это с нею? — удивилась одна из девушек.

— Понятия не имею, — ответила другая.

Я догадалась, что они подобрали бельё и, предмет за предметом, сбросили с моста. Несомненно, одежда и простыни трепеща на ветру, плавно летели на улицу, лежавшую далеко внизу.

А потом две рабыни из дома Леди Дафнии ушли, оставив меня одиноко лежать на мосту.

Пролежала я там ещё довольно долго, не осмеливаясь шевелиться даже тогда, когда мимо меня проходили мужчина или женщина.

— С тобой всё в порядке? — осведомился один из прохожих.

— Да, Господин, — выдавила я из себя.

— Может, мне отнести тебя в башню? — спросил он.

— Не надо, Господин, — отказалась я.

Позже, дюйм за дюймом, на животе, я подползла к краю моста и просмотрела вниз. Там, на нижнем мосту и на улице, я смогла разглядеть предметы белья, сброшенные вниз и рассеянные ветром. За то время пока я смотрела, ветер подхватил одну из простыней, свисавшую с края более низкого моста, и понёс её дальше на улицу. Случайный прохожий удивлённо посмотрел вверх, а затем продолжил свой путь.

Наконец, спустя некоторое время, я отползла от края и, набравшись смелости подняться на четвереньки, осторожно перебирая руками и ногами, добралась до безопасности башни и спустилась по лестнице.

Я собрала столько белья, сколько смогла найти на нижнем мосту и не улице, после чего вернулась в дом Эпикрата. Вопреки моим ожиданиям, меня не стали наказывать. Леди Делия, компаньонка продавца керамической посуды Эпикрата, позже получив от Леди Бины и её зверя, монеты, компенсировала клиентам стоимость утраченных вещей.

— На будущее, тебе было бы лучше, — сказала Леди Бина, — если бы Ты ходила по улицам. В этом случае будет легче вернуть потерянные вещи.

— Неужели Госпожа хочет продолжить своё предприятие? — опешила я.

— Конечно, — кивнула она.

— Возможно, мы могли бы отказаться от района Шести Мостов, — предложила я.

— Не будет район Шести Мостов, — пожала плечами Леди Бина, — будет какой-нибудь другой район.

— Да, Госпожа, — всхлипнула я в отчаянии.

— Кроме того, — добавила она, — в районе Шести Мостов проживает несколько наших лучших клиентов.

— Да, Госпожа, — вздохнула я.

И вот теперь я окольным путём пробиралась к Шести Мостам, по крайней мере, на сей раз я снова шла по улице. Мне оставалось только надеяться, что на этот раз мне повезёт избежать встречи с рабынями из прачечной Леди Дафнии. Обычно, конечно, мне с ними удавалось разминуться, но два раза, сначала месяц назад на улице, а затем, более пугающе, на мосту на прошлой неделе, удача от меня отвернулась. Если бы эти встречи происходили регулярно, наш бизнес пошёл бы прахом. Уже дважды меня сопровождала Леди Бина, и один раз Леди Делия. Если рабыни прачечной в тот момент были где-то поблизости и видели меня, то потревожить не решились, поскольку я шла в сопровождении свободных персон. Зверя, разумеется, меня провожать не посылали. Он вообще редко выходил в то время, когда Тор-ту-Гор правил среди башен. Иди он рядом со мной, и я нисколько не сомневалась, что рабыни из прачечной Леди Дафнии держали бы максимально возможную дистанцию, если вообще не убежали в её дом. Иногда к разборкам между прачечными в качестве наёмников привлекают мужчин, но обычно охрану территорий поручают рабыням.

Мне оставалось пройти шагов пятьдесят до входа, предоставляющего доступ к одной из нижних лестничных клеток, ведущей к Шести Мостам, когда к моему смятению я увидела двух свои мучительниц, одна появилась из дверного проема слева, другая из-за угла с правой от меня стороны улицы. Можно было не сомневаться, что они поджидали здесь именно меня, выбирая момент, когда подойду достаточно близко, чтобы ошеломить своим появлением. Неся кипу отстиранного белья на голове и придерживая её обеими руками, я не имела ни малейшей возможность развернуться и убежать.

Они были слишком близко.

Обе улыбались, поигрывая очищенными от коры, упругими хворостинами.

