Врач из будущего. Подвиг

Глава 8 Порошок, кровь и воля ч.1

Холод в кабинете на шестнадцатом этаже был особым, выстуженным до костей, несмотря на пылающие жаром батареи. Лев сидел за столом, вскидывая взгляд на каждого входящего. Катя, с синевой под глазами, но с безупречно собранными волосами. Сашка, чье обычно добродушное лицо заострилось усталостью и постоянным напряжением. Баженов, нервно теребящий оправу очков. Крутов, от которого пахло металлом и машинным маслом.

— Начинаем, — голос Льва прозвучал негромко, но сразу прекратил любой шепот. — Михаил Анатольевич, ваш отчет.

Баженов вздрогнул, словно его толкнули, и раскрыл папку.

— Порошок… антисептический состав на основе норсульфазола и стрептомицина… испытания завершены. Эффективность против большинства грамположительных и грамотрицательных кокков, включая газовую гангрену, подтверждена. В полевых условиях, при присыпании ран первичной обработки, снижает риск сепсиса на сорок, иногда на пятьдесят процентов! Это настоящий прорыв! Так же ведем работу над формой мази.

В его голосе звучал триумф, но Лев видел, как пальцы химика дрожат.

— «Но»? — одним словом вернул его к реальности Лев.

— Но упаковывать не во что! — Мишка с силой швырнул на стол маленький бумажный кулечек. — Вощеный пергамент в дефицит. Единственная фабрика, которая делала его нужной плотности и пропитки в Ленинграде. Без герметичной упаковки гигроскопичный порошок отсыревает за сутки, он комкуется и становится бесполезен. Это, простите, мартышкин труд! Мы можем производить килограммы, но они превратятся в труху, не доехав до фронта.

Лев медленно взял со стола кулечек. Хрупкая бумажка казалась таким ничтожным барьером между жизнью и гниением в окопе.

— Александр Михайлович? — Лев перевел взгляд.

Сашка тяжело вздохнул, доставая исписанный пометками листок.

— Объехал всех поставщиков в городе и области. Вместо пергамента предлагают оберточную бумагу, газеты годовалой давности и картон. В Госснабе товарищ Никонов, Иван Федорович, разводит руками: «Все для фронта, понимаете? Боеприпасы, пайки, валенки. Ваш порошок — статья расходов второстепенная». Я ему говорю: «Это спасение жизней!» А он в ответ: «А патроны — это спасение Родины».

В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в печке. Лев смотрел в окно, на заснеженные крыши городка и серую ленту Волги. Где-то там, под Москвой, шло контрнаступление. А здесь, в тылу, война велась за бумагу.

— Я понимаю, — тихо произнес Лев. — Он не вор, он просто винтик в системе, которая не успевает перестроиться. Но это не оправдание. Решай, Сашка. Любыми способами, подключай Громова и Артемьева.

— Постараюсь, — кивнул Сашка, но в его глазах была тень сомнения.

— Пока Александр Михайлович решает вопрос с пергаментом, организуем цех ручной фасовки, — Лев перевел взгляд на Катю. — Екатерина Михайловна, выдели под это пустующий спортивный комплекс на территории НИИ. Он отапливается. Набираем работниц — жен бойцов, подростков старших классов, всех кого найдем. Установим печи-буржуйки для просушивания воздуха. Это будет медленно, трудоемко, но это даст хоть что-то. Хотя бы для нужд нашего госпиталя и малые поставки на фронт.

Катя молча кивнула, делая пометку в блокноте. Ее спокойная деловитость была лучшим ответом на любой кризис.

— Николай Андреевич, — Лев посмотрел на инженера. — Нужны весы, точные, думаю аптечные подойдут.

— Штук десять найду, — буркнул Крутов. — С лабораторного склада спишем как списанные по износу. Сделаем, Лев Борисыч.

Лев откинулся на спинку кресла. В голове мелькнул образ Ладоги, Дороги жизни из старых исторических хроник. Сейчас в нем было нужны, тяжелые переправы и все прочее. Их секретный туннель из Ленинграда работал, но везти по нему пергамент… это было бы верхом расточительности.

— Всем спасибо. К работе, — он закончил планерку, дав понять, что дискуссия окончена.

Когда все вышли, он подошел к окну. Его «Ковчег» стоял, как гигантский улей, из трубы котельной валил густой дым. Они производили лекарства, идеи, надежду. И все это могло разбиться о бумажную стену.

