Врач из будущего. Подвиг

Глава 5 Стальные нервы и стальные скобы ч.1

Воздух в приемном отделении был привычно тяжелым. Стонал не кто-то один — стонал сам воздух, вырываясь из легких раненых вместе с криками, мольбами и бормотанием бредящих мужчин. Санитары, с лицами, застывшими в маске профессионального безразличия, что было единственной защитой от этого ада, сновали между носилками, оставляя на полу кровавые следы.

Лев Борисов стоял в стороне, прислонившись к холодной стене, и наблюдал. Его приемное отделение, гордость «Ковчега», превратилось в конвейер по переработке человеческой плоти и костей. Конвейер, который трещал по швам.

— Носилки сюда! Быстро, черт вас возьми! — сиплый голос старшей сестры Марфы резал гул, как нож. — У этого уже началась газовая! В пятую операционную, к Бакулеву!

Лев скользнул взглядом по раненому. Молодой парень, не старше двадцати, лицо землисто-серое, глаза закатились. Нога ниже колена была неестественно вздута, с сине-багровыми пятнами. Знакомый сладковато-гнилостный запах ударил в ноздри, и Лев непроизвольно сглотнул. Он знал, шансов почти нет даже у Бакулева.

Его взгляд скользил по залу, выхватывая детали, как хирург выхватывает осколки из раны. Вот сортировочная бригада Кати пытается одновременно оценить состояние троих. Молодой врач Петров, его ученик, тычет пальцем в грудь бойца с открытым пневмотораксом, объясняя что-то санитару, и его палец дрожит от усталости и напряжения. Вот двое санитаров несут на носилках бойца, у которого из-под окровавленной шины торчат осколки большеберцовой кости, белые и острые, как клыки. «Костяная река», — пронеслось в голове Льва. Река из переломов, вывихов и раздробленных суставов.

Он закрыл глаза на секунду, и перед ним всплыли цифры. Не из 1941 года, а из будущего, из статей и учебников, которые он когда-то листал в своей прошлой жизни. Статистика инвалидности после сложных переломов длинных трубчатых костей в условиях отсутствия стабильного остеосинтеза. Цифры были ужасающими, проценты превращались в тысячи и тысячи судеб. Молодых парней, которые будут волочить ногу, опираться на палку, смотреть на мир с вечной болью и унижением. Из-за чего? Из-за того, что медицина 1941 года могла предложить им гипс да шину. Лоскутное одеяло, которое лишь скрывало проблему, но не решало ее.

В горле подступила знакомая горечь — смесь ярости и бессилия. Он, носитель знаний из будущего, обладатель фантастического «Ковчега», был бессилен перед этим потоком. Он мог лечить сепсис, он мог бороться с шоком, он мог даже пытаться лечить души. Но он не мог по-настоящему скрепить сломанную кость.

Ярость, горячая и густая, поднялась из желудка, сжимая горло. Он чуть не застонал сам, но нет. Он сглотнул ее, переплавил внутри, как в доменной печи, в стальную, холодную решимость. Сейчас или никогда.

Он оттолкнулся от стены и, как танк, начал прокладывать путь через хаос. Он не бежал, его движение было неспешным и неотвратимым. Санитары и сестры расступались перед ним.

Он нашел Юдина в конце зала операционных, у раковины. Тот стоял, склонившись над металлической чашей, и мыл руки. Вода стекала с его длинных, тонких пальцев, смывая розовую пену. На полу рядом стоял таз с окровавленными бинтами и… кусками чего-то темного.

— Видишь? — Юдин не повернулся, но Лев знал, что это обращено к нему. Его голос был хриплым от усталости и… от чего-то еще. — Слишком много сложных переломов, мы их калечим. — Он выпрямился и резко дернул полотенце с плеча медсестры. — Твои чертежи по поводу того аппарата, что мы обсуждали в Склифе, кажется, их время пришло Лев Борисович. Сейчас или никогда.

Лев посмотрел на таз, мам лежала часть стопы, он молча кивнул. Решение было принято.