Я не знала, как долго я смогла бы удерживать свою ношу на голове, если бы они начали стегать меня этими импровизированными хлыстами по задней части моих бёдер, или по рукам и плечам. Я была уверена, что они избегали бы попадать мне по лицу, чтобы не повредить и не оставить там долго незаживающих отметин.

В конце концов, я, как и они, была товаром, возможно, имеющим некоторую ценность.

Первая из рабынь дважды махнула прутом перед собой. Гибкое орудие со злобным свистом рассекло воздух. Другая девка многообещающе ухмыляясь, хлопнула своим прутом по ладони.

— А чего мы не на мосту? — усмехнулась первая.

— Ты неплохо смотрелась, растянувшись на животе, парализованная и неспособная даже шевелиться, — поддержала свою товарку вторая.

— Она — варварка, — сказала первая.

— Мне это понравится, — заявила вторая, поигрывая прутом.

— Я не собираюсь как-либо вредить вам, — решила объяснить я. — Пожалуйста! Пожалуйста, позвольте мне пройти. Я должна делать то, что мне приказывают.

— Так же как и мы, — со смехом ответила мне первая.

— Мы тебя предупреждали, — добавила вторая, и тогда они обе, держа наготове свои импровизированные хлысты, направились ко мне. Они уже подняли руки, а их лица расплылись в нетерпеливой усмешке, когда, к моему изумлению, замерли и побледнели.

— Первое положение почтения, — раздался голос позади меня, резкий мужской голос. — Прутья в зубы.

Обе рабыни прачечной моментально рухнули на колени, склонили голову к земле и прижали к мостовой ладони, приняв первое положение почтения. Прутья, зажатые в зубах, торчали по обе стороны их голов. Обе они были ошеломлены и напуганы внезапным вмешательством мужчины, по-видимому, свободного человека.

— Ты с бельём, — сказал голос, — Оставайся там, где стоишь, и не крути головой.

Я услышала звук шагов и поняла, что мужчина отошёл от меня на несколько футов назад.

— Ну а вы обе на четвереньках ко мне, — приказал он двум рабыням прачечной, — прутья несите в зубах.

Я смотрела, как они, дрожа от испуга, проползли мимо меня. Первая бросила на меня взгляд полный ужаса и страдания.

Меня саму в доме Теналиона учили вот так ползти к мужчине, покорно неся хлыст, зажатый в зубах. Это один из способов, которым рабыня может принести плеть, хлыст или стрекало своему господину. При этом она понятия не имеет, будет ли это использовано на ней, и если будет, то как. Но вскоре ей предстоит это узнать.

Я стояла не оборачиваясь.

— Теперь повернитесь и ложитесь на живот, — скомандовал мужчина, и я поняла, что рабыни послушно растянулись на мостовой головами ко мне.

А потом я услышала негромкие, пугающие звуки, как если бы чьи-то руки рывком завернули за спину, а затем запястья связали шнуром, причём без всяких нежностей.

Следом за этим я услышал два женских вскрика, сопровождавших треск разорванной ткани.

— Ну что ж, теперь, — сказал мужчина, — давайте посмотрим на что годятся эти прутья.

— Пощадите, Господин! — взмолилась первая из двух рабынь.

— А тебе давали разрешение говорить? — поинтересовался он.

— Нет, Господин, простите меня, Господин! — простонала девушка.

В следующее мгновение я услышала свист прута, закончившийся хлёстким ударом и воплем первой рабыни, а потом ещё один, но закричала уже вторая из моих мучительниц, а потом удары посыпались градом, то на одну, то на другую по очереди.

Крики вскоре перешли в сплошное рыдание.

— На колени, — рявкнул голос. — И впредь не советую вам заниматься подобными делами. Если узнаю, что вы помешали этой рабыне или любой другой делать свою работу, то вы окажетесь на невольничьем корабле, идущем в Торвальдслэнд или Шенди. Всё поняли?

— Да, Господин, — выдавили они сквозь рыдания, и тут же вскрикнули от новой боли.

Судя по всему, мужчина попросту схватил их за волосы, вздёрнул на ноги и, согнув в поясе головами к своему поясу, поставил в ведомое положение.

— Двигайтесь, — услышала я его голос, а потом и увидела этих двух рабынь, прошедших справа от меня.