Через несколько дней бывший спортивный зал НИИ, так и не введённый в эксплуатацию по понятным причинам, преобразился. Пол застелили старыми простынями, что бы не испачкать покрытие. Вдоль стен громоздились печки-буржуйки, накаляясь докрасна и выжигая из воздуха влагу. Воздух был густым, пахло жженым деревом, пылью и едва уловимо — лекарствами.

Катя, в белом халате поверх теплого платья, обходила длинные столы, за которыми сидели три десятка женщин и девушек-старшеклассниц. На всех марлевые повязки и грубые хлопчатобумажные перчатки. Работа была ювелирной: на крошечных аптечных весах нужно было отмерить ровно пять грамм белого порошка, аккуратно, не рассыпав, пересыпать в заранее склеенные конвертики из того скудного запаса пергамента, что был, и запаять шов над пламенем спиртовки. Получались неуклюжие, но герметичные кулечки.

Работали молча, сосредоточенно. Слышен был лишь шелест бумаги, легкий стук гирек и шипение спиртовок.

— У вас хорошо получается, Валентина Петровна, — тихо сказала Катя, останавливаясь за спиной бывшей учительницы литературы. Та вздрогнула, подняла на Катю усталые, но спокойные глаза.

— Стараемся, Екатерина Михайловна. Знаете, мы тут шепотом называем этот порошок «ангельской пылью». Сидим, руки трясутся от напряжения, и представляем, как он там, на фронте, какому-нибудь мальчику… — она замолчала, сглотнув комок в горле.

— Я знаю, — Катя положила руку ей на плечо. — Они это обязательно почувствуют.

Вдруг послышались сдавленные всхлипы, Катя двинулась на звук. Шестнадцатилетняя Лида, худая, как тростинка, сидела, уткнувшись лицом в заляпанный клеем стол. Перед ней лежала маленькая кучка отсыревшего, превратившегося в комок порошка.

— Я… я полдня его сушила… — девушка рыдала, не стесняясь. — А шов плохо сделала… он отсырел… все пропало!

Катя присела рядом, отодвигая испорченный порошок.

— Ничего, — ее голос был твердым, но без упрека. — Ничего страшного. Ты поняла свою ошибку?

— Да… — всхлипнула Лида. — Надо лучше запаивать.

— Вот и хорошо. Теперь будешь делать лучше всех. Утрись и бери новый, один испорченный пакет — это не катастрофа. Катастрофа это если ты из-за него бросишь дело.

Лида, все еще всхлипывая, кивнула и потянулась к стопке чистых заготовок. Катя смотрела на этих женщин и девушек, на их согнутые спины, на их пальцы, красные от клея и огня. Это был ее фронт, тихий, без выстрелов, но от исхода этой битвы зависели жизни на том, настоящем.

Свинцовый свет зимнего дня едва пробивался через высокие окна приемного отделения, выхватывая из полумрака клубы пара от дыхания и кровавые следы на полу. Поток не прекращался — санитарные эшелоны шли один за другим. Лев, только что спустившийся из цеха фасовки, почувствовал знакомое изменение в гуле помещения — учащенные шаги, сдержанные команды, хлопок дверей в реанимацию. Что-то было не так.

Он вошел в предоперационную, на каталке лежал боец. Очень молодой, почти мальчик, с восковым, землистым лицом. Глаза были закрыты, дыхание поверхностное, учащенное. Два зияющих входных отверстия — ниже ключицы и в правой подвздошной области. Санитар быстро, но аккуратно срезал с него гимнастерку, обнажая худое, почти детское тело.

— Рядовой Новиков, — отчеканил дежурный врач, вкладывая в карту листок с отметками. — Два пулевых, торакоабдоминальное ранение. Открытый пневмоторакс, признаки внутреннего кровотечения. Шок III степени.

Еще один чудом «доехавший» до Ковчега живым. И хотя со стороны может показаться, что в реалиях 1941, подобные больные могли живыми прибывать в Куйбышев, они прибывали. Целыми эшелонами, порой по 150 человек за раз, с тяжелейшими ранениями, требующие срочного оперативного вмешательства. Но за девять лет работы Льва, он уже добился изменения хода истории.

К каталке подошел Юдин. Он не спеша обработал руки, попросил резец, быстрым движением расширил грудную рану. Свист выходящего воздуха подтвердил диагноз. Он провел пальцем по животу — напряжение, доскообразный живот. Затем посмотрел на Льва. Его взгляд был тяжелым и безжалостным.