Кабинет военкома, полковника Семенова, пахнет дешевым табаком, пылью и властью. Полковник был грузным, обветренным мужчиной с орденом Красного Знамени на вылинявшей гимнастерке. Его лицо, покрытое сетью мелких кровеносных сосудов, выражало одно — раздражение.

Лев сидел напротив, положив ладони на колени, стараясь дышать ровно. Рядом, откинувшись на стуле, невозмутимо курил Громов. Его присутствие было тяжелым и ощутимым.

— Так, товарищ Борисов, — Семенов ткнул толстым пальцем в лежащий перед ним список. Лист был испещрен красными пометками. — Объясните мне, как сотрудник государственной безопасности, — он кивнул на Громова, — и вы, светило медицины, можете приходить ко мне с такими… фантазиями? Инженер-химик Смольнов. Инженер-технолог Крутов. Лаборант Орлова. — Он с силой шлепнул ладонью по столу. — Без инженеров снаряды не делать, без химиков — порох! А вы их в тепличных условиях держать собрались!

Лев почувствовал, как по спине пробежала холодная игла ярости. Он сжал пальцы на коленях.

— Товарищ полковник, — его голос прозвучал тише, чем он хотел, но твердо. — Я хочу, чтобы боец, которого вы пошлете, имел шанс вернуться к семье на своих ногах, а не истек кровью в поле или не остался калекой на всю оставшуюся жизнь. Каждый мой химик — это тысячи спасенных жизней. Дайте мне специалистов, и я верну вам десятки тысяч штыков. Опытных, закаленных бойцов, а не инвалидов.

— Красиво говорите! — фыркнул Семенов. — Тысячи штыков… А кто мне снаряды для этих штыков делать будет? Кто порох? Они деревьях, что ли, растут?

— Снаряды и порох бесполезны, если некому будет из оружия стрелять, — парировал Лев. — Мы в «Ковчеге» не в пробирки играем. Мы создаем систему, которая прямо сейчас, на этом этапе войны, снижает процент небоевых потерь и возвращает в строй до тридцати процентов раненых. Без моих специалистов эта система рухнет. И тогда, товарищ полковник, вы будете посылать на убой не только бойцов, но и тех, кто мог бы выжить.

В кабинете повисла тягостная пауза. Семенов тяжело дышал, его щеки багровели. Он посмотрел на Громова, ища поддержки, но старший майор лишь медленно выдохнул дым и стряхнул пепел в пепельницу.

— Полковник, — произнес Громов наконец, его голос был ровным и бесстрастным, как доклад. — Вы слишком узко смотрите на вопрос. — Он потянулся во внутренний карман кителя и достал сложенный вчетверо лист бумаги. Без лишних слов, он положил его перед Семеновым.

Тот нахмурился, взял лист, начал читать. С каждой секундой его лицо менялось, багровый оттенок медленно сходил, сменяясь мертвенной бледностью. Он поднял на Льва глаза, в которых читался почти животный страх.

— Так бы сразу и сказали… — просипел он, отодвигая список. Его рука дрожала. — Разумеется… Все будет оформлено. Бронь для всех, кого указали.

Громов молча встал, кивнул Льву. Они вышли из кабинета, оставив полковника разбираться с последствиями встречи с высочайшей государственной волей.

На улице, у подъезда из серого куйбышевского камня, Громов закурил новую папиросу.

— Ну, вот, — он выдохнул дым струйкой в прохладный воздух. — Теперь твои ученые официально приравнены к штыкам и к снарядам. Не подведи страну, Лев Борисович.

Лев посмотл на него. В глазах Громова он не увидел ни угрозы, ни предупреждения. Только констатацию факта.

— Они стоят десятков тысяч штыков, Иван Петрович, — тихо сказал Лев. — Я это докажу, если у кого-то еще остались сомнения.

Громов лишь хмыкнул, бросил окурок и растер его сапогом.

— Иди, доказывай. А у меня сегодня дел полно, бывай.

Просторный бывший лекционный зал на пятнадцатом этаже теперь был учебным центром. В воздухе пахло свежей краской, мелом и нервным потом. Ряды столов были заполнены женщинами в простых платьях и косынках. Их лица были бледными, сосредоточенными. Это был первый выпуск «ускоренных курсов младшего медицинского персонала».