Они были привязаны друг к дружке за волосы, их туники разорваны до талии, руки туго стянуты за спинами, а задние части бёдер богато расписаны полосами, оставленными ударами упругого прута.

— Стоять! — скомандовал мужчина, и те немедленно замерли. — Передадите своей хозяйке, что этот район открыт, и не может быть оспорен, тем более удерживаться силой. Это окончательно и обжалованию не подлежит. Если Леди Дафния решит, что это для неё неприемлемо, то её дом сгорит дотла.

— Да, Господин! — хором сказали девушки.

— А теперь идите, — отпустил их мужчина.

Связанные, выпоротые рабыни, неловко спотыкаясь, побежали вдоль по улице.

— Не оборачиваться, — предупредил мужчина, стоявший позади меня.

Я, замерев, стояла на месте, глядя прямо перед собой, дрожа от испуга, придерживая обеими руками тюк белья на голове.

— Рабыня благодарна Господину, рабыня очень благодарна, — сказала я, отчаянно надеясь, что он сейчас не отберёт у меня бельё и не бросит его в сточную канаву.

Разве это не было бы забавной гореанской шуткой над беспомощной рабыней, шуткой, которую потом пересказывали бы в тавернах?

— Ты — Аллисон, варварка, шлюха, рабыня Леди Бины, не так ли? — уточнил он.

— Да, я Аллисон, — ответила я, — девушка Леди Бины, проживающей в доме Эпикрата, торговца керамической посудой.

— Варварка и шлюха, — повторил незнакомец.

— Да, я варварка, — отчасти согласилась я, — Господин.

— Варварка и шлюха, — настаивал он.

— Если Господину так будет угодно, — не стала спорить я.

Я буквально кожей ощущала, что он меня рассматривает меня оценивающим взглядом, именно так, как можно рассматривать только рабыню.

— Как вышло, что Господин знает, как зовут девушку, и имя её Госпожи? — не удержалась я от любопытства.

— Стой спокойно, — напомнил мне он, и я замерла, чувствуя, что меня охватывает раздражение.

Вдруг я почувствовала его руки на своих рёбрах. Потом они спустились ниже, на талию, и ещё ниже на бёдра, и в конце замерли чуть ниже ягодиц.

Случись такое на Земле, и будь я свободной, несомненно, я обернулась бы и дала ему пощёчину. Но мы стояли посреди улицы гореанского города, и я была рабыней.

— Неплохо, для варварки, — прокомментировал он.

— Осмелюсь заверить Господина, — сказала я, — что многие из нас ни в чём не уступят его девушкам, гореанкам по рождению.

Разумеется, мы все были представительницами одного и того же вида, и все одинаково носили наши ошейники.

— И мне говорили, что на нас есть хороший спрос, — сердито добавила я.

— В пределах медных тарсков, — усмехнулся мужчина за моей спиной.

Мои пальцы раздражённо вонзились в бельё. Он что, знал о районе Метеллан или доме Менона?

— Не оборачивайся! — остановил он моё рефлекторное движение.

— Вовсе нет, Господин, — рискнула не согласиться с ним я.

— Выпрямись, девка, — велел мужчина.

— Господин удовлетворён тем, что он видит? — поинтересовалась я.

— Я видел и хуже, — хмыкнул он.

— Рабыня рада, если Господин доволен, — сказал я, едким голосом, уже будучи уверенной в том, кому принадлежал голос, и чьё лицо я могу увидеть, если обернусь

Это был тот самый нахал с Сулового Рынка, тот самый, кого я так ненавидела. И я замечала его время от времени поблизости от меня.

— Кажется, Господин следит за рабыней, — заметила я. — Возможно, Господин хочет предложить за неё цену.

— А Ты — тщеславная шлюха, — усмехнулся мужчина. — И что же заставляет тебя думать, что кто-либо мог бы хотеть тебя?

— Я привлекательна, — ответила я.

— И это всё, что Ты собой представляешь, — заявил он.

— По крайней мере, это — кое-что, — пожала я плечами.

— Конечно, — согласился мой собеседник.

— Как Вы узнали, как меня зовут и имя моей Госпожи? — полюбопытствовала я.

— Любопытство не подобает кейджере, — осадил он меня.

— Простите меня, Господин.

— Ну и насколько Ты хороша на мехах? — спросил мужчина.