— Лев, это на девяносто девять процентов смерть на столе, — его голос был низким, без эмоций. — Легкое разорвано, в брюшине — калейдоскоп. Печень, кишечник. Давай не будем мучить парня, обезболим и дадим уйти достойно. У нас нет лишних часов, нет лишней крови. Есть другие, кого мы можем спасти.

Лев смотрел на лицо бойца. Без усов, с остатками подростковой пухлости на щеках. Ему бы в училище или на танцы ходить. А не лежать здесь с дырой в груди. В этом лице он снова увидел Лешу.

— Нет, — голос Льва прозвучал тише, чем он ожидал. — Нет, Сергей Сергеевич. Один шанс из ста это не ноль. Я буду оперировать.

Юдин медленно покачал головой, но в его глазах мелькнуло не раздражение, а нечто вроде усталого уважения.

— Твое право, как главного. Твоя и ответственность.

— Александр Николаевич, — Лев повернулся к Бакулеву, который молча наблюдал за диалогом. — Не могли бы вы с своим учеником ассистировать?

Бакулев кивнул, уже двигаясь к умывальнику.

— Давайте, Лев Борисович. Посмотрим, что там у него внутри.

Операционная поглотила их. Яркий свет ламп, металлический лязг инструментов. Атмосфера была напряженной, но собранной, все понимали, на что идет Лев.

Он начал со вскрытия грудной клетки. Пневмоторакс, разрыв нижней доли легкого. Бакулев работал быстро и точно, как всегда. Наложил зажимы, начал ушивать.

— Дренируй, — бросил он ассистенту, и тот принялся устанавливать дренаж по Бюлау.

Лев перешел к своей части. Разрез по белой линии. Когда брюшина вскрылась, в операционной повисло тихое, почти благоговейное ругательство. Кровь, темная, почти черная, кровь, она заполняла полость. Петли кишечника были синюшными, отечными.

— Аспиратор! — скомандовал Лев.

Санитарка поднесла наконечник «Отсоса-К1». Пронзительный вой мотора на мгновение заглушил все остальные звуки. Лев работал почти на ощупь, пытаясь отыскать источник. Печень. Пуля прошла навылет, оставив рваный, кровоточащий канал.

— Ветвь воротной вены немного задета, — констатировал Бакулев. — Кровопотеря массивная.

Бойцу дополнительно подключили еще два пакета крови. В таких случаях, стандартно — попытаться прошить. Но ткани были размозжены, они рвались под иглой. Лев вспомнил методику, опробованную в другом веке, в другом мире. Он мысленно поблагодарил того неизвестного хирурга, чью лекцию он когда-то слушал, скептически хмыкая.

— Стерильный марлевый тампон. Большой, — распорядился он.

Санитарка удивленно посмотрела на него, но подала. Лев плотно, с усилием, затолкал марлю в раневой канал печени, прижимая ее к области кровотечения.

— Это что за варварство? — не удержался Юдин, наблюдавший с края.

— Временная тампонада, — не отрываясь от работы, ответил Лев. — Остановит кровь. Доступ к позвоночнику.

— Это интересно, но довольно опасно, — заметил Бакулев, однако его руки продолжали помогать Леву. — Ты удивляешь, Лев Борисович… Но другого выхода нет. Дави!

Лев продолжил ревизию. Пуля, пробив печень, ушла вглубь, к позвоночнику. Он осторожно пальцем, а затем зажимом, нашел ее — прилипшей к телу одного из поясничных отростков.

— Вот она, дура, — прошептал он.

— Осторожнее, Борисов, — голос Юдина прозвучал прямо у его уха. Старик встал рядом. — Там аорта. Чикнешь — и все, концерт окончен. Не геройствуй чересчур.

Лев кивнул, чувствуя, как пот стекает по его спине под халатом. Он взял другой зажим, длинный и тонкий. Ювелирная работа. Подвести концы под пулю, не задев сосуд. Миллиметр за миллиметром. Сердце колотилось где-то в горле. Наконец, щелчок. Пуля вынута и брошена в металлический лоток с сухим звоном.

Гемостаз был достигнут, раны ушиты, дренажи установлены. Бойца, все еще находящегося под наркозом, перевели в ОРИТ. Операционная замерла в внезапной тишине, нарушаемой лишь ровным гудением аппаратуры.

Лев снял перчатки, руки дрожали от напряжения. Он подошел к раковине, включил ледяную воду и сунул голову под струю. Ледяной шок прочистил сознание.