В центре зала, у большой грифельной доски, на которой были мелом схематично изображены этапы первичной сортировки, стояла Катя Борисова. Она выглядела уставшей, но собранной. В руках у нее была папка с экзаменационными листами.

— Морозова Варвара, — позвала она.

Из третьего ряда поднялась худенькая девушка с огромными, серьезными глазами. Она подошла к столу, где были разложены жгуты, шприцы и бинты.

— Ситуация: санитарный эшелон. Раненый с артериальным кровотечением из бедренной артерии. Ваши действия? — голос Кати был ровным, без эмоций.

Варя, не колеблясь, взяла жгут.

— Наложение жгута выше раны, затянуть до прекращения пульсации. Записать время наложения. — Ее движения были точными, выверенными. — Эвакуация в первую очередь.

Катя слегка кивнула, делая пометку в листе.

— Хорошо. А если рана грудной клетки с подозрением на пневмоторакс?

— Уложить на раненый бок, наложить окклюзионную повязку. — Варя уверенно взяла кусок клеенки и бинт. — Эвакуация сидя или полусидя, если состояние позволяет.

Катя снова кивнула, на сей раз с едва заметным одобрением в глазах. Она задала еще несколько вопросов, на все Варя отвечала четко, без запинки. Видно было, что она не просто заучила, а поняла суть.

— Спасибо, Морозова, отлично. Следующий, Кожухов Даниил!

К столу подошел долговязый парень с торчащими ушами. Он явно нервничал.

— Тот же случай, кровотечение бедренной артерии.

Парень схватил жгут, но руки его дрожали. Он слишком сильно затянул его на муляже, потом, спохватившись, ослабил.

— Время… надо записать время… — забормотал он.

— Успокойтесь, товарищ Кожухов, — мягко сказала Катя. — Дышите, Вв все знаете. Представьте, что перед вами не муляж, а ваш брат.

Парень глубоко вздохнул, повторил действия, на сей раз более уверенно. Катя терпеливо поправила его, указав на несколько технических ошибок. Она не ругала, а объясняла. Ее педагогический талант, отточенный годами работы с молодыми врачами в СНПЛ-1, проявлялся в полной мере.

В дверях зала, прислонившись к косяку, стоял Сергей Сергеевич Юдин. Он наблюдал за процессом с привычным, критическим выражением лица. Когда экзамен подошел к концу и Катя объявила перерыв, он подошел к ней.

— Неплохо, Екатерина Михайловна, — произнес он, и в его голосе прозвучала редкая нота одобрения. — Видно, что учите не для галочки. Из вас вышел бы прекрасный начальник медицинской службы дивизии. Жаль, что ваш талант пропадает в тылу.

Катя устало улыбнулась, собирая бумаги.

— Мой фронт здесь, Сергей Сергеевич. И моя дивизия это они. — Она кивнула на расходящихся курсантов. — Если я научу их хотя бы половине того, что знаю, они спасут больше жизней, чем один начмед дивизии.

Юдин хмыкнул, но не стал спорить. Он повернулся и вышел, его длинная тень скользнула по стене.

Тем временем, на запасном пути товарной станции «Куйбышев-Товарная» разворачивалась другая учебная операция. Стоял пронзительный осенний ветер, пахло угольной пылью, и… опять же, кровью. Только что прибыл санитарный эшелон. Двери теплушек распахнуты, оттуда доносились стоны. Санитары и курсанты, только что сдавшие экзамен, под руководством Неговского и Льва организовывали выгрузку.

— Быстрее! Зеленые бирки — сюда! Желтые — в ту сторону! Красные — сразу в машины! — кричал Неговский, его обычно спокойное лицо было искажено напряжением. Он, как дирижер, управлял этим хаотичным оркестром боли.

Лев наблюдал, как одна из курсанток, та самая медлительная, но дотошная девушка с экзамена, подошла к раненому с зеленой биркой. Она проверила пульс, заглянула в глаза, и вдруг ее лицо побелело.

— Товарищ доктор! — крикнула она Льву. — Кажется, он… он не дышит!