— Возможно, Господин хотел бы проверить меня, и вынести своё суждение? — предположила я.

— А не слишком ли смело Ты заговорила? — осведомился он.

Я только пожала плечами.

— Возможно, я всё же проверю тебя и посмотрю, — заявил мужчина.

— Я принадлежу другому, — поспешила напомнить я.

— Да, — согласился он, — женщине.

— Она может нанять мужчин, — предупредила я.

— Если бы она могла нанять мужчин, — усмехнулся мой собеседник, — Ты не занималась бы стиркой.

— Уверена, варварка и шлюха не может представлять интерес для Господина, — предположила я.

— Варварки неплохо выглядят, — заметил он, — голые, в ошейнике, закованные в цепи, вылизывающие и целующие ноги своему хозяину, или неся ему плеть в зубах.

— У меня куча белья, которое я должна доставить клиентам, — попыталась отвязаться от него я.

— Стой, где стоишь, — приказал мужчина.

— Уверена, вокруг есть множество других девушек, достойных интереса, — сказала я.

— Я в курсе, — хмыкнул он.

— О-о-о, — понимающе протянула я.

— Что Ты знаешь о её звере? — неожиданно спросил мужчина.

— Очень немногое, — пожала я плечами. — Это — домашнее животное Леди Бины.

— Ты действительно такая наивная, или просто хочешь такой казаться, — уточнил он.

— Господин? — не поняла я.

— Ты знаешь, как называется эта форма жизни? — спросил мой собеседник.

— Нет, — призналась я.

— Он — кюр, — сообщил он мне.

Оказывается, он знал это слово.

— Я мало что знаю об этом, — сказала я.

— Что ему могло понадобиться на Горе? — спросил мужчина. — И что делает на Горе Леди Бина?

— Откуда мне это знать? — поинтересовалась я.

— Похоже, Ты глупа как пробка, — проворчал он.

— А я нахожу Господина отвратительным, — не осталась я в долгу.

— Зато Ты отлично смотрелась бы у моих ног, — усмехнулся мужчина.

— У меня есть дело, которое следует закончить, — напомнила я.

— Не двигаться, — прорычал он.

— Да, Господин.

— Тебе было бы полезно узнать, каково это, принадлежать мужчине, — констатировал он.

— Рабыня благодарна Господину, — сказала я, — за его вмешательство на её стороне в том, что касается дел прачечной. Теперь, с его разрешения, она просит отпустить её, чтобы она смогла бы уделить внимание своей работе.

— Ты — красный шёлк? — осведомился мужчина.

— Какое господину до этого дело? — спросила я, но тут же опомнилась и торопливо ответила: — Да, я — красный шёлк.

Нужно быть крайне осторожной, когда отвечаешь на вопрос гореанского мужчину, особенно, если Ты — рабыня.

— Но, вероятно, тебя ещё не охватили частые, отчаянные потребности, — заключил мой собеседник.

— Кажется, что так и есть, — согласилась я.

— Ты хорошо выглядишь, стоя вот так, — прокомментировал мужчина, — с грузом на голове и поднятыми руками.

Я предпочла благоразумно промолчать. Я не осмеливалась отпустить бельё и при этом прекрасно понимала, что мои руки подняты практически в то же положение, по обе стороны головы, как если бы они удерживались там кандалами, прикованными к кольцу в потолке.

— А женщины вашего мира носят тяжести таким же образом? — полюбопытствовал он.

— Некоторые, — ответила я, — но не в той части нашего мира, из которого я родом.

— У тебя получается делать это весьма привлекательно, — похвалил мужчина.

Полагаю, частично это было следствием положения рук и его влияния на тело девушки. В самой распространённой позе для осмотра, как уже было отмечено ранее, руки тоже подняты и лежат сзади на шее или на затылке. Также существует множество способов заковывания в цепи, при которых запястья девушки сковывают позади её шеи.

— Когда я жила в своём мире, я вообще не носила тяжести, — сообщила я.

— Ты была из высшей касты? — уточнил он.

— Я занимала привилегированное положение, — пояснила я, — и имела высокий социальный статус.

— А теперь Ты — простая рабыня, — подытожил мой собеседник. — Замечательно.

— Замечательно? — возмущённо переспросила я.