Юдин стоял рядом, вытирая руки.

— Ты выиграл, Борисов, поздравляю, руки у тебя что надо. Но это только на этот раз. На десять таких операций у нас нет ни сил, ни крови, ни времени. Это роскошь, которую мы не можем себе позволить.

Лев выпрямился, вода стекала с его волос на халат.

— С кровью проблем нет, Сергей Сергеевич. Система донорства, которую мы создали, работает. Банк крови пополняется ежедневно по всему союзу. Благодаря консерванту Баженова кровь хранится почти месяц, это не проблема.

Он посмотрел на Юдина, и в его глазах горел странный, холодный огонь.

— Проблема в нас. В том, хватит ли нам сил выигрывать каждый день. Мы должны не просто работать на поток. Мы должны учиться спасать тех, кого вчера еще считали безнадежными. Иначе мы просто конвейер по сортировке мяса.

Он не дождался ответа и вышел из операционной, оставив Юдина в раздумьях. В коридоре он прислонился к прохладной стене, закрыв глаза. Он спас одного, одного из сотни и тысячи. Но это была его война, и он был намерен вести ее до конца.

Война в отделении реанимации Неговского велась за каждый вздох. Ритмичный, монотонный звук — хриплое сжатие и разжатие резиновых мехов аппарата «Волна-1» — стал саундтреком этого места. Санитарки, сменяя друг друга, часами качали эти ручные мехи, вдувая воздух в легкие раненых с черепно-мозговыми травмами, отеком легких, тяжелыми контузиями. Но человеческие руки не были созданы для такого однообразного, изматывающего труда.

Лев, зайдя в ОРИТ, сразу увидел проблему. Молодая санитарка, девочка лет восемнадцати, сидела над бойцом с зияющей раной в груди. Ее лицо было бледным от усилия, пальцы побелели, вцепившись в меха «Волны». Ритм сбивался: то слишком часто и поверхностно, то с долгой, опасной паузой. Лев задумался о необходимости создать примитивный пульсоксиметр, уже продумав как и из чего его будет собирать команда Крутова.

— Она уже третью смену без нормального отдыха, — тихо сказал Неговский, появившись рядом с Львом. Его собственное лицо было искажала глубокая усталость. — Две таких за неделю свалились с острым тендинитом, кисти отказывают, они физически не могут сутками качать меха. Мы теряем людей из-за того, что не можем обеспечить им базовый, стабильный дыхательный цикл. Это тупик, Лев Борисович.

Лев молча наблюдал, как грудь раненого судорожно вздымается под неровными вдохами. Это была пытка и для пациента, и для того, кто его спасал.

— Ждать, пока санитарка выбьется из сил, а больной умрет от гипоксии? Нет. Я пойду к Крутову, у меня есть идея.

Час спустя в инженерном цеху, пахнущем машинным маслом, шел мозговой штурм. Лев, Крутов и его лучший инженер-электротехник, сутулый и вечно чихающий от пыли Анатолий Невзоров, стояли над разобранным аппаратом «Волна-1».

— Задача: создать электрический привод, который будет имитировать ритмичные нажатия на мех, — сказал Лев, чертя в воздухе пальцем. — Ровно, без сбоев. Частота — двенадцать-пятнадцать циклов в минуту. Глубина регулируемая.

Крутов, с лицом, испачканным толи маслом, толи сажей, хмуро разглядывал механизм.

— Сложность в том, чтобы не просто толкать, а именно имитировать плавное человеческое движение. Рывок — и можно повредить легкие. — Он потер переносицу, оставив черную полосу. — Двигатель… У меня есть несколько электродвигателей с эвакуированных заводов, от станков. Они были сломаны при транспортировке, но один наш умелец в свое свободное время отремонтировал. Шестерни и кулачковый механизм… — он огляделся, его взгляд упал на груду металлолома в углу. — Есть идея. Можно взять от старого типографского пресса, который мы вывезли из Харькова. Он как раз создает возвратно-поступательное движение.

Работа закипела. Цех превратился в сумасшедшую лабораторию. Сварка ослепительно вспыхивала, пахло горелой изоляцией и раскаленным металлом. Невзоров, не разгибаясь, паял, бормоча под нос формулы расчета амплитуды. Крутов, казалось, сросся со сварочным аппаратом. Лев не уходил, подавая инструменты, внося коррективы, основанные на смутных воспоминаниях о принципах работы современных аппаратов…