Лев в два шага оказался рядом. Раненый, молодой лейтенант, лежал с закрытыми глазами, его грудная клетка не двигалась. Но бирка была зеленой. Лев нащупал пульс на сонной артерии. Слабый, нитевидный, но есть.

— Шок, — коротко бросил он. — Не «не дышит», а поверхностное дыхание. Срочно желтая бирка! Вливания! — Он сам схватил носилки с одного конца. — Не теряйтесь! Ошиблись — исправляем! Главное не пропустить!

В это время к нему подбежал молодой хирург из отделения Бакулева, его глаза были дикими.

— Лев Борисович! У них там в вагоне… они просто свалили в кучу ходячих и тяжелых! Я не могу… я не успеваю!

Лев резко повернулся к нему. Он не закричал, но его тихий, холодный голос перекрыл весь гамм.

— Доктор Петренко, успокойтесь. Сейчас сделайте глубокий вдох, и медленно выдыхайте. — Хирург, машинально, послушался. — Вы не один, мы тут все система. Сортируем, эвакуируем, оперируем. Ваша задача не суетиться, а делать свою часть работы. Понятно?

Хирург кивнул, его дыхание выровнялось.

— Понятно.

— Тогда начните с того вагона. Возьмите двух санитаров и сестру, сортируйте. Я через пять минут подойду.

Система, хоть и с скрипом, заработала. Хаос постепенно превращался в организованный поток. Но цена была видна на лицах всех участников. Курсанты, еще утром сияющие от успешной сдачи экзамена, теперь были серыми, подавленными. Они видели настоящую войну. Не на картинках, не на муляжах. И Лев понимал — это было самым главным, самым тяжелым уроком.

Операционная № 2 была залита холодным светом шаровых ламп. Воздух, стерильный и напряженный, вибрировал от тихого гудения аппаратуры и прерывистого, хриплого дыхания пациента на столе. Молодой танкист, его лицо под маской было землистым, а губы синеватыми, лежал в состоянии глубокого коллапса. Торакальное ранение, пневмоторакс уже был дренирован, но вены спались — капельница не работала, игла выскальзывала из тонких, нитевидных сосудов. Жизнь утекала, и остановить это не получалось.

— Давайте же, что вы возитесь! — раздался у дверей низкий, властный голос. В операционную вошел Александр Николаевич Бакулев. Его мощная фигура в халате казалась еще массивнее. Он скептически окинул взглядом происходящее.

— Вен нет? Значит, резать! Веносекция! Что за цирк с иголками?

Лев, не отрываясь от руки пациента, где он безуспешно пытался найти вену, ответил спокойно:

— Александр Николаевич, веносекция займет время, а у нас его нет. Давление падает на глазах.

— И что вы предлагаете? Иглой в кость? — Бакулев фыркнул, подойдя ближе. — Это варварство, Борисов! Я читал про такие методы в старых немецких журналах. Это от безысходности, а не от науки!

В этот момент в предоперационную вошел главный инженер Крутов. В его руках был металлический поднос с пятью разными устройствами. Они напоминали толстые иглы с упорами и боковыми отверстиями. Это были усовершенствованные прототипы аппарата для внутрикостного вливания.

— Вот, Лев Борисович, как вы и просили, — Крутов поставил поднос на инструментальный столик. — Пять вариантов. Разная длина, калибр, угол заточки. Материал нержавейка.

Лев кивнул, его взгляд скользнул по инструментам поднесенных сестрой. Он выбрал один — среднего калибра, с массивным упором-ограничителем.

— Спасибо, Николай Андреевич. — Он повернулся к Бакулеву. — Александр Николаевич, прошу вас, наблюдайте. Это не варварство, это физика. Костный мозг — это та же сосудистая сеть, и она не спадается.

Он не стал ждать ответа. Движения его были быстрыми и выверенными. Протер кожу на грудине танкиста спиртом. Левой рукой нашел ориентиры, правой — уверенно, без раздумий, установил острую иглу под углом. Раздался короткий, сухой хруст, похожий на хруст скорлупы. Игла вошла в грудину, Лев убрал мандрен, присоединил шприц с физраствором и медленно надавил на поршень. Жидкость пошла без сопротивления.