— Конечно, — хмыкнул он. — Это сделало тебя гораздо интереснее, сбросив с высоты твоего высокого статуса и превратив в униженную, бессмысленную шлюху, пригодную только для цепи.

— Пожалуйста, отпустите меня, Господин, — не скрывая раздражения, попросила я.

Ответом на мою просьбу стала долгая тишина. Поворачивать голову я не решалась.

— Господин? — наконец, позвала я. — Господин?

Внезапно он появился прямо передо мной и встал лицом ко мне. Это действительно был, тот самый кузнец с Сулового Рынка!

Мужчина стоял очень близко ко мне, практически вплотную.

— Спокойно, — сказал он.

Я отвернула голову в сторону и уставилась на выцветшую, заляпанную, наполовину разорванную афишу, приклеенную к стене соседнего дома. Это была реклама какого-то цирка.

А потом он аккуратно взял мою голову своими руками и повернул к себе. Я попыталась выкрутиться из его захвата, но у меня ничего не получилось.

— Не надо, — взмолилась я, но мужчина уже тянул меня к себе. — Нет. Нет, не надо.

В следующее мгновение я почувствовала, как его губы накрыли мои. Я пробовала отстраниться, но безрезультатно.

— Ну же, раскрой свои губы, — потребовал он. — Ещё. Открой ротик. Шире.

Я пыталась крутить и трясти головой, но всё было бесполезно, я едва могла ей пошевелить.

— Я хочу почувствовать твои зубки, — прошептал он. — Только не вздумай кусаться. Иначе останешься без зубов.

Я пыталась протестовать, но вместо слов у меня получалось лишь невнятное мычание.

— Какие у тебя замечательные губы, — промурлыкал мой насильник, — сладкие, мягкие, просто созданные для поцелуя господина.

Я честно пыталась сопротивляться. Тщетно, само собой.

— Давай, прикоснись к своим зубам, — шептал мужчина. — Нежно. Вот так, язычком, кончиком. Уверен, тебя этому учили.

— Пожалуйста, не надо, Господин, — простонала я.

Внезапно, совершенно неожиданно для меня самой, из моих глаз хлынули слёзы. Они прорывались сквозь сжатые веки и оставляли мокрые дорожки на щеках.

— На тебе ошейник, — напомнил он мне шёпотом.

— Да, да, — глотая слёзы, выдавила я из себя. — На мне ошейник.

По моему телу пробежала сладкая дрожь, появилась слабость в коленях, и я жалобно прижалась своими губами к губам мужчины. И не только губами, но и всем телом. Это было так внезапно, неожиданно, непредсказуемо. Я льнула к нему, судорожно, умоляюще, дрожа от желания.

И я отчаянно жалась к нему, изо всех стиснув пальцами бельё, которое держала на голове.

— Интересно, — усмехнулся кузнец. — Подозреваю, наша распутная варварка теперь не больше чем ещё одна хорошо смазанная, приятно умасленная, истекающая соком рабыня.

— Я ненавижу вас! — простонала я.

— Из тебя могло бы получиться отличное мясо для пага-таверны, — заявил он.

Как я его ненавидела в тот момент, но не мог ли он быть моим господином? Я знала, что был готова, открыта, смазана, сломлена и принадлежала.

— Да, — констатировал мужчина, — Ты — красный шёлк.

— Я — ваша, я знаю, что принадлежу вам! — прошептала я. — Купите меня. Купите меня, Господин!

— Ты — принадлежишь любому, — сказал он и оттолкнул меня от себя, удерживая на расстоянии вытянутой руки. — Я уже выяснил то, что я хотел выяснить. Ты, как я и предполагал, всего лишь ещё один кусок рабского мяса, годного только для ошейника.

— Вашего ошейника, — добавила я.

— Чьего угодно, — сказал он.

— Но что я могу поделать с тем, что я — женщина! — всхлипнула я.

— Ты ничего и не должна с этим делать, — пожал он плечами.

— Купите меня!

— Только рабыни просят купить их, — напомнил мне он.

— Я и есть рабыня! — воскликнула я.

— Это очевидно, — кивнул мужчина.

— Господин! — простонала я.

— Достоин сожаления тот факт, что Ты досталась женщине, — покачал он головой. — Это деньги на ветер. Ты — рабыня мужчины.

— Да, — не могла не согласиться я. — Да, Господин!

— Я думаю, что Ты могла бы стать горячей маленькой штучкой, — усмехнулся кузнец.

— Господин, — вздохнула я, потянулась к нему, но так и не смогла преодолеть сопротивления его рук.

— У тебя на голове бельё, которое надо доставить заказчикам, — напомнил мне он.

Пара мужчин остановилась рядом и с понимающими улыбками смотрели на нас.

— Вы пробудили во мне рабыню! — призналась я.

— Ты едва разогрелась, — отмахнулся он. — Ты даже не подозреваешь того, что могло бы быть с тобой сделано.

Мне было известно, что гореане иногда могут выделить для своих рабынь два, а то и три дня. Чаще они могут посвятить забавам с ними целый вечер, утро или день, забавам, во время которых рабыня, время от времени, может кричать о своих потребностях. Но, конечно, использовать рабыню можно и по-быстрому, подтащив её к себе поводком или цепью, бросив поперёк седла, или перегнув через подлокотник дивана, или толкнув на ковёр, или приказав встать на колени, опустить голову на пол, а руки сложить на затылке, или как либо ещё. Также, конечно, владелец может приказать рабыне обслужить его множеством способов, для этого достаточно взмаха рукой знак или щелчка пальцами.

— Вы вынудили меня показать себя рабыней, — возмутилась я, — публично, на улице. Вы унизили меня! На меня все смотрели с презрением, я оскорблена!

— Все женщины — рабыни, — развёл он руками. — И Ты ничем не отличаешься от остальных.

— Я ненавижу вас! — крикнула я.

— Просто не все носят ошейники, — закончил он известный афоризм.

— Я ненавижу вас! — повторила я.

— Но, по крайней мере, Ты уже носишь ошейник, — добавил кузнец.

Я дрожала в расстройстве.

— Аккуратнее с бельём, — усмехнулся он, обогнул меня и пошёл вдоль по улице.

Я повернулась, провожая его взглядом.

Сделав несколько шагов, он обернулся и, посмотрев в мою сторону, крикнул:

— Возможно, шестьдесят медных тарсков. Но не серебряный!

Слёзы с новой силой полились из моих глаз. А он, махнув рукой на прощание, продолжил свой путь.

Разнеся бельё клиентам, прежде чем направиться к дому Эпикрата, я вновь вернулась на эту улицу.

На стене напротив входа в один из нескольких переулков, ведущих к Шести Мостам, ветер трепал выцветшую, полуоторванную афишу.

Она попадалась мне на глаза и прежде, но я не обращала на неё особого внимания.

Тем не менее, в памяти она осталась.

И вот теперь я подошла к афише, и впервые тщательно к ней присмотрелась. Среди животных, изображённых на плакате, снежных ларлов, больших полосатых уртов, гибких слинов, танцующих тарларионов, скачущих кайил, был ещё один зверь, точнее его часть, поскольку как раз в этом месте кусок афиши был оторван. Но даже того, что осталось, было вполне достаточно, чтобы сказать, что этот зверь, был очень похож на Господина Гренделя. Никаких сомнений не был в том, что это был кюр.

Впрочем, я тут же выбросила увиденное из головы и, идя к дому Эпикрата, думала только о кузнеце. Каким же он оказался отвратительным животным! Как же я его ненавидела! Как он оскорбил меня! Как он преподал мне мой ошейник!

Но с другой стороны, разве не было любезностью с его стороны, защитить меня от девушек дома Дафнии? Он вовсе не обязан был это делать. Вот только как вышло, что он оказался там настолько вовремя? Могло ли это быть простым совпадением? Признаться, я так не думала, и такое внимание давало мне повод для немалого удовлетворения. Кроме того, я была уверена, что иногда видела его и раньше, причём даже до встречи на Суловом Рынке. Вполне вероятно, что он, по крайней мере, время от времени, следил за мной. Конечно, бывает, что мужчина столь же неотступно преследует рабыню или даже свободную женщину. Каковы могли быть его побуждения? Мог ли у него быть некий интерес к рабыне, даже к той, которая могла бы быть простой варваркой и шлюхой?

Конечно, он совершенно отличался от большинства мужчин, которых я знала на своей прежней планете.

Он был гореанином.

А я была рабыней.

По дороге к дому Эпикрата я тихонько напевала незамысловатый мотивчик.