— Видите? — тихо сказал Лев, глядя на Бакулева.

Тот молчал, уставившись на место введения. Его скепсис боролся с профессиональным интересом. Но вот что-то изменилось. Аппарат ЭКГ у изголовья, до этого вырисовавший тревожный рисунок, начал менять тон. Частота сердечных сокращений, которая падала, замедлила свое падение. Через минуту она стабилизировалась. Еще через две — давление поползло вверх.

Бакулев тяжело вздохнул. Он подошел ближе, внимательно рассмотрел конструкцию иглы в руках Льва.

— Ладно, Лев Борисович, — его голос потерял прежнюю агрессию, в нем звучала усталая покорность фактам. — Ты убедил. Это… эффективно, чертовски эффективно. — Он помолчал, глядя на закрепленную иглу. — Учи моих людей. Но если будет сепсис, остеомиелит… — он ткнул пальцем в грудь Льва, — отвечать тебе, товарищ директор.

Лев снял маску, на его лице выступила испарина, но в глазах горел огонь.

— Организуем обучение сегодня же. И про сепсис — контроль стерильности будет тотальным.

Бакулев, кивнув, развернулся и вышел из операционной, уже отдавая распоряжения дежурной сестре насчет сбора хирургов. Конвейер спасения получил новую, жизненно важную деталь.

Кабинет Льва на шестнадцатом этаже больше напоминал чертежную мастерскую, чем место руководителя. На большом дубовом столе, отодвинув в сторону кипы бумаг, Лев разложил несколько крупных листов ватмана. На них были изображены сложные чертежи: кольца, спицы, стержни, гайки. Эскизы аппарата внешней фиксации.

В кабинете, кроме Льва, были Юдин, главный инженер Крутов и Сашка. Воздух был густ от табачного дыма — курили все, кроме Льва.

— Смотрите, — Лев обвел карандашом одно из колец на чертеже. — Основной принцип — чрескостный остеосинтез. Спицы проводятся через кость выше и ниже перелома, фиксируются на этих кольцах. Затем кольца стягиваются стержнями. Мы можем менять расстояние, угол, добиваясь идеальной репозиции отломков.

Юдин, прищурившись, изучал чертежи с хирургической пристрастностью.

— Кольца должны быть разъемными, Борисов, — он ткнул длинным пальцем в рисунок. — Иначе как накладывать? Резать мягкие ткани по всей окружности? Это же калечащая операция! — Он взял карандаш и на свободном поле быстрыми штрихами набросал свой вариант — кольцо с защелкой или винтовым соединением. — Вот так, наложили и замкнули. Материал только нержавеющая сталь. Никакого железа, которое заржавеет в ране через неделю. Только нержавейка.

— Все верно, я уже дал распоряжение инженерам товарища Крутова подготовить нужную сталь. — уточнил Лев.

Крутов, до этого молча кивавший, внес свое предложение:

— Резьбу на стержнях и гайках надо делать мелкую. Чтобы была точная регулировка. И ключи унифицированные. Чтобы хирург в операционной не искал подходящий гаечный ключ.

— Сделаем, — бросил Сашка, делая пометку в своем вечном блокноте. — Найдем токаря-виртуоза, без этого никак.

В этот момент дверь кабинета с силой распахнулась. На пороге стоял парторг института, Силантьев. Его лицо было красным от возмущения.

— Борисов! Вы с ума сошли? — он, не здороваясь, подошел к столу и стал тыкать пальцем в чертежи. — Что это за… велосипеды? Я только что из цеха! Там инженеры Крутова сталью разбрасывается! Вы будете тратить дефицитную сталь, время инженеров на эти… скобы⁈ — Его голос сорвался на фальцет. — На фронте солдаты с палками воюют, патронов не хватает, а вы тут фантастику собираете! Нужны простые, надежные шины! Деревянные! А не эта… механика!

В кабинете повисла тягостная пауза. Сашка замер, Крутов потупил взгляд. Лев собрался с мыслями для ответа, это вообще не дело для парторга, но его опередил Юдин.

Сергей Сергеевич медленно повернулся к Силантьеву. Его высокий, худой стан казался еще выше. Он не повысил голос, но его тихая, холодная речь резала воздух, как скальпель.

— Товарищ парторг, — начал он, и каждое слово падало, как капля ледяной воды. — Эти «велосипеды» позволят солдату с раздробленной голенью не только остаться на двух ногах, но и вернуться в строй через три месяца. А ваша надежная деревянная шина отправит его на инвалидность на всю жизнь. — Юдин сделал шаг вперед, и Силантьев невольно отступил. — Выбирайте: сэкономить сейчас на нескольких килограммах стали или получить калеку, который будет обузой для государства, своей семьи и, простите, для вашей партийной совести. Я, как коммунист, — Юдин отчетливо выговорил эти слова, — выбираю сталь. Я выбираю возвращение бойца в строй. А вы?

Силантьев побледнел. Его агрессия сдулась, словно проколотый воздушный шар. Он беспомощно поводил глазами по суровым лицам собравшихся, пробормотал что-то невнятное и, пятясь, вышел из кабинета, не закрыв за собой дверь.

Лев перевел дух. Он посмотрел на Крутова.

— Николай Андреевич, делаем из того, что есть. Первые три прототипа через неделю. Назовем его… аппарат Борисова-Юдина.

Юдин хмыкнул, поправляя очки.

— Название — дело десятое, Борисов. Лишь бы работал, и чтобы Силантьев нам больше не мешал.

Его привезли с передовой с пометкой «буйный». Боец, старший сержант, был привязан к койке в отдельной палате. Он не лежал в ступоре, как пациенты Сухаревой. Он метался, его тело било в судорожных припадках, слюна с розовой пеной от прикушенного языка стекала на подушку. Когда приступ ненадолго отпускал, он не узнавал никого, его глаза были полы животным ужасом и яростью. Он пытался кричать, но из горла вырывались только хрипы. Это было лицо без личности, стертое ударной волной.

У его койки стояли Лев, Груня Ефимовна Сухарева и Николай Сергеевич Простаков. Последний держал в руках небольшой флакон с бесцветной жидкостью.

— Эпилепсия, — тихо констатировала Сухарева. — Органическая. Спровоцированная черепно-мозговой травмой, судорожный очаг. Стандартные седативы — барбитураты не помогают. Только угнетают дыхательный центр.

— Фенитоин, — так же тихо сказал Простаков. Он встряхнул флакон. — Прошел доклинические испытания на животных. Должен купировать судорожную активность. Механизм — блокада натриевых каналов в нейронах.

Лев смотрел на бойца. Вид этого сильного, сломленного человека был невыносим. Это была не боль души, как у других, это был слом самого механизма.

— Рискнем? — спросил он, глядя на Сухареву.

Та кивнула, ее умное, серьезное лицо было напряжено.

— Иного выхода нет, без этого мы его потеряем. Он умрет от истощения или травмирует себя во время приступа.

Под наблюдением Льва и Сухаревой, медсестра, стараясь не смотреть в дикие глаза сержанта, ввела препарат внутримышечно. Прошло десять минут. Двадцать. Боец продолжал биться, Лев уже начал терять надежду.

Но через тридцать минут судороги стали слабее. Еще через десять прекратились совсем. Тело сержанта обмякло, тяжелое, потное. Его дыхание из хриплого и прерывистого стало глубоким, ровным. Он погрузился в сон, не похожий на постинсультную кому, а в настоящий, исцеляющий сон.

Сухарева подошла к койке, поправила одеяло. Она повернулась к Льву, и в ее глазах Лев увидел не торжество, а суровое удовлетворение ученого, гипотеза которого подтвердилась.

— Это не лечение, Лев Борисов, — сказала она. — Это снятие симптома. Фенитоин не вернет ему память и не снимет страх. Но без этого симптома у меня теперь есть шанс с ним работать. Теперь он доступен для психотерапии.

Лев вздохнул. Еще один рубеж был взят. Война на уровне нервной клетки.

Михаил Анатольевич Баженов стоял перед своим детищем — небольшой установкой для помола и смешивания. По конвейерной ленте тёк сероватый порошок. Он поймал горсть, растер между пальцев и с отвращением бросил обратно.

— Грязь! — проворчал он. — Сплошная грязь! Крупные кристаллы, примеси… Идеальная фракция — до 50 микрон, а у нас как песок. — Он обернулся к Льву, который только что вошел. — Лев, без нормальной центрифуги и вибросита мы будем делать абразив для шлифовки, а не антисептик!

— А если просеивать вручную? — предложил Лев, зная, что это тупик.

— Вручную? — Миша снял очки и яростно протер их халатом. — Ты знаешь, какой выход? Десять процентов! Остальное в отходы. А сырье-то дефицитное!

В дверь постучали. Вошел Сашка, с лицом, выражавшим крайнюю степень усталости.

— Миш, с пергаментом все плохо. Запасов очень мало. — Он увидел выражение лица Баженова и поднял руку. — Знаю, знаю! Но я нашел выход, целлюлозный комбинат. У них есть брак — толстая оберточная бумага. Мы можем попробовать пропитать ее воском. Это будет не пергамент, но… лучше, чем ничего.

— Воск? — оживился Миша. — А если добавить парафин? Чтобы не трескался на морозе? Давай пробовать!

Лев наблюдал за этим диалогом с горьковатым удовлетворением. Они учились обходиться тем, что есть. Рождалась новая, кустарная, но эффективная технология.

В это время в лаборатории Сергей Викторович Аничков, фармаколог, работал над новой формой — мазью. Порошок Баженова был эффективен, но легко вымывался из ран кровью и гноем.

— Ланолин и вазелин, — бормотал он, смешивая компоненты на водяной бане. — Создаем барьер. Мазь будет держаться сутками. — Он добавил в жировую основу тщательно отмеренную порцию порошка Баженова. — Стрептоцидовая мазь, название пока рабочее.

Лев подошел к нему.

— Сергей Викторович, как успехи?

— Смотри, — Аничков намазал немного мази на стеклянную пластину. — Текстура приемлемая, не растекается, но и не слишком густая. Теперь испытания на адгезию и высвобождение действующего вещества.

В другой части этажа, в стерильной зоне, Зинаида Виссарионовна Ермольева и Миша Баженов (перебежавший сюда от своих порошков) стояли у большого стеклянного биореактора. Внутри булькала мутная жидкость.

— Выход стабильный, — сказала Ермольева, сверяясь с лабораторным журналом. — Но все равно низкий. Ключевая проблема — гидроксилирование на одиннадцатой позиции. Химический метод дает слишком много примесей.

— А если использовать микробиологический метод? — как бы случайно, предложил Лев, стоявший рядом. — Есть же работы по ферментации. Подобрать штамм микроорганизмов, которые смогут проводить эту реакцию. Это удешевит процесс в разы.

Ермольева и Баженов переглянулись. Идея витала в воздухе, но Лев сформулировал ее с такой точностью, будто знал готовый ответ.

— Микробиология… — протянула Ермольева. — Да, это возможно. Но штаммы… их поиск займет время.

— У нас нет времени, Зинаида Виссарионовна, как всегда, — мягко, но настойчиво сказал Лев. — У нас есть недели. Используйте все ресурсы, это не только противовоспалительное. Это шок, ожоги, отек мозга. Это ключ к десяткам состояний, которые до этого были приговором.

Груня Ефимовна Сухарева положила на стол Льва несколько листов.

— Первые «Методические рекомендации по работе с военным неврозом», — объявила она. — Это не брошюра, конечно. Но это система. Описаны основные синдромы: истерические реакции, депрессивные состояния, агрессивное поведение. И методы: от простого собеседования до трудовой терапии.

Лев пролистал листы. Это был прообраз будущих протоколов по ПТСР. Сухая, научная, но невероятно важная работа.

— Отлично, Груня Ефимовна. Размножить и раздать всем начальникам отделений. Чтобы каждый врач знал, что делать, когда сталкивается не с раной, а с сломленной душой.